Оружие Вёльвы

В спальном чулане она расчесала велосы, переоделась, сменила серое платье и синюю накидку Хравнхильд на свой зеленый хенгерок и голубой шелковый чепчик. Надела даже тот серебряный браслет с бирюзой, что Рандвер вручил ей от имени Ульвара. В гриде ей подали налитый медом рог, сплошь окованный позолоченным серебром, и она поднесла его Эйрику, чтобы он поднял его в честь Одина, Тора и Фрейра, а потом выпил, плеснув немного в очаг. Тем самым он сделал людей и богов свидетелями своей победы и мог располагаться в усадьбе своего рода по праву победителя.

Во всех Северных Странах трудно было бы сыскать добычу лучше. Поскольку сам старый Бьёрн жил в Уппсале, в Кунгсгорде оставалась только челядь и скот, который там постоянно держали. Теперь и стадо, и припасы достались Эйрику. Уже скоро во всех мясных ямах, в котлах и на вертелах на всех очагах варили, запекали и жарили мясо бычков, свиней и баранов, из погребов несли бочонки пива и меда. Здесь-то ни в какое время года не было недостатка в хлебе, солоде и хмеле, не говоря уж о мясе.

Снефрид и не заметила, как приблизилась ночь. Обнаружив, что солнце село, она осознала и то, как устала. Несколько прошлых ночей она не отдыхала толком, но теперь ее ждал не тесный шатер из сосновых веток, не овчина, брошенная на камень и мох, а спальный чулан конунгов с периной из куриного пуха. Оставив одежду на ближайшем ларе, а башмаки и короткие вязаные чулки на расстеленной по полу медвежьей шкуре, Снефрид улеглась в постель. Лежа продолжала озираться в изумлении. Два тканых ковра на стенах, покрытые фигурками богов и валькирий. Секиры, копья, два франкских меча, несколько щитов в таком же изумлении взирали на нее со стен. Она хорошо помнила, что все это ей не принадлежит, не принадлежит даже Эйрику; это его военная добыча, которую, увы, он не сможет унести с собой, но тем не менее она служила доказательством их совместной удачи. И эту удачу Снефрид могла считать отчасти своей заслугой. Она не сидела сложа руки, пока Эйрик сражался с войском деда. Призванные ею валькириии направили копье Эйрика, отдавшее в его руки самого Олава ярла. А потеря единственного сына заставит старого Бьёрна быть осторожным, может, даже подтолкнет к соглашению. И Эйрик, видимо, это понимает, раз оказал ей честь поднести ему рог.

Это она здесь случайно, думала Снефрид, закрыв глаза и стараясь не заснуть раньше времени. А Эйрик – законный наследник этого дома и всей той власти, которую он олицетворяет. Никто не скажет, будто он плохо смотрелся перед длинным очагом в гриде – в таком очаге плясать можно, – среди резных столбов, видевших его прадедов. Жаль, что высокое сидение конунга он занять не может, пока на то не даст согласия тинг. А она сегодня была той женщиной, что подала ему чашу – исполнила обязанности королевы. Конечно, это не сделало Снефрид королевой, но она чувствовала себя вмиг вознесенной на какую-то головокружительную высоту, где люди далеко внизу, а боги – рукой подать. И будто даже не на конунговой лежанке она так мягко дремлет, а на облаке…

Через дощатую перегородку из грида доносились голоса дружины – хирдманы обсуждали битву и отмечали свою первую победу над людьми старого Бьёрн. Но не только этот шум мешал Снефрид заснуть. Эйрик, скорее всего, тоже придет ночевать сюда; она ждала его в волнении и нетерпении, хотя ее нетерпение относилось не к тому, что могло бы его обрадовать. Когда она вспоминала его на носу корабля перед битвой – его обнаженную мускулистую спину, его развевающиеся по ветру светло-рыжие волосы, его низкий голос, поющий и рычащий, – ее одолевал разом восторг и священный ужас. С этим человеком ей предстоит провести ночь наедине! Сердце обрывалось, охватывал жар, пробирала дрожь волнения. Снефрид надеялась, что Эйрик не станет ни к чему принуждать свою «старую пряху», но если он пожелает ее любви, едва ли она сможет всерьез ему противиться. Он привык получать все, что хочет, и вырос в убеждении, что имеет на это право. А она своим «превращением», честно сказать, порядочно его раззадорила.

