Опасное поручение

***

Зачем Бернарди это сделал? Зачем? Видимо, секретарь Сперанского любил не женщин, а мужчин. Этот порок в последнее время стали завозить к нам выходцы из некоторых стран. Кроме того, Иноземцев долго учился за рубежом, и, наверное, там он попал под чье-то порочное влияние.

Иноземцев потрясенно смотрел на картину, вернее, на её копию.

— Но как? — тихо проговорил он, не замечая, что эти слова его полностью выдали. — Ведь я её сжег…

Он замолчал, огляделся по сторонам и понял, что проговорился. На его лице промелькнула целая гамма чувств: сначала растерянность и испуг, а потом презрение и надменность.

— Это авторская копия, а не подлинник. Я нашел её в мастерской Бернарди. Надо было вам мастерскую обыскать, сударь.

Иноземцев усмехнулся:

— Повезло вам, господин Версентьев. Я так веселился, когда вы искали убийцу Старосельского. Если б не этот чертов итальянец, зачем-то написавший копию, вы никогда ничего не узнали бы.

— Староселький догадался о вашей порочной тайне?

— Да. Старый дурак сказал, что расскажет об этом всем моим знакомым. Я отговаривал его, пытался убедить, но он и слушать не хотел. Старый моралист! Мне пришлось его убить. Я не хотел.

Елена, Белевцов и Григорий Николаевич, как говорится, с открытыми ртами слушали признание убийцы. Такого никто из них не ожидал. Кто бы мог представить в элегантном и изысканном Иноземцеве хитроумного убийцу?! Лично я до самого последнего момента его не подозревал.

— Владимир Сергеевич, — обратилась Елена, — объясните, что это значит? Что-то я не пойму…

Я пожал плечами.

— Понимаете, Елена Павловна, господин Иноземцев имеет привычку любить мужчин. Об этом пороке в Библии говорится. Бернарди, известный кутила, видимо тоже был таким. Он нарисовал господина Иноземцева на своей картине, придав ему тело женщины, как это делали раньше некоторые итальянские художники. Ваш отец узнал о тайне Иноземцева и хотел разоблачить его. Вот поэтому его и убили.

— Негодяй! — раздался вдруг громкий крик Григория Ивановича, который вскочил со стула и бросился к убийце своего брата. Но он успел сделать только два-три шага, после чего остановился. И правильно сделал, ведь Иноземцев целился из пистолета ему прямо в грудь.

Я не заметил, откуда убийца достал оружие. Уж точно он не прятал его под легким летним сюртуком. Видимо, он заранее положил его в шкаф с зеркалом, возле которого он всё это время стоял.

— Никому не двигаться! — приказал Иноземцев. — Кто первый пошевелится — получит пулю.

Не было сомнений, что он приведет свою угрозу в исполнение. Поэтому я продолжал сидеть, поджидая удобный момент, чтобы его обезоружить.

— Почему ваш отец, Елена Ивановна, не мог оставить всё так как есть? Зачем ему понадобилось раскрывать мою тайну? Кому от этого лучше? Я просил его молчать. Но нет, он сказал, что я не имею право находиться в приличном обществе. — Голос убийцы стал резким, отрывистым.

Он на секунду замолчал, а потом хотел продолжить, но тут с места вскочил Белевцов и кинулся на своего приятеля. Раздался выстрел. Жених Староселськой тяжело рухнул на пол. Гостиную заволокло облако дыма, а когда оно рассеялось, я увидел лежащего на полу Белевцова и склонившуюся над ним Елену. В следующий момент дверь в гостиную с шумом раскрылась, и появился вооруженный саблей мужчина в сером сюртуке. Это был Бубенцов, господин, с которым некоторое время назад я рубился на саблях в живописном месте на окраине Москвы.

***

Бубенцов. Всё такой же уверенный и немного насмешливый взгляд, и всё тот же тонкий шрам на правой гладко выбритой щеке. Как я надеялся на эту встречу. Он смотрел на меня не отрывая взгляд, в то время как в гостиной поднялась страшная неразберих. Елена рыдала над телом то ли убитого, то ли раненого своего жениха, а её дядя извергал проклятия на голову Иноземцева.

