Страница 19 из 68
Окамир почесал плечо о косяк арки. Он внимательно и без стеснения меня рассматривает, густые светлые волосы затянуты в хвост, а по дому все ещё расхаживает в льняной рубашке и таких же штанах. Конечно же я засмотрелась на это языческое божество. Да и как не засмотреться, когда рядом такая особь. Я так и не поняла, почему у него соломенные волосы и голубые глаза, потому что всяких Кащеев представляла обязательно брюнетами с черными глазами. Хотя возможно такой образ нам навязала киноиндустрия, а у Окамира может мама вообще блондинка.
Он поднял палец к потолку и сказал важно:
— Чтобы так летать я много трудился и практиковал. Поэтому могу себе позволить не шляться пешком. Иногда. А ты только в начале своего сиятельского пути. Так что намывай тщательнее.
Окамир ушел по каким-то бессмертным делам, а я ещё полчаса натирала полы. Когда закончила, все платье стало сырым от пота, голова кружилась, а в желудке квакало от голода. Поэтому с чувством выполненного долга я забрала ведро с тряпкой и отправилась на кухню. Печенье выставлять в гостиную перестали, но я нашла способ его добывать. Пашка печет его на кухне в большой русской печи на повидавшем виды противне. И раскладывает их по корзинкам. Обычно получается штук десять-пятнадцать. Уж не знаю, куда им столько, но я приловчилась забирать одну корзинку себе. От них не убудет, а мне за стресс и работу положен десерт.
На кухне никого не оказалось, зато корзиночки с печеньем уже стоят на широком столе в самой середине. Воздух здесь вкусный, сладкий, какой бывает только от выпечки, он дразнит аппетит и греет душу.
Я поглядела по сторонам. В печи мерно горит огонь, по стенам развешаны и веники трав, на подоконнике чайный гриб в большом стеклянном баллоне, а за окном плавно падает снег. Рядом с подоконником меленькая дверка, что ведет, видимо, на задний двор, под ней щель, оттуда тянет сквозняк и по ногам бежит холодок.
Тишь да благодать.
Я поставила ведро у входа и направилась к корзинному оазису. Но только схватилась за ручку корзинки, как дверка открылась и с мороза в кухню зашел Пашка. Тулуп в снегу, щеки и нос красные, а рот растянут в широкой улыбке. Он похлопал себя по плечам, стряхивая снег, и сказал:
— О, а ты чего тут? Опять печенье таскать пришла?
Меня так и бросило в жар. Потому что считала свои манипуляции по добыче выпечки очень удачным секретным маневром. Замерев, я выпучилась на него и со словами:
— Ничего я не таскаю.
Пашка отмахнулся и скинул тулуп в угол, затем подбежал к печке и пошерудил в ней кочергой.
— Ой, да ладно тебе, — бросил он не глядя через плечо, — я считать что ль, по-твоему, не умею? Напеку десяток корзинок, ан хвать! Десятой-то и нет.
— Жадина, — заключила я и, нахохлившись, селя рядом на табуретку. — А куда столько печенья, если не секрет?
Пашка задвинул в жерло печи большой горшок, перед этим набросав туда чего-то, и сказал, шмыгнув к полкам с тарелками:
— Да какой же секрет. Печенье для прекрасных дев, что живут у разных ответственных.
Пояснение прозвучало непонятно и интригующе.
— Прекрасных дев? — переспросила я и покосилась на печенье. В желудке-то голод квакает все сильнее. — И что за ответственные?
Пашка поставил на стол две глубокие тарелки и положил на их краешки по глубокой деревянной ложке.
— А чего? Хозяин не сказал разве?
— Пока нет, — пожимая плечами, ответила я.
Широкий лоб Пашки наморщился, в мозгах пошла работа.
— Так может и мне помалкивать лучше? Окамир сам скажет.
— Знаешь что, — сказала я и схватила Пашку за ухо, — сказал «А», говори и «Б», а то сейчас ухо откручу.
— Ай-яй! — вскрикнул Пашка. — Ладно-ладно, отпусти только!
Я разжала пальцы и с внимательным видом отклонилась, пусть видит — я добрая и напуганная, но и за уши могу оттаскать. Он потер ухо, а оно теперь красное, потом зачем-то недовольно посмотрел на ладонь, будто на ней могли остаться следы моей небольшой экспансии, и сказал:
— Ответственные — это Яга, например. Или Водяной, Водяной царь то есть. Есть ещё Кот Баюн, Дед Мороз, Марена, Горыныч… Достаточно их, в общем. Слыхала о таких?
— Ну слыхала, — скрывая неподдельное вообще-то удивление, ответила я. — За что они отвечают, я могу прикинуть. Наверное. А девы им зачем?
— Чтоб отрабатывали, воспитывались и радовали глаз, — довольно ответил Пашка и вернулся к печи, где каким-то чудесным образом в горшке уже все кипит и бурлит.
Пока я молча складывала в уме одно с другим, Пашка, который паж и челядник, потыкал горшок кочергой, что-то пробормотал, затем сунул туда ухват и вытащил горшок. Пар над ним поднялся густой, мне к самому столу запахло, а желудок требовательно квакнул, прося заслуженной еды.
Опустил горшок на стол Пашка медленно и аккуратно. Затем отставил ухват и взял большую поварешку.
— Вот и пообедаем сейчас, — констатировал он домовито. — Да нормально, наваристым супчиком курячьим, а не вот это вот облизывание печеньем.
— Ты мне ещё поговори, — буркнула я, но тарелку подставила.
Пашка налил мне половник, который как целая тарелка, и выдал кусок тонкой, но тяжелой лепешки. Сам сел напротив и и довольно проговорил, хватая ложку и кивая на лепешку:
— Настоящая, на закваске. А не ваша магазиновая дрянь. Сам пеку.
Голодная, как волк, я сразу уписала половину тарелки, заедая лепешкой. Лепешка и в самом деле вкусная, сытная, совсем не похожая на то, что покупала в супермаркетах. Пашка есть медленнее и довольно поглядывает на меня.
— Ешь-ешь. У меня еда полезная, вкусная. Лепешка самый смак, а не ваша магазиновая вата. Тьфу, а не хлеб!
— Угу… — только и получилось у меня мычать в ответ, потому что рот набит супом. Вкусный, зараза, с куриными кусочками, и вроде не жирный даже. А ведь магазнинные готовые супы прямо-таки блестят от масла, оно всегда плавает на поверхности желтыми кружочками.
Пашка будто мысли мои прочел.
— А все потому, что готовлю без масла, — сказал он. — Зачем, спрашивается, они столько масла льют? Это надо было когда?
— Мномгда? — с набитым ртом спросила я.
— Когда голод был по всему миру! Вот когда! — решительно сообщил Пашка и откусил от своей лепешки. — Оно и понятно было. Голодуха была страсть какая. Все старались еду сделать посытнее, пожирнее. Бо жрать и так было неча. А сейчас что?
— Фто? — снова сквозь еду спросила я.
Пашка даже выпрямился за столом и ответил с несвойственной такому юному парнишке важностью:
— Изобилие! Вот что! Жрачки вдоволь и вся она ух какая жирнючая. А оно столько не надо. Понимаешь? Человеку нельзя все время потчевать себя от пуза. Шевелиться надо, а кто сейчас шевелится? Мало кто, вот кто! Понимаешь?