Перстень с бриллиантом

Почти каждый из собравшихся у Ахунова задумался об этом. Но время торопило, нужно было действовать. Сентиментальность — плохая сестра розыскника.

Было выработано несколько версий, несколько планов. Поскольку поиск убийцы (или убийц?) приходилось начинать с нуля.

И правой рукой Марата Давлятовича в розыске должен был стать молодой следователь Владимир Тимофеев. Ахунову он сразу понравился. Бывший афганец. Квадратные скулы, волевое лицо, плечи вразлет, короткая стрижка. В «гражданке», в кожаной куртке и широких штанах, ни дать ни взять — русский Шварцнегер. Работающие в отделе внутренних дел девушки наверняка в него поголовно влюблены. И на службу, знал Ахунов, Владимир ходил, как на праздник. Готов был браться за самую черновую работу. Сам увлекался и увлекал других.

Тимофееву же Ахунов поручил и самую неприятную миссию — съездить с гражданкой Игнатенко в морг для возможного опознания трупа. В том, что убитый был ее сыном, Марат Давлятович, к своему сожалению, не сомневался.

Заодно Ахунов поручил Тимофееву побывать еще раз на месте происшествия, порасспрашивать людей, не видел ли кто накануне убийства чего-нибудь подозрительного. Посоветовал поприсутствовать на похоронах, понаблюдать. Поговорить с друзьями и соседями убитого, с учителями. Да и просто познакомиться с квартирой и обстановкой, где жил парень.

— Везения! — напутствовал он после разговора молодого лейтенанта.

И Владимир, выходя из кабинета Ахунова, по давней своей привычке постучал костяшками пальцев по спинке деревянной скамейки в коридоре. Не суеверен был, а все же мысленно произнес: «Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Разобьюсь, а найду этих шакалов... А ребята-то, розыскники, тоже ранимые люди. Многое воспринимают близко к сердцу. И чего это привыкли изображать нас в последнее время в книгах, а особенно в кино, этакими супербоевиками-полуроботами? Дурь какая-то... Не-ет, в действительной жизни все иначе...»

Чем отличается жизнь настоящего сыщика от жизни рядового гражданина? Тем, прежде всего, что первому случается пахать сутками и, по существу, без выходных. Хотя его никто не принуждает работать. Как говорится, выбрал крест — так, будь добр, пронеси его по жизни с достоинством.

Этого неписаного правила и старался придерживаться лейтенант Владимир Тимофеев. Что скрывать, дело молодое — иногда хотелось и ему посидеть с друзьями юности в ресторане, послушать музыку, выпить бокал-другой шампанского, сходить с любимой девушкой в кино, в музей, просто отдохнуть в парке под столетними платанами, послушать шелест листвы — это успокаивало нервы. Но на все это у Тимофеева чаще всего не находилось времени. Что поделаешь — работа.

Вот и в воскресное утро Владимира разбудил телефонный звонок. Тимофеев сонно поднял трубку.

— Алло...

— Володенька, это ты?

— Нет, Шерлок Холмс, — он всегда так шутил.

Трубка отозвалась упоительным смехом. Все-таки здорово смеется Светка, его давняя знакомая, продавщица комиссионки. Волосы у Светки жгуче черные, как у Мирей Матье, а в сердце «чертик». К тому же она большая фантазерка и отличный кулинар.

— Слушаю, Светуля!

— А у меня для тебя сюрприз...

— Какой?

— Два билета в театр. На «Полет над гнездом кукушки». Еле достала — и то по знакомству.

Владимир вздохнул. Ох, как не хотелось ему огорчать любимую девушку. Ведь не виделся с ней уже целую неделю.

— Понимаешь ли, Светулечка, — начал он.

— Понимаю, понимаю, — вмиг потускнел голос на том конце провода, — опять что-нибудь срочное...

Владимир хотел сказать ей что-то хорошее, но в трубке послышались гудки. Он несколько раз дунул в мембрану, чертыхнулся и резким движением опустил трубку на рычаг. Но не мог же он, в самом деле, даже ради Светки отложить дела. День только начинался, и предстояло вместе с матерью съездить в морг.

Увы, фотография не обманула профессиональную зрительную память следователя Ахунова. Когда Галина Ильинична со страхом перешагнула порог тусклого помещения, она сразу схватилась за сердце. На белом столе под простыней лежал ее сын — Сережа Игнатенко.

