Тайна старой монеты

Туйчиев жестом предложил посетителю сесть и, внимательно рассматривая его, сказал:

— Слушаю вас, Владимир Константинович.

— Собственно, я должен сделать чрезвычайной важности заявление, потому что он по непонятным для меня причинам не хочет, — с горячностью начал Барабанов.

— Простите, но я не улавливаю сути, — слегка улыбнулся Арслан. — Пожалуйста, конкретно, кто «он» и чего «не хочет».

— Хорошо, — с готовностью откликнулся Барабанов. — Он — это Андрей Зарецкий, дело которого, как мне сказали, находится у вас. Я возмущен его безразличием к случившемуся...

— Что конкретно случилось? — Воспользовавшись краткой паузой, пока Барабанов переводил дух, Туйчиев попытался направить разговор в русло фактов.

— Пропала... Собственно, не пропала — она украдена, да, да, именно украдена уникальная, ценнейшая монета. Ее стоимость... Рубль Константина... Поверьте мне, старому нумизмату: ей цены нет. Обнаружилось ее исчезновение после похорон профессора. Андрей же, несмотря на то, что все советовали ему сообщить в милицию, не сделал этого. Когда я узнал об этом, решил сам заявить. Это же наше общее дело — сохранить уникальные ценности. Верно?

— Андрей объяснил, почему он не хочет обратиться в милицию?

— Он полагает, что монету похитили те грабители, которые забрали магнитофон.

«Заочники», — мелькнуло в голове у Арслана, — это становится интересно».

— Пожалуйста, Владимир Константинович, расскажите, что известно вам о рубле Константина. Кто знал о том, что этот рубль имеется в коллекции профессора?

— Лично я узнал о его существовании совсем недавно — за неделю до смерти профессора. Собственно, произошло это так... Мы втроем — Мезенцев, Петрунин и я — традиционно собрались вечером в субботу у профессора. Разговор, как обычно, шел о монетах. Кто-то — кажется, Мезенцев — сказал, что теперь вряд ли среди коллекционеров есть обладатель уникальной монеты. В это время в гостиную вошел Андрей, услышал наш разговор и засмеялся: «А у деда есть в коллекции сверхуникальная монета — рубль Константина». Профессор внял настоятельным нашим просьбам и показал монету. Правда, должен заметить, что сделал он это крайне неохотно. Больше мне видеть рубль Константина не довелось, а через неделю профессор скончался.

— Как вы считаете, Владимир Константинович, кто еще мог знать о том, что Зарецкий — обладатель монеты?

— Пожалуй, из местных нумизматов — никто. Носов пронырлив в этих делах, но и ему, полагаю, неведомо было о существовании монеты здесь, в нашем городе.

— Носов Алексей Михайлович? — сразу заинтересовался Туйчиев.

— Он самый.

— Почему вы решили, что ему не было известно о существовании монеты?

— Видите ли... — слегка замявшись, стал пояснять Барабанов. — Спустя несколько дней после того, как профессор показал нам монету... Короче говоря, я случайно встретил Носова. Вот тогда я сказал ему, что есть в городе и более ценные монеты, например — рубль Константина. Понимаете, хотелось его позлить.

— И тогда вы сказали, что монета эта в коллекции Зарецкого.

— Не-ет, — опять замялся Барабанов. — Я только сказал о ее существовании.

— Когда состоялся этот разговор: до или после ограбления квартиры Зарецкого?

— До, — несколько задумчиво ответил Барабанов.

Он, забившись в угол пролетки, всматривался в мрак и радовался тому, что лошадь так медленно шла по мостовой ночного города. Хотя ненадолго, но все-таки отодвигалась от него минута, когда надо принять решение. В ушах со вчерашнего дня тревожно звучал густой баритон ротмистра Мечина: «Благоволите, граф, объяснить поведение ваше, кое не вяжется с представлением о благородном человеке». Так он ответил на униженную просьбу графа Василия об отсрочке. Ха! Не вяжется! А сам в прошлом году в офицерском собрании передергивал... Потом, правда, ротмистр смилостивился и согласился подождать неделю. Неделю! Один день уже прошел.

