Алло, Милиция? 2

Он неторопливо доел первое.

— Нужно ещё диплом и госы сдать. Военные сборы после пятого курса, хоть от них собираюсь откосить… Не знаю! Похоже, я тебя не устраиваю ни как музыкант, десять месяцев в году гастролирующий, ни как мент. Тут наклёвывается ещё один вариант — устроиться юрисконсультом в торге. Работа нудная, но с возможностями. Плохо, что в любой момент обо мне вспомнит военкомат, — отстукивая ложкой по столу нехитрый ритм, он спел:

Идет солдат по городу, по незнакомой улице, И от улыбок девичьих вся улица светла. Не обижайтесь девушки, но для солдата главное Чтобы его далекая любимая ждала[2].

— Ждать два года?!

— Боишься, что состаришься? Не успеешь. Меня другое напрягает. Город может называться: Кабул. Или Кандагар. Чот туда не хочется. Разве что на гастроли с «Песнярами», но всё равно — лучше не надо.

Обед прервался телефонным звонком, женский голос, слышанный в трубке в прошлое воскресенье, требовательно позвал Анастасию.

Та подошла и отвечала односложно.

— Да… Всё хорошо. Конечно. Да, занятия начались. Да, кушаю, сама готовлю. До свиданья.

Вернулась за стол.

— Всё плохо?

— Как раз наоборот, — она задумчиво намотала на палец рыжий вихор. — Хорошо. Слишком. Хоть к ране прикладывай. И как раз плохо, что хорошо.

— Парадокс?

— Никакого парадокса. Мама же не могла измениться за неделю. Значит, что-то придумала. Играет какую-то роль… Но ведь она — моя мама! Я её люблю, хоть порой ненавижу за всякие фокусы, интриги и мещанство. А если бы действительно требовалось оставить Минск и ехать за ней ухаживать, куда делась бы. Мама!

— Охотно верю. И даже больше скажу: не смог бы сохранить к тебе прежнее отношение, если бы узнал, что ты с лёгким сердцем бросила мать. Ты — хорошая.

Протянула руку И сказала: «Настя». А на всю округу Прозвучало — «счастье».

Ой ты, Настя, Настя, Ой, Анастасия, Я сегодня счастье Повстречал впервые[3].

Она даже вилку выронила.

— Что это?

— Нравится? Новинка у «Песняров». Володя Кудрин поёт, только начали репетировать. Нет, я к её появлению отношения не имею. Но попрошу парней, однажды на концерте обязательно сыграем её и посвятим исполнение тебе.

— Знаю, что подарить тебе на 23 февраля! Гитару. Как раз стипендии хватит.

— На хорошую — вряд ли. Электрические нормальные к нам попадают через централизованные госзакупки. У меня в студии — ГДРовская «Музима», лет десять назад сам Мулявин на ней играл. Кто-то заказывает и покупает инструменты через фарцовщиков. Мисевич свой саксофон так заказывал, говорят — несколько тысяч отвалил, точно не знаю.

Настя подпёрла ладошкой щёчку.

— Если верить твоим рассказам, на гастролях лично тебе не много придётся напрягаться. Играть две песни в концерте. Утром размотать шнуры и соединить аппаратуру, вечером смотать. Остальное время — мебелью? Странно…

— Правильно, что не веришь. Просто не посвящал тебя в детали. Начнём с того, что аппаратуру, инструменты и костюмы везёт специальный супер-МАЗ, тягач с фурой, подарок Машерова. Вот он подъезжает к Дворцу спорта, и набегает команда грузчиков, чтоб всё это богатство разгрузить, отнести, поставить, а там придёт лёгкой походкой Егорка только разматывать шнуры… А, нет, не набегает никакой бригады. Мы, пролетарии музыкального труда, и музыканты тоже, кроме самого Мулявина и его Пенкиной, должны разгрузить фуру, затянуть аппаратуру на сцену. Если света не хватает — то и осветительную. Дальше собираются строительные леса. Я, исполнитель песен, полезу на эти леса затаскивать колонки. Потом снимать после концерта, и всё в обратном порядке. Ставка оклада — шестьдесят рублей в месяц. Теперь представь сэра Пола Маккартни, поющего Yesterday, запыхавшись от переноса железяк. Мне — двадцать один, и я устал заранее от одной мысли об этой физкультуре. Все остальные меня старше. Кашепаров — на десять лет старше, у него не телосложение, а теловычитание, но, говорят, таскает тяжести как ливерпульский докер. Такой жизнью можно пожить несколько месяцев, ну — пару лет, заработать на машину или на кооператив. Но больше… Нет. Гребец найдёт себе другую галеру. После получения диплома.