...В полдень Тимофеев побывал и на месте трагедии. Недостроенная девятиэтажка. Рядом два низких домика старой застройки. Видимо, ждут своего часа — скоро на слом. Рядом с домиками — акации. А еще дальше — заселенное многоэтажье. Микрорайон — с интенсивной жизнью, со своими большими и маленькими радостями и огорчениями.

А здесь пустырь. Под ногами — арматура, битые кирпичи, галька, строительный хлам. И — глубокий канализационный колодец. Ржавая чугунная крышка люка валяется в стороне. Людей поблизости — никого. Изредка промелькнет вдали велосипедист, промчится машина или проковыляет какой-нибудь одинокий путник. На строительных лесах дома — тоже пусто. Законсервировали, что ли? Или потому, что воскресенье?..

Если убийство произошло здесь даже в сумерки — дело безнадежное, вряд ли кто-то видел. Весна, и темнеет рано, к тому же территория совершенно не освещена... И все-таки Владимир решил подойти к домишкам. Может, кто-нибудь там еще живет? А вдруг что-нибудь все-таки видели или слышали?..

В первом доме рамы уже были выставлены и комнаты пустовали — значит, хозяева успели переехать. Во втором на окнах висели аккуратные занавески. В открытую форточку просачивалась тихая музыка — играло радио. Тимофеев подошел к двери, нажал на кнопку звонка. Где-то в глубине двора дзенькнуло. И сразу же загремела цепь, яростно загавкала собака.

Через минуту-другую послышались шаги. И глухой, ворчливый голос произнес: «Кого еще там принесло?»

— Откройте, пожалуйста! — крикнул Тимофеев.

Хозяин на всякий случай спустил с цепи пса и осторожно приоткрыл дверь. В щели мелькнуло немолодое бугристое лицо.

Тимофеев показал удостоверение, представился.

— А-а, — подобрел мужик. Тут же привязал обратно большого лохматого кобеля, открыл калитку и впустил Тимофеева во двор. — Идите, не бойтесь! Нельзя ныне доверяться первому встречному. Совсем оборзели люди.

Расположились на веранде на старых табуретках. Хозяин даже чаю предложил выпить — с вареньем. «Сам сготовил».

Но Владимир поблагодарил и сослался на нехватку времени. Сразу поинтересовался: не видел ли мужчина шестнадцатого апреля на пустыре чего-нибудь подозрительного?

Тот долго морщил лоб, говорил, что до обеда спал после смены, — работает ведь дежурным истопником в котельной. Потом подвел решительную черту.

— Нет, — сказал, как отрубил.

— И ничего не слышали?

— После обеда сходил в магазин за хлебом. Вернулся — на пустыре ни души. А к вечеру потемнело небо, потом пошел дождь.

— А раньше кого-нибудь встречали на пустыре?

Хозяин опять наморщил лоб.

— Раньше, раньше... — он неожиданно улыбнулся. — Раньше встречал. Хмыри какие-то... Резались в карты.

— А где именно? Вспомнить не можете?

— Дак на пустыре.

— Не возле люка?

— А кто его знает! Можа, и у люка...

— Старые или молодые?

— А кто их разглядит, в сумерках-то?

— Сколько их было?

— Можа, двое, а можа, трое... Не упомню сейчас. Дак если б знать, что спросят, запомнил бы в аккурат...

На том разговор их и кончился.

Нет ничего печальнее на свете присутствия на похоронах. В последний путь проводить Сережу Игнатенко пришли соседи, родственники, друзья, весь класс, в котором он учился, учителя. Много было цветов, венков. И много было всхлипов, слез...

Тимофеев, незаметно переходя от одной группы людей к другой, то и дело слышал: «Изверги! За что убили мальчика?.. Ах, люди, люди...»

Какая-то бойкая старушенция вполголоса делилась свежими «новостями»:

— Говорят, в городе объявилась банда. Режут, насилуют... Вот и Сереженьку нашего, видно, в карты проиграли...

«Пошло-поехало, — подумал про себя Владимир. — Теперь трагедия будет обрастать новыми подробностями, как снежный ком. До лавиноопасности. Пока не докопаемся до сути. До истинных убийц...»