Оружие Вёльвы

Снефрид и Мьёлль со всеми их пожитками плыли на корабле Эйрика – «Змее» на пятьдесят весел. Сидя бок о бок на корме, ниже сидения кормчего, они едва верили происходящему; Мьёлль заранее тряслась от страха, а Снефрид чувствовала скорее воодушевление. Рассудок ее помнил – они идут на войну, – но душа ликовала, разделяя чувства дружины. Она никогда еще не бывала на таком огромном корабле и саму себя чувствовала кем-то вроде повелительницы морской стихии, оседлавшей исполинское чудовище, отчего в душе все кипело и хотелось смеяться.

Эйрик стоял на носу, глядя вперед, в проливы, где ждало их войско Бьёрна. Большинство его людей были в кольчугах и шлемах, но он сейчас был раздет до пояса, рядом лежала довольно длинная, до колена, куртка из медвежьей шкуры. Ее рукава кончались чем-то вроде варежек, тоже из шкуры, с пришитыми когтями, так что когда он брался за оружие, будучи одет в эту куртку, казалось, что древко секиры сжимают настоящие медвежьи лапы. Ветер развевал его длинные светло-рыжие волосы, перед собой он держал свой щит и нараспев повторял одиннадцатое заклинание Одина – то, что оберегает воинов в битвах, призывает к ним защиту валькирий, отгонят стрелы и затупляет вражеское оружие. На внутреннюю поверхность щита были нанесены руны Соул, Альгиз и Ансуз – руны Альвхейма, валькирий и Одина. Гребцы, сидя спиной к Эйрику и лицом к Снефрид, то и дело бросали на нее взгляды, выражавшие убеждение, что светлый Альвхейм и благие силы альвов уже здесь, с ними.

Дул ветер, трубили рога, один хирдман возле мачты размеренно бил в большой бубен. В одном ритме с ударами бубна Эйрик выпевал каким-то особым низким голосом короткие строки заклинания, где Снефрид разбирала только имя Одина. Порой слова человеческой речи сменялись рычанием и ревом. Протяжное пение, подкрепленное ударами бубна, подчиняло гребцов, вовлекало в свой ритм. Лица их делались отрешенными и вместе с тем воодушевленными – Один овладевал их душами, сам дух воинственности и бесстрашия. Ярость берсерков – не что иное как одержимость Одином, растворение человеческого духа в божественном, а уж Один сообщает человеческим телам звериные способности. Три имени его – медвежьи: Бруни-Бурый, Хрёд-Рычащий и Йольф-Медведь. Становясь медведем в бою, вдохновенно-одержимый становится Одином…

Будучи женщиной, Снефрид не подчинялась этим чарам, но и ее душу это пение, это зрелище наполняло безумным восторгом. Эйрика обучали этим заклинаниям, как мужчину из священного рода Инглингов и как берсерка, и он до такой высокой степени овладел искусством призыва, что легко сообщал свое воодушевление Одином всем, кто был вокруг. Глядя на него, Снефрид понимала, почему его так чтит собственная дружина и почему он так прославлен – Один воистину находился сейчас в нем, корабль вел в битву сам Повелитель Битв.

Душа расправлялась, делаясь огромной, как небо и море, рвалась вверх и вширь, и грозящая смерть была не страшна. Любой из этих людей в боевом снаряжении, налегающих на весла, не боится смерти – в светлом воздухе он видит валькирий, готовых и помочь победить, если такова воля Одина, и унести собой того, кто будет ими избран…

Ей все было видно очень хорошо. Когда вдали показались корабли Олава, Снефрид и Мьёлль высадили на оконечность ближайшего острова.

– Когда все закончится, я вернусь за тобой, – сказал ей Эйрик, уже облаченный в медвежью куртку; оружничий держал возле него щит с кровавыми рунами и шлем. – Или нет, – добавил он и подмигнул.

И в тот миг, когда его правый глаз был прикрыт, на Снефрид глянул с его лица сам Один.