Бубенцов в руке держал саблю: он явно намеревался ей немедленно воспользоваться. Я оглянулся на дверь, надеясь увидеть Кондрата с моими пистолетами и саблей, но его там не было. А ведь он получил приказание при первом же шуме явиться ко мне с оружием. Значит, с ним случилось что-то нехорошее.

Больше медлить было нельзя. Я помчался к двери, и, выбежав в коридор, увидел лежавшего там Кондрата. Под его головой образовалась небольшая лужица крови. Лицо его было бледным, а глаза — закрыты. Рядом с ним лежала сабля. Моя сабля. Она тут же очутилась в моей руке. Настала пора рассчитаться с убийцей Старосельского.

Не прошло и минуты, как я вернулся в гостиную, в который за это время ничего не поменялось. Господин Бубенцов встретил меня с холодной презрительной улыбкой на губах. Я скинул сюртук, оставшись в рубашке, подошел к нему поближе и встал в боевую стойку с оружием в нижней позиции. Противник последовал моему примеру.

— Я очень рад нашей встрече, господин Версентьев, — с хладнокровной улыбкой произнес Бубенцов. — У нас с вами есть незаконченный разговор. Сейчас мы договорим.

— Конечно договорим, — согласился я. — Только вы, сударь, болтун. Разговаривать с вами мне не доставляет никакого удовольствия. Но так уж и быть, сегодня мы побеседуем. После этого разговора вы не отделаетесь ударом в плечо.

При первой встрече я легко ранил Бубенцова в плечо. Сейчас он имел вполне здоровый вид. Мы, не произнося ни слова, смотрели друг на друга. Он неприязненно и враждебно, а я — с сожалением и грустью. Почему? Просто мне не доставляет удовольствие убивать людей, пусть даже таких, как господин со шрамом на щеке. В исходе поединка у меня не было сомнений.

Бубенцов атаковал первым. В гостиной зазвенели звонкие голоса сабель. Весь остальной мир перестал для меня существовать: я сосредоточился на поединке.

Противник атаковал яростно, нанося молниеносные удары. Он, кончено, был неплохим фехтовальщиком, но действовал стандартно, без выдумки. Поэтому я заранее знал, что он предпримет в следующий момент. Но стандартность была не главным его недостатком. Он оказался слишком нетерпеливым. Ему хотелось поскорей разделаться со мной, поэтому он атаковал вновь и вновь. Мне же приходилось отступать, отпрыгивать назад, потом прыгать в контратаке вперед, делать стремительные выпады вперед. Всё это ловко проделывал и Бубенцов. Он находился в отличной форме: дыхание его и через пять минут поединка по-прежнему оставалось почти ровным, как, впрочем, и у меня.

Рубашка моя промокла от пота и прилипла к телу. Пот скатывался на глаза, и мне приходилось часто вытирать лоб рукавом рубашки. Бубенцов тоже порядочно взмок. Все-таки август 1809 года в Петербурге оказался чрезвычайно жарким. Во всех отношениях.

Мой противник собрал воедино оставшиеся у него силы и провел быструю атаку. Лезвие его клинка рассекло рубашку на моем рукаве и слегка коснулось кожи, сделав на ней длинный надрез, из которого сразу потекла кровь. Это привело меня в чувство: я понял, что немного заигрался. Поединок следовало заканчивать.

Я сделал два гигантских прыжка вперед и молниеносно уколол. Бубенцов не успел поставить защиту, и моя сабля вонзилась глубоко ему в грудь. Он вскрикнул, а я тут же вынул клинок из раны. С глухим звуком упала его сабля. Он опустил голову вниз, посмотрел на рану, попытался закрыть её ладонью, но не смог и после этого повалился на пол.

Тело Бубенцова забилось в смертельной агонии. Через несколько секунд он умер. Мне ничуть его жалко не было. За свою жизнь он убил стольких невинных людей, что его уже давным-давно заждались в аду.

Оторвав взгляд от убитого, я осмотрелся по сторонам. Елена по-прежнему на коленях стояла перед своим бездвижным женихом. Григорий Николаевич что-то говорил ей, наверное, пытался её утешить. Недалеко от них стоял потрясенный всем случившимся Добронравов.

«Убит», — отрешенно подумал я.

Иноземцева в гостиной не было. Воспользовавшись неразберихой, он бежал. Я бросился за ним, выбежал на улицу, но опоздал. Кареты секретаря Сперанского там не оказалось.