Страница 33 из 71
– Тогда ты понимаешь, что я сейчас спрошу?
Понимаю. Поэтому молчу и даже дышать боюсь, когда Рысев угрожающе медленно огибает стол и, спрятав руки в карманы брюк, замирает напротив меня. Грудная клетка мужчины тяжело вздымается, а на шее от напряжения вздулась вена.
– Если твоя дочь не от Санчеса… – продолжает Леша, оттесняет меня к стене дома. Упирается руками по бокам от меня, отрезая все пути к отступлению. Замирает так близко и смотрит, будто в душу заглядывает.
– Чья Ляся дочь?
Вот и прозвучал этот вопрос. Вопрос, ответ на который сейчас пошатнет жизнь обоих. Глубокий вдох, и рваный выдох...
– Твоя, – шепчу, глядя глаз в глаза. – Ты был прав, Рысев. Алексия – твоя дочь, – говорю дрогнувшим голосом, и это все, на что у меня хватает сил.
Глава 33. Рысь
Твоя.
Я знал.
Твою мать, я так и знал! Чувствовал, что не зря меня, как магнитом, тянет к этому ребенку! Не может так тянуть к чужому чаду! Не может так разрываться сердце от вида чужой дочери!
Моя.
Ляся. Кареглазое, кудрявое чудо – моя дочь! Моя плоть и кровь!
Наша. Наша с Ланой дочь.
Я чувствовал, даже глубоко внутри знал, готовился, что, когда я задам ей этот вопрос, услышу именно этот ответ. Надеялся, что парни в баре оказались правы, но все равно слова Иланы произвели эффект разорвавшейся бомбы. Ударили так, что аж, не устояв на ногах, отшатываюсь от девушки, вжавшуюся в стену дома и не мигая смотрящую на меня.
Запускаю пальцы в волосы и просто пытаюсь переварить. Осознать. Понять, твою мать!
Моя дочь. У меня есть дочь. Дочь, которой четыре года и о которой, если бы не эта гребаная женитьба Славы, я бы никогда и не узнал.
– Почему? – все, что выходит из меня. Всего один долбаный вопрос. – Почему, Илана? – рычу, сжимая челюсти и проклиная тот день, когда судьба сыграла с нами такую злую шутку. А судьба ли? Теперь, после сегодняшнего разговора я в этом уже не уверен.
– Что почему? – дрожит ее тонкий голосок.
– Почему ты промолчала? Почему не сказала мне, а? Лана, твою…
– А что бы это изменило, Рысев? – звучит вполне логичный вопрос.
Вот только:
– Все! – упираю руки в бока и пытаюсь собрать разбушевавшиеся мысли и чувства в кучу. Получается пока дерьмово. Поэтому иду к столу и, особо не церемонясь, хватаю полный вина бокал девушки и осушаю. Вливаю в себя это треклятое вино, стараясь притушить огонь в груди.
– Это изменила бы все, черт бы тебя побрал! Ты не имела права молчать!
– Тебе ли говорить о том, на что я имела право, а на что нет! – вмиг заводится девушка, – тебе не нужна была я, Рысев! – прилетает удар мне в спину. – Никогда не была нужна! – еще один, – я, как дура, ждала тебя дома! Готовила ужины, любила тебя, придурок ты эдакий!!! – еще парочка приличных толчков, что я оборачиваюсь и хватаю тонкие запястья, останавливая.
– Так и я! И я, слышишь ты меня или нет?! – рычу глядя в полные слез глаза. – Любил, Лана!
И совершенно не уверен, что в прошедшем времени.
– Ты никогда мне этого не говорил, Рысев! – выдергивает руки и отшатывается от меня как от прокаженного девушка. – Я семью хотела, Леша. – Уже тише, сдавленней, – ребенка хотела. От тебя! – хлюпает носом, вытирая ладонью покатившиеся по щекам слезы, – я перестала пить таблетки. Я… я решила, что…
– Привяжешь меня ребенком, – поговариваю и ловлю на себе полыхнувший лютой ненавистью взгляд.
– Я не собиралась тебя к себе привязывать, я будущего с тобой хотела!
– Так почему ушла, даже не попытавшись поговорить, черт возьми? Почему? Почему все эти годы молчала? Я ни в жизни не поверю, что ты не знала где, как или, в крайнем случае, через кого меня найти!
– А тебе оно надо было, а?! – сжимает ладони в кулаки Лана. – Разговоры мои тебе нужны были и тогда, и потом? А сейчас? Ты представляешь, что такое ребенок, Рысев?!
