Страница 20 из 27
– Вкусный, да не по твою душу, – отшутилась Любица. – Да вот, несу снеди хоть какой гостю нашему. А то работает он, трудится на вас, рук не покладая, а никто даже не догадается покормить его.
Хмыкнул староста. Уж известно, что за дело может быть у крали эдакой к мужику проезжему. Сперва накормит да кафой напоит, а потом… Но виду не подал, сказал только ехидно:
– Да я что, супротив что ли? Только смотри – мне работник нужен, а не всякое там…
– Ой, чай не съем я работника вашего! – засмеялась Любица и начала подниматься выше по тропинке, покачивая при том бедрами в красной сукне так, что святые отцы поднялись бы с одров своих. – Работник ему нужен, пф!
Любица скрылась за кустами. Слобо покачал головой – ну вертихвостка! – и поспешил до кучи.
В тот день было много хлопот, с сыновьями они вышли в поле, встретились за столом всей породицей только ввечеру. Пока уставшие мужики пропускали по чоканчичу ракии под мезе, бабы хлопотали, готовили ручак[58]. В тот вечер это была ягнячья чорба и сармица[59], ну и, конечно же, свежеиспеченная погача, как же без нее. На мирис привычно сбежались кум и кузнец, – здесь они были как свои. Вот и горячая чорба задымилась в глиняных мисках – наваристая, с золотистым жирком и большими кусками ягнятины на косточке. У старосты работали все, на совесть работали, потому могли они позволить себе есть чорбу каждый день. Зачерпнул Слобо полную ложку ароматного варева и отправил ее в рот. И чуть не поперхнулся. Солоно! Чорбу еле-еле можно было есть, да и то – накрошив в миску лепешку. Что ж это Йованка-то, совсем не смотрит, что в чорбу кидает? А что завтра кинет? Ух, с бабами этими! Построже надо, построже.
– Пересолено! – сказал староста грозно, бросив ложку на стол.
При этих словах стоявшая за его спиной Бранка выронила кувшин, разлетевшийся по полу мелкими кусочками. Бранка вскрикнула, закрыла руками лицо и выбежала из собы[60]. Опа!
– Совсем засмущали девку, – вступилась за дочку Йованка. – Ну дала я ей приготовить чорбу, взрослая уже, скоро самой готовить. А что пересолено, так влюбилась, вестимо.
«Так-так-так, – подумал Слобо, – не иначе, это все-таки Павле? Если так, то радоваться надо да намекнуть им там, чтобы поскорее сватов засылали». Павле старосте нравился, хороший, работящий, а что лицом не вышел – так с него ж воду не пить. И породица у него была хорошая… А вдруг не Павле?
– Ну так давай мы ее сейчас позовем и спросим, в кого влюбилась, – сказал Слобо добродушно, – может, женишка к столу позовем, пусть отведает, что невестушка наготовила.
Все рассмеялись.
– Да будет тебе! – Йованка хлопнула его полотенцем по плечу. – Не смущайте девку. Ни за кого она покамест замуж не собирается. Это я так просто сказала.
– Уууу, – протянул Слобо разочарованно, – а я-то уж обрадовался.
Злосчастная чорба была съедена, как и сармица, и прочие кушанья. Когда солнце уже закатывалось за отроги Цер планины, за столом, как это обычно бывало, остались только Слобо, кум и кузнец Петар. Ракия и обильное угощение развязали ему язык – он всё не мог прийти в себя после утрешнего.
– Понимаешь, кум, – говорил кузнец, стуча ребром ладони по столу, – это такой клинок… такого здесь в округе отродясь не бывало. Это настоящий челик, понимаешь?
– Понимаю, понимаю, – отвечал кум и утвердительно качал головой, доливая сливовицы в чоканчич.
– Да что ты там можешь понимать! – не унимался кузнец. – Это дамасская сталь, понимаешь? Клинок будет гнуться, как хочешь, хоть так, хоть сяк, но не сломается. Им можно разрубить человека, вот так – хоп! – от плеча до пояса. А можно и перышко, легкое гусиное перышко, ежели правильно взять его на острие. Им можно разрубить всё, что хочешь. Он никогда не сломается и не затупится, понимаешь?
– Понимаю, понимаю, – сочувственно качал головой кум, – что ты перебрал сливовицы. Это понимаю.
– Да что ты понимаешь!
– А вот скажи, Петар, – вступил в их разговор староста, – можешь ли ты со своими парнями выковать такой?
