Престидижитатор Сталина

— Сколько просишь?

Мне такой «неспешный разговор с театральными паузами» почему-то понравился, и я, очень не спеша и растягивая слова как прибалт из анекдота, озвучил ответ:

— За каждый по рублю.

— Беру все! — радостно и совершенно без задержки вскричал «первый встречный покупатель». Что-то подозрительно, уж не продешевил ли я?

— Я не закончил говорить, — так же медленно и опять растягивая слова, тут же добавил я, — и по восемьдесят пять копеек.

— Так по рублю или по восемьдесят пять копеек?

— По одному рублю и по восемьдесят пять копеек вместе. А не или.

— А если все возьму, по рупь с полтиной отдашь?

— Если все вместе, то по одному рублю и восемьдесят копеек вместе. За каждый котел.

Торговались мы долго, минут, наверное, десять — с окончательно сошлись на цене в рубль семьдесят две копейки. Можно было бы еще три копейки выторговать, и в этом я точно не сомневался — но сильно боялся, что во второй половине дня дорога сильно подтает и домой придется ехать по грязи. Так что я взял у купца четвертной билет в качестве залога — предупредив, что если он через час максимум свои телеги не пригонит, то залог я не верну, а чугунки продам другим людям. Купчина пообещал, что «будет тут через полчаса», но все равно позвал городового и, сунув ему в руку полтину серебром, попросил присмотреть чтобы мы не открыли тут торговлю до его возвращения.

Ну, когда у телег появилась охрана, можно и не мерзнуть, так что я тут же поинтересовался у полицейского, где тут можно приятно отобедать.

— Если вы, Никита Алексеевич, только сами отобедать желаете, то лучше всего в трактире Шеметова на Пятницкой. Но, сами знаете, мужиков там не жалуют…

— А с чего ты взял, что меня зовут Никитой Алексеевичем?

— Ну, барин, других-то, кроме вас, кто мужиком бы прикидывался, небось во всей губернии нет! — улыбнулся в усы городовой. — Но вы не беспокойтесь, мы с понятием, никому о том не скажем…

Да, я как-то упустил из виду, что с бритой рожей и без военного мундира тут только помещики шастают, да и то из самых зажиточных: купить личного брадобрея стоило в районе тысячи рубликов на серебро, а к городскому кауферу не набегаешься…

Видя мои мучительные размышления, сопровождающие мужики, несколько неверно их интерпретировав, высказали свое «мнение по данному поводу»:

— Барин, ты иди, откушай, а мы поснедать с собой взяли, нам трактир без надобности. А купец подъедет, то мы тебя позовем, тут недалече.

И, когда я все-таки направил свои стопы в направлении Пятницкой, кто-то из них «напомнил»:

— Ты это, барин, Матрёне пряник купить не забудь, там лавка Белолипецкого как раз напротив!

Да уж… переубедить мужиков мне, похоже, не удастся. Эта мелкая зараза относилась ко мне вообще без всякого уважения, искренне считая, что никаким барином я на самом деле не являюсь. А ее Александр Григорьевич официально дочерью признал (она была его первым «послебрачным» ребенком и первой его дочерью). Её мать, когда начинала учить меня французскому, поначалу меня до одури боялась, но когда увидела, как Матрёна на меня орет, тоже страхи все отбросила и тиранила не хуже, чем в свое время «англичанка» в старой моей школе. По крайней мере и интонации, и даже выражения были практически теми же…

Но окружающие (за исключением, разве что, Алёны) были убеждены, что у меня с этой инфекцией отношения особые. Иначе зачем бы я её грамоте так старательно учил?

Ну, допустим, грамоте я и Алёну учил: люди грамотные всегда нужны — чтобы на них переложить изрядную часть своих забот, а делать в темную первую мою «попаданскую» зиму все равно было нечего. Настолько нечего, что теперь и Авдей с Акимом вполне себе читать и писать умели… Кстати, теперь у меня детишек завелось четыре с лишним сотни, так что хватит Матрёне меня тиранить, пусть детишек учит!