Вот раздался скрип двери, шум стал намного громче, светлый дверной проем заслонило нечто крупное, потом шум опять отдалился. Сквозь полузакрытое заслонкой оконце проникало довольно света, чтобы Эйрик мог разглядеть, как Снефрид, в белой сорочке и с двумя светлыми косами, освобожденными из-под чепчика, садится на постели, прислонив подушку к резному изголовью.

– Я не очень пьян, – сразу сказал он, увидев, что она ждет его; у Снефрид мелькнула мысль, что, похоже, какая-то другая женщина приучила его беспокоиться об этом, после пира вваливаясь в спальню. – Как тебе здесь?

– Великолепно. Могла ли я мечтать в моей бедной хижине, что когда-нибудь мне приведется спать на столь роскошном ложе! – с благоговейным восторгом воскликнула Снефрид, отчасти имея в виду, что любопытные уши могут в эти мгновения прижиматься к двери с той стороны. – Иди ко мне скорее, конунг!

Если бы вчера на озере Снефрид вздумала отворачиваться, когда Эйрик раздевался и шел в воду, а потом из воды, это было бы странно. Хравнхильд уже точно не стала бы – ей было бы любопытно посмотреть, как ее питомец изменился за прошедшие девять лет. Но Снефрид тогда видела это впервые, и ее это зрелище опять вогнало в трепет. Без одежды в Эйрике проявилось что-то звериное. Волос на его теле было не настолько много, чтобы это напоминало шкуру, но без одежды впечатление от его мощного сложения, силы и звериной точности движений было цельным и настолько мощным, что бросало в дрожь.

Жутко представить, что сделает дух Одина, вселившись в это тело. И тогда, и теперь у Снефрид екнуло сердце: именно это она собиралась испытать на себе… почти собиралась… нет, она еще не решилась. Это будет куда более сильным потрясением, чем просто замужней женщине связаться с чужим мужчиной.

Если она это переживет, то окончательно уподобится Хравнхильд. Это даст ей кое-какие преимущества, но сумеет ли она после этого снова стать обычной порядочной женщиной, даже когда доберется до Ульвара и они заведут хозяйство, о котором она мечтала? Но сейчас и Ульвар, и то будущее хозяйство виделись Снефрид очень смутно.

Обойдя лежанку, Эйрик повалился на нее – пьян он все-таки был, хоть и не очень сильно, – протянул руки к Снефрид и попытался привлечь ее к себе.

– Тише! – Она вцепилась в его запястья, с трудом удержавшись от того, чтобы упасть прямо на него. – Спокойнее, конунг, – теперь голос ее звучал строго. – Ответь мне – что ты сегодня делал в битве? Люди говорили, ты и твои берсерки впадали в боевую ярость. Это правда? Это было?

Когда она, в первые часы после битвы, услышала, что говорят усталые хирдманы, у нее все внутри перевернулось. Она запретила Эйрику приходить в боевую ярость – но он нарушил запрет. И вот он – цел и невредим? Гибельные предсказания не сбылись?

– Нет! – Лежа на спине, Эйрик приподнял над собой руки, не то прося о милосердии, не то защищаясь. – Я не забыл, что ты мне запретила. Я этого не делал.

– Правда? – Снефрид отвела его руку от лица и наклонилась над ним. – Но люди говорят, что делал! Ты и вся твоя стая! Что вы ревели, выли и все такое. Крушили врагов, как траву.

В ближней дружине Эйрика имелось еще с десяток берсерков, в том числе шестеро его телохранителей.

– Стая – да. То есть Торгрим и Геллир. Они настоящие, как я. Остальные – выделываются. И я сегодня выделывался.

– То есть как? – Снефрид непонимающе подняла брови.

– А так. – Эйрик взял ее руку и прижал ладонью к своей груди. – Не обязательно быть настоящим берсерком. Можно просто выть и реветь, напялив шкуру. В битве, с перепугу, не все отличат. И эти не отличили. Я не призывал Одина. Но я хорошо знаю, как это бывает, когда он здесь. Я только не мог так быстро двигаться, как с ним, но и без того все складывалось в нашу пользу с самого начала. А люди Олава знают, что я берсерк. Для них бог во мне, даже когда его тут нет.

– То есть ты просто их обманул? – уточнила Снефрид, и разочарование пронзило ее, будто незримая двергова стрела.