Где-то он читал, что карты изобрел аббат для забавы безумного французского короля Генриха. Но это неправда. Пятьдесят два листа игральных карт — это не что иное, как символы, полные смысла, философских тезисов, выработанных еще древними египетскими мудрецами. Конечно, аббат был посвящен в тайну этих символов и надеялся, что их высшая мудрость вернет разум монарху. Но произошло худшее: аббат умер и унес тайну с собой, а сумасшедший король сделал из этих эмблем пошлую игру.

Теперь жертвой игры стал он, граф Василий, и это несправедливо — он поклонялся картам, божеству, но они, коварные, ему ничего не открыли, а лишь подвели к краю пропасти, за которой царствовало небытие. Как это у Лермонтова в «Маскараде»: «Мир для меня — колода карт, жизнь — банк; рок — мечет, я играю...» Чем больше он думал над случившимся, тем безысходнее и мрачнее виделось будущее: деньги взять ему решительно негде.

Пролетку тряхнуло, Василий вздохнул, лошадь пошла быстрее. Он закрыл глаза и вдруг улыбнулся маленькому огоньку радости, которую он ждал от предстоящей встречи. Пролетка остановилась. Он вышел, расплатился с кучером, медленно поднялся по крутым ступенькам к парадному подъезду.

— Добрый вечер, граф. — Контральто хозяйки всегда волновало его. И даже сейчас, когда объятая страхом предстоящего неизбежного позора душа дрожала в груди, эта женщина заставила на миг забыть о том, что его ждет.

Он склонился к ее руке в долгом поцелуе.

— Вы сегодня какой-то необычный, — с женской проницательностью констатировала хозяйка. — Что-нибудь произошло? — Она жестом пригласила его сесть и, когда он опустился на диван, села рядом.

— Да, Вера. Конечно, произошло. Я не видел вас целых два дня.

— Сейчас будем пить чай. — Невысокая, стройная шатенка с большими серыми глазами, в длинном закрытом черном платье, она встала и направилась на кухню.

«Потом, — подумала Вера, когда они пили чай и болтали о всяких пустяках. — Я скажу ему потом». Она поняла, что сама еще не решила, как поступить, и поэтому пока молчит.

Ночью она долго смотрела на беспокойно спавшего графа. Как он ей сказал позавчера, этот тучный иностранец с массивной челюстью и бриллиантовым перстнем на мизинце? «А вы, мадам, есть большой кокетка!» Смешно. За одно кокетство, за умение нравиться денег не платят. Чтобы этими талантами зарабатывать, недостаточно оставаться кокеткой, для этого надобно стать кокоткой. И она ею стала.

...Так она и живет: лжет сама, ложь и лицемерие процветают вокруг нее. Она помнит время, когда ее, честную и скромную модистку, унижали на каждом шагу. Но стоило ей стать продажной женщиной... У нее стали бывать важные господа, которые платили деньги. У каждого из них дома оставалась жена, которой, уходя, говорили, что идут по важным делам, а все дела-то сводились к тому, что проводили время с нею в ее спальне. Среди этих важных господ были и убеленные сединами отцы семейств. Дочерям своим они наверняка проповедовали целомудрие, а сами глумились над одной из десяти заповедей божьих: не прелюбодействуй. Ну да ладно. А ведь между заповедями расстояние короткое. Если заповедь «Не прелюбодействуй!» ничего не стоит, то зачем же дорого ценить другую заповедь — «Не укради!» Она возьмет этот ключ, ведь за него иностранец даст много денег, и она уедет в другой город, начнет новую жизнь, чистую, незамутненную. Игра стоит свеч. Господь простит ей этот последний грех.

Граф громко застонал.

— Проснитесь, граф! — Вера трясла его за плечи. — Мне страшно.

Василий открыл глаза.

— Что случилось?

— Вы кричали во сне, я испугалась. Прошу вас, не спите, я должна вам сказать нечто важное... Вы не знаете толстого крашеного иностранца с бриллиантовым перстнем на мизинце?

— Нет, — сонно произнес Василий. — Впрочем... не уверен в этом.

Пока она, сбиваясь, рассказывала ему, как позавчера днем к ней пришел иностранец и предложил десять тысяч за то, что она придет в дом к Василию и, воспользовавшись отсутствием старого графа, похитит в кляссере монету, молодой граф мучительно вспоминал, где он слышал о толстом иностранце с перстнем на мизинце.