— Зная тебя всего лишь месяц с небольшим, почему-то уверена: найдёшь. А машина… Надо несколько месяцев на курсы ходить, чтобы получить права. Говорят — сложно.

— Ещё как сложно! — он сбегал в прихожку и принёс красные корочки. — Я целых полдня потратил и ящик водки. — Тебе сделать?

— Настоящие?! За ящик водки?

— Да. Дорого нынче всё, аппетиты растут. И машину купить сложно. Я узнавал: открытка на «Жигули», если не ждать двадцать лет в профкомовской очереди, стоит от пятисот до тысячи пятисот рублей, на «Волгу» — несколько тысяч. Поэтому в гастрольные туры придётся поездить неоднократно, чтоб собрать и на машину, и на жильё. До осени, думаю, управлюсь.

— До осени? За полгода? Всё, не задаю глупых вопросов. Зато…

— Что?

— Теперь я уверена, что ты не американский агент. Никакой иностранец не сумел бы так устроиться в советской жизни.

— А так?

От увиденного Настя прижала обе руки к губам, потом засмеялась до неприличия громко. Театральный парик, натянутый на коротко стриженую голову Егора, тогда как все остальные участники группы в той или иной мере отрастили длинные патлы, сидел как шляпа на пугале.

— Сейчас веник из уборной принесу. Будем усы делать.

— Ты ещё предложи из унитазного ёршика. М-да, не вписываюсь я в их коллектив — ни усов, ни длинных волос. И бухать не люблю. А за кокаин посадят.

Настя стянула с его головы парик и взъерошила волосы.

— Где же ты кокаин достанешь?

— Тут недалеко. Хочешь попробовать? С одного раза не пристрастишься, честное комсомольское. Шучу.

Он неловко освободился от длинных песняровских одежд, оставшись в трусах и футболке. Настя тут же запустила руку под майку и погладила по крепким мышцам груди.

— Тебя так долго не будет…

— Нет, это тебя, Настя, не будет. У каждого своя точка отсчёта.

— Какая разница! Не хочу терять ни одной минуты в последние два дня.

Он постарался изо всех сил. Но в восемь утра Настя проснулась одна, Егор бегал свои десять километров по «Трудовым резервам», а к одиннадцати потянулся на тренировку, причём задержался ещё на час, объяснив, что «давал последние указания», не объяснив — кому именно.

Около пяти вечера отсчитал сто рублей на расходы, прихватил сумку и кофр с костюмом, после чего отвесил прощальный поцелуй.

Его уже ждало такси к раннему московскому поезду.

[1] Больше не буду утомлять терминологией, здесь разъясню: футсвич — это педалька, что-то переключающая при нажатии ногой, если руки заняты; овердрайв — режим перегруза, искажающий чистый звук гитарной струны, он превращается в характерный для рок-звучания энергичный рёв. В СССР с овердрайвом боролись как с «иностранщиной», кроме того, заставляли глушить бас и минимально использовать бочку.

[2] Сл. М.Танича.

[3] Сл. И.Шаферана.

Глава 13

13

Гостиница «Юбилейная», отведённая для ансамбля, находилась на въезде в центр Ярославля со стороны Москвы, где-то три или четыре километра от железнодорожного вокзала. Дворец культуры — совсем в другом месте, на проспекте Ленина.

Больше наблюдая, чем доставая вопросами, Егор впервые видел кошмар организации концертной деятельности в РСФСР. С Белорусского вокзала на Ярославский добирались сами, узнаваемые и горячо приветствуемые в поездах. В Ярославле их встречали. Но не автобус с водителем, а двое мужчин в пыжиковых шапках, представители Росконцерта и Дворца культуры. После короткого энергичного спора, в котором участвовали Пенкина и администратор Юра Серёгин, Мулявин с Мисевичем не вставили ни слова, стороны разошлись, взаимно недовольные друг другом. Муля с женой и с админом отправились в гостиницу на «Волге» Росконцерта. Вещи всех приехавших она, конечно, вместить не могла, отчего возник следующий спор: кто должен платить два рубля за такси, нанятое для подвоза вещей. Мулявин сердито сунул две мятых бумажки, и они уехали.