История животных

(29) Мясо же, не будучи животным, всегда оказывает одинаковое действие (ведь то, что отягощает матку, способно производить воспаление), так что у некоторых это страдание длится до смерти, если по счастливой случайности не произойдет ослабление тела, как у той, которая заболела дизентерией. Происходит ли это страдание, как сказано, от теплоты, или больше от влажности, так как существует такое переполнение, которое замыкает [устье матки], или матка не настолько холодна, чтобы вывести, и не настолько тепла, чтобы вызвать варение? Поэтому и страдание является хроническим, подобно тому как одна вещь требует для варения продолжительного времени, тогда как другая скоро варится до конца; а матки такого рода, занимая крайнее положение, делают это очень долго. Далее, не будучи животным, а следовательно, не двигаясь, занос не вызывает родовых болей, так как родовые боли суть движение связок, которое производит зародыш, потому что [он] живет. И твердость, появляющаяся в этом образовании, есть результат недостаточного варения; оно настолько делается твердым, что его нельзя разрубить топором. Кушанье и все сваренное делается мягким, а все недоваренное [делается] сырым и твердым.

(30) Не зная этого, многие врачи, руководствуясь сходством, называют болезнь заносом, если только увидят вздутый живот без водянки, с задержкой месячных, когда эта болезнь длится долго. Это неверно, и возникновение заноса происходит редко. В одних случаях происходит скопление излишних выделений холодных, влажных и водянистых, в других — более густых, в месте около кишки, смотря по природе и состоянию, но это не причиняет ни болей, ни жары, вследствие холодности. Увеличиваясь в одних случаях больше, в других меньше, это не влечет за собой никакой другой болезни, но как некое уродство пребывает в покое.

(31) А задержка месячных происходит вследствие того, что излишки истрачиваются здесь; как бывает и при кормлении грудью. Ибо и у них месячных или совсем нет, или бывает мало. Бывает также, что истечение из мяса скапливается в месте между маткой и кишкой, и это называется заносом, не будучи им. Не трудно определить, занос ли это, для той [акушерки], которая будет ощупывать матку: если она правильна по форме и не увеличена, ясно, что болезнь не в ней. Если же она такова, как при беременности, в ней занос; она будет горячей и сухой вследствие того, что жидкость внутри сгустилась, и устье такое же, как у беременных. Если же будет какая-нибудь другая опухоль, матка на ощупь будет холодна и не суха, и устье всегда останется таким же.

notes

Примечания

1

Теофраст часто обращается к этическим ассоциациям даже в своих ботанических трактатах, начиная один из них словами: “Нрава и подвижности, как у животных, у них нет” — и завершая выделение культурных растений из общей массы растений (он прав, что противопоставление культурных и диких растений лишь относительно) словами: “Человек — существо или единственное, или по преимуществу поддающееся культуре (Феофраст, с. 11, 21).

2

Этот перевод, сохранившийся в архиве Института истории естествознания и техники РАН в виде машинописи, перепечатанной в 1950 г., и являющийся, по-видимому, единственным полным (или вообще имеющимся) переводом “Истории животных” на русский язык, воспроизведен (в сверенном мною с оригиналом и отредактированном виде) в настоящем издании. В дальнейшем будем называть данный источник сокращенно: “машинопись 1950”.

3

Здесь Карпов перечисляет ряд свойственных стилю именно Аристотеля оборотов и частиц, которыми пестрит как книга десятая, так и весь предшествующий ей канонический текст “Истории животных”.

