Страница 25 из 27
Тихо и благостно в Чокешине. Птицы поют, большие старые липы шуршат ветвями на Липовом холме, ладаном пахнет в храме. И вроде как и нет совсем никакой нечисти в мире – что турок этих, что змеев огненных. Ехал староста в монастырь с твердым намерением подойти к игумену да рассказать всё, как есть. Но сперва заробел, а потом… С другого бока, если вдуматься, – ну что игумену за дело до бабских проделок срамных? Скажет, что, мол, молитесь почаще (а сам Слобо молился не так, чтоб очень часто), поститесь (а Слобо и тут нечем было похвалиться – нынче пост был, а он намедни скоромного откушал), Бог от греха-то и сбережет. Эх, если б сберегал он! Так что помолиться они помолились, свечки за упокой да за здравие поставили, пожертвование сделали, по Липовой тропе прошли, святой водицы из источника испили – ну и до кучи.
А как вернулись в Лешницу – так тут же гайдук препожаловал, от братьев Недичей. Мол, жди, староста, в ночь будем у тебя. Тут всё и завертелось. Слобо даже рад был, что за всей этой беготней не до чертовщины стало. Гайдуки были отправлены на ночлег по кучам. Кони стояли во дворах, накормленные. Оружие было наточено. К себе староста взял на постой самих братьев Недичей. Девчонок от греха подальше загнал спать, хотя оба брата, Глигорие и Димитрие, были давно женаты. Для них накрыт был стол: мезе, сливовица, чорба, запеченный в углях поросенок, всё как положено. А после на убранном столе развернут был старый платок, в котором принес кузнец новые сабли, выкованные Вуком в привычной уже манере, с узорчатыми клинками. Смотрели на них братья, трогали руками заточку, гнули – и только языками цокали: «Добрый, добрый челик!»
Ввечеру другого дня гайдуки покинули село и обходными тропами направились к Лознице. С гайдуками пошли и парни из села, среди прочих – старшие сыновья Слобо, Милан и Богдан. Ушел и Павле, ухажер Бранки, с горя, видать. Слобо целый день собирал сыновей и даже думать о том, что кто-то из них может не вернуться, не хотел. Йованка смахивала слезу украдкой, заворачивая им в полотенце лепешки и сыр. Уходили ненадолго, много класть не надо было, но мать всегда мать, вместо двух дней всегда положит на неделю. Перед выходом Слобо еще раз глянул на сыновей, проверил, заточены ли у них ножи, перекрестил.
– Ну, с Богом!
Когда они шли со двора, Йованка прислонилась к мужу и уже не могла сдерживать рыданий.
– Не плачь, – успокаивал ее Слобо, – это мужчины, они должны уметь держать оружие в руках.
Страхи и впрямь оказались напрасными. На другой день пришли добрые вести. Лозница торжествует. Под утро в город вошел отряд гайдуков с ополченцами, местные сербы тоже на месте не сидели, похватали свое оружие – и на главную площадь. Турецкий хан был сожжен дотла, сопротивлявшихся турок прибили. Всех этих субашей и сейменов с мордами, что в дверь не пройдут, вытащили на площадь и посадили в хлев со свиньями. Ну и визгу было! Были отпущены все сербы-пленники и взята добыча – сундук с дукатами, у людей отобранными. Людям их уже не вернешь, пойдут теперь на ружья, порох да пушки. Повсюду был праздник, люди поздравляли друг друга, подносили слатко и ракию в любом дворе, девушки целовали гайдуков прямо на улице, а те ездили по городу и стреляли вверх из ружей.
Милана и Богдана вместе с другими парнями из Лешницы отпустили не пару дней домой, а потом гайдуки с ополчением уходили на Шабац. То-то праздник был в селе! Парни были молодцы, их встречали как героев. Не посрамили честь уроженца этих мест, Милоша Обилича. Вернулись сыновья старосты с новенькими турецкими ятаганами на поясах, и у каждого было по паре дукатов в кармане. В эти дни в селе только и успевали, что резать ягнят да сменять на столе одни блюда другими. Но это были добрые хлопоты. Староста даже за Бранку перестал тревожиться – она металась между кухней и сушарой, то погачу с лепешками пекла, то воду таскала, в общем, не до сердечных дел ей было. Ну и славненько.