– Благодаря твоему молчанию – нет! – словесно бью в ответ.
– Я пыталась с тобой разговаривать! Пыталась планы строить, говорила тебе, что готова ехать, как чертова жена декабриста, хоть в Штаты, хоть на луну, Рысев! Но у тебя все два месяца был один ответ: слишком много неопределенностей, Лана!
Нет, она не кричит, но каждое слово попадает прямо в цель. Каждое. Абсолютно.
По ее раскрасневшимся щекам катятся слезы, а глаза прожигают. И кто бы знал, как в этот момент хочется наорать на нее за то, что скрыла, за то, что столько лет из жизни дочери я упустил. И в то же время прижать к себе и успокоить. Сказать, что все будет хорошо. Вот только будет ли хорошо? Обиды и недопонимания слишком далеко развели нас друг от друга.
– Твоя измена – логичное завершения тех отношений, какие у нас были, –заканчивает Илана, складывая руки на груди, ежась от налетевшего порыва ветра.
– Да не было ничего. Ни разу! Слышишь меня? Ни разу я тебе не изменил, – повторяю снова, но все, как об стену горох. Каждое мое слово отскакивает и прилетает в меня же еще большими обвинениями.
– Уже не важно. Было, не было. Вот так оно случилось, – усмехается девушка. – И я не думаю, что потом в твоей звездной спортивной жизни нашлось бы место вечно плачущему и требующему внимания ребенку! Даже если бы я нашла тебя и честно все сказала, признайся хоть самому себе: что бы ты сделал? Это не приехать раз в полгода поиграть и подарить зайца, Рысев! Ребенок – это не спать ночами, трястись над ней, как над осенним листиком, учить, играть, элементарно нести ответственность за кого то, кроме себя, а ты... Ты этого не умеешь делать, – договаривает уже шепотом Илана, и мы оба замолкаем. Упрямо бодаемся взглядами.
И понимаю, что надо что-то сказать. Что надо как-то обличить в слова все то, что кипит внутри. А это и злость, и ярость, что замешивается с нежностью, неверием и колоссальным удивлением от услышанного. И надо бы открыть рот и ответить хоть что-то на ее обвинение, но неожиданно наступает откат. Словно всю эту неделю, что Лана тут, я был как оголенный нерв. В этом дурацком доме все буквально искрило от напряжения. От молчания. От обид. Ненависти и чувств, которые, я уверен, у обоих еще остались друг к другу. И вот он, пик всего этого хаоса. Момент, когда уже высказано друг другу все, что давно должно было быть озвучено, и теперь наступает полное опустошение.
И ты смотришь в эти серые, влажные от слез глаза, полные обиды, которые кидают колючие иглы ненависти, и понимаешь, как бы мы тут сейчас не орали, друг друга мы так и не услышим. У нее есть своя правда, а у меня своя. И, к несчастью для нашей дочери, слушать и слышать друг друга мы не умеем. Так и не научились.
Нашей дочери. Даже смешно, как быстро мозг перестроился на новую формулировку.
– И что… – слышу неуверенное от Ланы. – И что теперь, Рысев?
– Я не знаю, – отвечаю совершенно честно, не понимая, что вообще мы будем делать дальше. Вздыхаю так, словно только что пробежал стометровку, и отворачиваюсь. Расстегиваю верхние пуговицы рубашки, которая неожиданно начала давить, и усаживаюсь в кресло, закидывая ногу на ногу и устремляя взгляд на лесок, что тянется полосой за территорией дома.
– Я должна сказать Славе, – судя по тому, откуда звучит ее голос, Лана все еще стоит у входа в дом, не собираясь возвращаться к столу.
Ужин. Я надеялся, что этот ужин что-то поменяет между нами. В наших отношениях. Плохо понимал, какой хотел исход, но точно не разругаться в пух и прах.
– И сказать я должна не только про дочь, – слышу грустный смешок и потираю переносицу. Виски долбит так, что кажется, голова сейчас просто разорвется. – Это было бы… честно по отношению к нему, – продолжает Илана. Вот только она ли должна сказать?
Слышу, как за спиной хлопнула дверь в дом. Лана ушла внутрь, так и не дождавшись от меня какого бы то ни было внятного ответа. Наверняка сейчас отправится собирать вещи, паковать чемодан. Билет есть, рейс утром, и должен ли я ее остановить? И если да, снова возвращаемся к ее же вопросу: а что дальше? Кто я ей?