4

Еще в начале прошлого столетия выдвинута гипотеза, что первоначально “История животных” открывалась текстом, который сейчас является первой книгой трактата “О частях животных”. В самом деле, этот текст по своему методологическому характеру служит вступлением в весь корпус биологических сочинений Аристотеля. Помимо тщательного обоснования, во-первых, телеологии как таковой, а во-вторых, разницы между внешней целесообразностью в искусственных объектах и внутренней, понятийной — в естественных, здесь прослежено и единство в природных и, прежде всего, живых объектах начал общего и индивидуального; рассмотрен и решительно отвергнут дихотомизм платоновского типа, движущийся через взаимоисключаемые определения, между тем как в исследованиях живого приходится иметь дело с множеством состояний одного и того же признака. Далее, если убрать из трактата “О частях животных” первую книгу, то оставшиеся три выигрывают в стройности и, например, первая же фраза второй книги вполне естественно открывает все сочинение, присоединяя его к “Истории животных” в качестве ее продолжения: “Какие и сколько частей входит в состав каждого животного — мы более точно показали в истории животных, а по каким причинам каждая часть имеет такие-то свойства — надо рассмотреть теперь, взяв эти части сами по себе, независимо от того, что было сказано о них в истории” (ОЧЖ, 646а). Однако идея первоначального нахождения первой книги “О частях животных” не там, где ее всегда печатают, а в начале “Истории животных”, — несмотря на свои очевидные преимущества, — не находит подтверждения ни в дошедших до нас древнейших каталогах сочинений Аристотеля (см. Могаш, 1951), ни в кодикологических данных.

5

Аналогичным образом и некоторые другие теоретические построения “Истории животных” не вошли ни в “О частях животных”, ни в Ό возникновении животных” (хотя в целом более типично обратное соотношение). Таково представление о том, что одни части принадлежат всем родам, другие — только некоторым (начальные слова кн. второй) и что к первой категории относятся органы, принимающие пищу (кн. первая, § 19), и что вообще органы могут быть классифицированы по степени их представленности — у всех, большинства или только некоторых животных (там же). В целом же “Истории животных” свойствен более эмпирический подход по сравнению с позднейшими сочинениями Аристотеля и тем более с Платоном, школу которого Аристотель за несколько лет до написания “Истории животных” оставил. Это лишний раз подтверждает, что эволюция воззрений Стагирита не столь однолинейно направлена от спиритуализма к естественно-научным интересам, как это представляли себе некоторые исследователи его биографии, например, в двадцатые годы — В. Иегер. Между платонизмом раннего Аристотеля и дуализмом позднего как раз и лежит период наибольшего эмпиризма и погруженности в естествознание — время написания “Истории животных”.

6

Но и из числа этих дополнительных признаков встречаются общие признаки для нескольких родов. Это, прежде всего, признаки: “водные”, “дышащие легкими” и др. Возможно, что их надо было бы присоединить к основной “диаде” рядов признаков (1) по живорождению и (2) по локомоции. В целом принцип, которому следовал Аристотель при выделении наиболее первичных признаков, заслуживает дальнейшего изучения, поскольку это, в сущности, есть метод донаучного “здравого смысла” и своего рода феноменологии.

7

Poikila helle:nika seu Varia Graeca. Ex octo codicibus Graecis diversarum bibliothecarum nunc primum edita... Ex codicibus transcripsit, interpretationes Latinas, animadversiones et indices adjecit et edidit Christianus Fridericus de Matthaei. Mosquae, 1811, XII, 287 p.

8

Чтобы не перегружать текста значками, мы опускаем знак § в аристотелевском тексте, а равно и в ссылках, данных в указателе.

9

...живых существ... — Ар. употребляет термин dzo:ion, имеющий три основных значения: “животное” (в противоположность растениям, иногда также людям), “живое” вообще (О душе, I, 2, 404Ь) и наконец “живое существо”, “организм”. В данной фразе выступает третье значение: имеется в виду не столько деление на части специально животных, сколько впервые устанавливаемая Ар. для живой природы в целом (в том числе и для растений, как явствует из ряда мест ИЖ) закономерность наличия частей двоякого рода (см. след. примеч.). Начиная с § 4 кн. первой, под dzo:ion Ар. уже почти всегда имеет в виду непосредственно животных.