Эйрик не отличался склонностью к шуткам, и такой непривычной веселостью его наградило ощущение близости богов, отворенных ворот смерти. Его темно-серые глаза сейчас смотрели отстраненно и притом очень пристально; он едва замечал Снефрид, зато очень хорошо видел ту воздушную тропу, на которую собирался вступить. Снефрид хотела еще раз ему напомнить, чтобы избегал «боевой ярости», но не посмела – им уже владел Один, Один решал, каким ему быть, и не будешь же давать советы божеству!

Сердце обрывалось от мысли, что она может никогда больше не увидеть Эйрика живым. Или вообще не увидеть. Если он будет разбит – что станется с нею и Мьёлль, разброшенных на чужой остров среди враждебного им народа? Даже их пожитки остались на «Змее» – не таскать же ларь и короба по шатким мосткам, которые для них перебросили с борта на камень высокого берега; пробегая по ним, Снефрид ощущала себя «на воздушной тропе». Но опасался только разум, а душа не верила в поражение. «Ведь я же здесь!» – говорила себе Снефрид.

Или это кто-то другой говорил ей? После заклинаний на корабле ее душа еще бурлила, от возбуждения покалывало пальцы, казалось, сама сила сейчас закапает с их кончиков, как огненная кровь.

Перед уходом с корабля Снефрид взяла с собой синюю накидку Хравнхильд, а под нее спрятала маску и жезл вёльвы. Неподалеку от места высадки находился мыс, выступающий из сосняка и нависающий над волнами. Оставив охающую Мьёлль внизу, Снефрид проворно взобралась туда. Поблизости не виднелось никакого жилья, только на другом склоне мыса, внизу, белели несколько пасущихся овец. Снефрид надела маску и взяла жезл. Как хорошо, что сейчас ей не надо ждать, пока небесая диса подаст ей знак. Она все видит сама. Она может призвать на Эйрика защиту Одина и валькирий, а на его противников – «боевые оковы».

И она заговорила глядя на корабли, видные ей как на ладони, и рисуя жезлом вёльвы в воздухе перед собой:

Некому было ее увидеть здесь, но если бы кто-то на кораблях обладал зрением орла и имел время оглядываться, он решил бы, что сама норна Урд вышла из вод Источника, чтобы разделить жребии смертных. Между землей, небом и морем, она стояла, серая, как клок тумана, в синей, как небо, накидке, с черным, как у Хель, лицом, с развевающимися по ветру длинными волосами, светлыми, как лучи Альвхейма…

Ветер доносил до нее отзвуки пения боевых рогов, призывающих Одина и валькирий к месту сражения…

В усадьбу Дубравная Горка новости привез Гардар – муж Бергдис. Он получил стрелу в плечо, и хотя наконечник удалось вынуть еще на месте битвы, был очень слаб, и его спустили с корабля, проходившего мимо усадьбы, под присмотром сына и племянника. К усадьбе его пришлось вести под руки, а там женщины, волнуясь и гомоня, быстро уложили его и стали осматривать рану.

– Этот рыжий ублюдок разбил нас! – слабым голосом из-за потери крови, но с глубоким возмущением рассказывал Гардар. – Он нарушил уговор! Пренебрег перемирием! Они с Олавом дали друг другу слово не начинать сражения, пока конунг не выздоровеет…

И снова вспоминал тот миг, когда до кораблей, стоявших возле Алсну, со стороны восточных проливов донеслись звуки боевого рога, а эхо множило их, отражаясь от скал ближайших островов. А потом показались они – «Змеи» и «Драконы». Огромные, длинные, с ровно вздымаемыми рядами весел, с резными мордами на высоких штевнях, один, два, три, пять, десять… Она неслись как на крыльях, надвигаясь неумолимо, неотвратимо, как судьба… Пусть Эйрика ждали с весны – чем дольше ждешь беды, тем более неожиданным бывает ее явление.

– Но конунг выздоровел! – воскликнула Ингвёр, вместе с матерью хлопотавшая возле отца.

– А ему-то откуда было об этом знать?

Ингвёр и Бергдис переглянулись. Их это сообщение больше встревожило, чем удивило. Неизвестно, каким образом Эйрик узнал, что здоровье деда наладилось и откладывать сражение больше незачем, но это внушало подозрение. Это сражение он выиграл, а значит, его вирд-кона, убившая госпожу Трудхильд, по-прежнему сильна.