Но вот ополченцы снова ушли, и на селе стало тихо. Поля были вспаханы и засеяны. Слобо с младшими пилил старые ветки в саду, а во дворе, наконец, зацвела яблоня, а все склоны Цер планины покрылись белым облаком цветов. Мирис их растекался повсюду, как дорогие благовония с Востока, о которых только и мечтали все лепотицы. Стало совсем тепло. Слобо щурился на солнце, как кот, когда во дворе снова показалась неразлучная пара – кум Сречко и кузнец Петар. Слобо вздохнул и крикнул Йованке, чтоб несла мезе и чоканчичи.
На сей раз кум принес такие вести. В Лознице всё шло путем. Побили и изгнали всех турок, у торговцев ихних забрали товара немало. Продадут его – и всё пойдет на правое дело. В домах турок теперь посадят гарнизон, откроют заедницу[78], школу и больницу. Жаль только, каким-то туркам удалось-таки уйти за Дрину, в Боснию. Это было нехорошо. Доблестное же ополчение во главе с воеводой Яковом Ненадовичем направилось к Шабцу, чем там у них дело закончилось, пока неизвестно было. Но про восстание говорили все, что идет оно успешно, многие города взяты гайдуками либо сами перешли на их сторону, а вождь Караджорджа уже чуть ли не к Белграду подступился, как и обещался.
Выпили по чоканчичу за такое дело. За восстание, за сыновей своих да за успех начинаний добрых.
– Что там наш подмастерье, всё трудится? – спросил Слобо как бы невзначай.
– Куды ж ему деваться, трудится. Вон клинки новые куёт. Про них уже чудеса рассказывают, говорят, таких даже в самом Дамаске нет. Но как, как он их делает, чертяка такой?
– А давайте все-таки поглядим, а?
– Да ты что, Слобо!
– А что? Прямо сегодня ночью пойдем и проверим.
– Не боишься ты…
– Чего бояться-то? Съест он нас что ли? Мы тихонько…
– А ну как снова Огнезмием обратится? И спалит всё село?
– А мы его крестным знамением осеним, его вся нечисть боится.
Довод подействовал. Тем более что желание узнать, откуда Вук этот берет свои чертовы клинки, не только не пропало, но даже усилилось. Договорились днем хорошенько выспаться, вечером встретиться у старосты, оттуда тихонько перейти в кучу кузнеца, а уж там… Загадывать было как-то боязно. Как кривая вывезет.
Так и поступили. Слобо выспался, на закате его разбудила Йованка. Встал он, попил отвара липового, и сидел, ждал, капли сливовицы в рот не брал. Пришли кум с кузнецом, как и было уговорено, тоже сели, друг на дружку смотрят. А ночь безветренная выдалась, лунная, на дворе светло, как днем.
– Ну что, тронулись?
– Тронулись.
Тихо было возле кузни. Старосте показалось даже, что там и нет никого, но тут заметил он, как из приоткрытого окошка виднеется свет. Затаив дыхание, заглянули они в приоткрытую ставню. А там… В кузне тоже темновато было, горн не горел, лишь тусклый свет шел от наковальни, где лежала стальная полоса из присланных братьями Недичами. Подле наковальни стоял он, этот чужак, назвавшийся Вуком, а на самом деле – то ли змей, то ли черт. Стоял и глядел на полосу. Потом поднял над ней руки – свет усилился. Поднял он руки выше – и вот, заготовка поднялась за ними и повисла над наковальней. Краем уха слышал Слобо, как кузнец сглатывает слюну.
Огнезмий развел руки – и стальная полоса закрутилась, причем с каждым поворотом свет вокруг нее разгорался всё сильнее, пока не стал нестерпимо ярким. Сама же сталь начала претерпевать удивительные перемены: Вук растопырил пальцы – и она выгнулась, складываясь в петлю, будто это и не сталь вовсе, а мягкое тесто для бурека; он сжал руки в кулаки – и петля опять слилась в ровную полосу, шипя и разбрызгивая жидкий огонь. Будто бы живое солнце парило над наковальней, подчиняясь движению его рук. Завороженные, все трое потеряли дар речи.
И тут кузнец икнул. Громко, как магарац. Стальная полоса остановилась ни миг, Огнезмий повернул голову в сторону окна, зыркнул оказавшимися внезапно красными глазами и… Живое солнце в его руках вспыхнуло и взорвалось, как будто это была не кузня, а пороховой склад. Невидимой волной всю троицу вынесло от окна, кубарем покатились они по склону. Раздался знакомый свист, и вот уже над трубой парил он, Огнезмий, рассыпая искры. Расправил крылья, на миг завис над крышей и с треском устремился ввысь.
78
Орган местного самоуправления в Сербии.