– Эх, Слобо, только ты меня понимаешь, – сказал кузнец грустно, обхватив голову руками. – Даже если я и мои сыновья две недели не будем выходить из кузни, мы такого не сделаем. Потому что мы этого не можем. Никто здесь в округе, да что в округе – во всей нахии не может и не знает, как это. Не мог он это сделать, понимаешь, не мог! За одну ночь! Один, без подмоги! В моём горне! Не мог!
Кузнец уже был совсем пьян.
– Э, да ты, братец, того, готовенький, – сказал староста, отодвигая подальше от кузнеца бутыль ракии. – На сегодня тебе хватит. Давай, закуси сармицей.
– Эх, брате, это еще не самое…, – сказал кузнец, выкатив глаза.
– Что ж самое? – спросил Слобо.
– А то, что, когда я утром пришел в кузню, горн был холодным. Он не разжигал его.
Это был поворот! Такие повороты дорога делала порой в горных ущельях, но как можно было предположить…
– А может…
– Нет, я проверил. Заготовок стало на одну меньше.
– А может, он припрятал твою заготовку, а сам сунул нам в руки свой клыч, который притащил с собой.
– Все может быть. Но ты не хуже меня видел – он пришел вчера с пустыми руками…
– Ну мало ли! Может, где-то загодя припрятал? – вмешался кум.
– Но зачем?
– Может, припрятал, а может, и нет, – подытожил Слобо. – Надо бы проследить за ним, что он ночью в кузне поделывает, вот что я скажу.
Собеседники молча переглянулись. Они были согласны со старостой, и для того, чтобы показать это, им уже не нужны были лишние слова.
За окошком стемнело, Йованка поставила на стол масляный светильник. Творилась какая-то чертовщина, староста просто чуял это, как говорили селяне, одним местом. Всё свалилось на него в один миг: турки, восстание, чужак этот, дивный клинок… А тут еще старшая, отцова любимица, норов показывает. Может и вправду, мил ей кто-то из парней?
Ночь опять выдалась душная и муторная. Старосте снились какие-то странные, тревожные сны, в которых то и дело что-то занималось и горело, а еще плавилось и текло. И всё время слышался протяжный женский стон, вроде бы как от боли, но с другого бока… Слобо хотел проснуться, но не мог. Когда же сон все-таки выпустил старосту из своих цепких лап, тот сел на лавку и уставился в окошко. Там было темно, ночь, черное небо. Но вдруг неподалеку будто бы вспыхнула зарница. Староста вскочил с лавки и кинулся к окну. Так и есть, это была молния, без грома и без дождя – небо было чистым, на нем ярко горели звезды. Хорошо бы это была не сухая гроза, а то, неровен час, пожжет все. Да и какая гроза в марте? Привиделось верно.
Слобо почуял дикую жажду, подошел к столу и начал жадно пить воду из кувшина. Пил и не мог напиться, как будто жар снедал его изнутри. Уж не заболел ли? И тут он снова услышал тот самый женский стон, что мучил его во сне, шел он откуда-то из-за стенки. Слобо прихватил со стола светильник и направился к дочерней собе. Пес во дворе тихо поскуливал, а лошади беспокойно храпели.
В собе было темно. Все дочки лежали на лавках, никого кроме них тут не было. Две младшие: подросшая, скоро тоже заневестится, Станка, и еще малая, но уже догоняющая сестер Десанка – спокойно спали. И только одна, Бранка, во сне вся разметалась и жалобно стонала. Она то крутилась на лавке, то протягивала руки перед собой, будто пытаясь обхватить что-то, тяжело дышала и звала… Кого? А, черт, не разобрать.
«Замуж, срочно замуж! – говорил про себя Слобо, покидая собу. – Деток рожать, хлеб печь. Всё, как заведено испокон веков. А может, сглазил кто девку? Ох, найду я тебя! В монастырь бы ее отвезти, там любой сглаз сойдет. А если заболела, моя ягодка?» С этими мыслями Слобо вернулся к своей лавке, ткнул в бок Йованку, разлегшуюся мало что не поперек, откинулся на подушку и снова заснул. В последний миг он вспомнил, что вроде бы хотел ночью сходить посмотреть, что делает этот самый Вук, или как там его, в кузне, но даже на то, чтоб обдумать это, сил уже не осталось. Утром, всё утром.
58
Ужин.
59
Сербская версия голубцов.
60
Горница, комната.