И Алёна тоже пусть учит. Она была на три года младше Матрены, но габаритом её чуть ли не перегоняла (хотя фигура у нее пока еще оставалась совсем девчачья), а насчет тяги к знаниям — так и вовсе на голову её превосходила. И очень полюбила читать книжки. Правда с последними было у меня практически никак, но в Туле я — не специально для неё, а вообще для всех детишек — купил пяток книг. Томик стихотворений Жуковского, отдельную книжку его же «Светланы», букварь, книжку какого-то Батюшкова со стихами и прозой и два тома «Истории государства Российского» Карамзина. Меня при этом удивило, что и книжка стихов Жуковского, изданная еще в пятнадцатом году, и книжка Батюшкова семнадцатого года издания были абсолютно новыми, в них даже страницы были не разрезаны. А «Светлана» вообще была скорее всего «пиратским изданием», там не был указан ни издатель, ни год выпуска книжки…

Но книжки эти Алёна буквально до дыр зачитывала, так что ей я бы еще Карамзина купил, а не пряник. Тем более что торговец пообещал оставшиеся шесть томов мне привезти к лету.

На обратном пути домой мужики бурно обсуждали «выгодную сделку»: ведь почти на триста пятьдесят рубликов наторговали! И радовались — за меня радовались — что я так ловко цену почти удвоил. Ведь рубль за котелок я хотел получить исходя из цены на чугунную сковородку, которых в хозяйстве уже четыре завелось, но мужики уточнили, что рубль — это цена «тульской чугунки», а «хранцузская» — она уже три рубля стоит, причем «на серебро». Понято, что опять я в торговле сам себя обманул…

Но кое-что из этого обсуждения я для себя вынес, услышав, как мужики обсуждают дальнейшие «торговые перспективы»:

— Чугунок отлить — дело хлопотное, но все же доходное. А что в чушки ушло, так и их продать с выгодой просто. Там чушек сколько вышло, пудов двести?

— Почитай триста. Ежели в завод их продать, даже не по двадцать восемь копеек, а по двадцать пять…

— Двадцать восемь копеек — это за что? — не удержался я.

— Так за чушки. Пуд нынче по двадцать восемь копеек на торге идет, а по двадцати пяти враз все без торга купят!

Ага, я тут два года наизнанку выворачивался, а, оказывается, чугун в чушках в Туле по двадцать восемь копеек за пуд продается? За рубль можно чугуна купить для дюжины чугунков, которые по два рубля с руками оторвут? У меня в голове возникали разные слова, касающиеся альтернативной одаренности отдельных попаданцев. Но все они казались не полностью соответствующими открывшейся картине бытия…

Ладно, все равно чугун у меня уже есть, а чтобы его все же превратить в элитную посуду, придется вагранку строить. И побольше народу обучить формы для чугунков делать — а вот клеймо на дне этих чугунков с буквой N, украшенной завитушками, которое я тупо «срисовал» с хранящейся у меня «грамоты» от реконструкторов, нужно на каждой форме повторить. На самом деле это была все же русская «Н», но парень, который мне вензель рисовал, настолько творчески подошел к задаче, что спутать было несложно, а сейчас, когда все иностранное чуть ли не втрое дороже такого же, но отечественного, это будет крайне невредно. Но это — дела далекого будущего, а сейчас займусь-ка я реализацией давно уже придуманного плана обеспечения личной безопасности. Ведь почти все необходимое у меня давно уже есть…

Однако в первую очередь я все же занимался обустройством. Землебитное убожество, поставленное на старом фундаменте, я распорядился срыть, и мужики поручение успешно выполнили. Использовав смесь земли и извести на возведение стен для собственных изб, конечно. Так что теперь никто не мог мне помешать дом на этом фундаменте поставить нормальный. Потому что даже печь для изготовления портландцемента уже была выстроена. Как его получать, я мелкой заразе расписал очень подробно — и, вернувшись домой, первым делом отправил её следить за этой печкой, а затем и за качеством полученного в ней «результата». По крайней мере отдохну от неё недельку-другую, ведь в такой «одноразовой» печке процесс занимал, если я правильно запомнил Витины рассказы, примерно с неделю и столько же уходило на добычу из нее готового клинкера.