Страница 11 из 16
Я качаю головой.
— Она не переставая говорит о ней.
Элли отпивает молоко из кружки, которую я ей протягиваю.
— Мне нравится эта кукла, мама! Она уже моя. Она просто ждет, когда я принесу ее домой.
Я прикусываю губу, чтобы сдержать срывающиеся с языка слова разочарования. Я говорила ей, объясняла, что Святой Николай не сможет принести ей куклу в этом году. Может быть, в следующем. Хотя с той жалкой суммой денег, которую я зарабатываю в магазине одежды, сомневаюсь, что на следующее Рождество будет лучше.
— Элли, — говорит мужчина. — Ты веришь в магию?
— В магию?
Я хмурюсь.
— Мы здесь верим в Бога, сэр.
— Кто такой Бог без своей силы? — спрашивает он. — Может быть, он просто другой вид магии.
Когда он смотрит на меня с этой сияющей улыбкой, я не могу ясно мыслить или опровергать сказанное им.
— Я действительно люблю это время года, несмотря на его извращенные традиции, — продолжает он, бросая взгляд на нашу жалкую веретенообразную рождественскую елку в углу. — Во всем мире есть магия, Элли, и люди никогда не верили в нее сильнее, чем сейчас. Так что не отказывайся от своей куклы, любимая. Возможно, она еще станет твоей.
— В постель, Элли, — говорю я; но в этот самый момент Мэри перестает сосать пальцы, морщит лицо и визжит.
— О нет.
И снова я разрываюсь между детьми и их потребностями. Их двое, а я одна.
Но красивый незнакомец подходит к люльке Мэри.
— Можно я?
Я колеблюсь.
Я понятия не имею, кто он. Он даже не сказал мне, как его зовут. На самом деле я не хочу знать его имя. Потому что, если это Питер, или Барри, или Боб, что-то внутри меня усохнет и больше никогда не расцветет. Придется притворяться, что у него великолепное, ангельское, имя. Как у Михаила или Гавриила.
Сейчас же мне просто нужно время, чтобы уложить старшую дочь спать.
— Давай, попробуй подержать ее, — говорю я, кивая ему. — Ей нравится, когда с ней гуляют и качают.
Он поднимает ее, смотрит ей в лицо, улыбается, и она перестает плакать. Она смотрит на него и агукает.
— Видишь? Нам и здесь хорошо, — он лучезарно улыбается мне.
— Идем, Элли. Давай почистим тебе зубы, — говорю я.
Все то время, пока я чищу ей зубы, надеваю пижаму и отвечаю на непрекращающиеся вопросы о Святом Николае и магии, я думаю о нем. Об этих глазах цвета жидкого серебра, и темных ресницах, и улыбке, которая разбудила мое сердце.
Потом я мельком смотрю на себя в зеркало и хватаюсь за край стойки, изо всех сил стараясь не разрыдаться.
Я такая бледная — не чисто-белая алебастровая бледность, а тусклая бледность старого, утоптанного снега. Мои глаза по-прежнему большие и темные, черты лица по-прежнему тонкие, но я слишком худая — изможденная. Как тень самой себя. Мои волосы поредели после рождения Мэри, и у них уже нет того здорового орехово-каштанового блеска, который был раньше.
Единственная хорошая черта, которая у меня осталась, кроме глаз, — это рот. Полные и красивой формы, слегка розоватые губы.
— Сходи в туалет, Элли, — приказываю я ей, и она послушно садится, пока я достаю свой набор косметики из ящика. Я не могу вспомнить, когда в последний раз им пользовалась. Быстро наношу немного пудры, румян, и туши. Крашусь не слишком сильно, иначе он подумает, что я чрезмерно стараюсь.
— Ты прекрасно выглядишь, мама, — говорит Элли.
Через несколько минут она уже в постели, а я заканчиваю короткий сборник рассказов. И тут в дверном проеме спальни появляется фигура темноволосого ангела. Он держит Мэри, ее пухлая ручка сжимает его палец, щеки у нее порозовели, дыхание во сне мягкое и ровное.
У меня отвисает челюсть. Как ему удалось усыпить её?
Магия.
Это слово всплывает в моей голове, но я отмахиваюсь от него.
Он вопросительно поднимает брови и мотает головой в сторону кроватки. Я киваю, и он осторожно кладет Мэри на простыню.
— Спокойной ночи, Элли, — шепчу я. Поцеловав ее и включив маленькую прикроватную лампу, я выключаю основной свет. Комната наполняется уютным розовым сиянием. Элли умиротворенно кутается в свои одеяла. Выскользнув вслед за незнакомцем, я закрываю за нами дверь.
Когда мы добираемся до гостиной, я испытываю неловкость и не знаю, что делать со своими руками.
— Спасибо.
— Мне более чем приятно помогать вам.
Он наблюдает за мной, но я не могу заставить себя посмотреть прямо на него.
— Не хочешь ли чаю? — спрашиваю я.
Он улыбается.
— С удовольствием. Почему бы тебе не присесть, а я приготовлю?
— Но… я знаю, где что находится, и вообще, это не доставит никаких мне хлопот. Я все сделаю.
— Глупости. Садись.
По какой-то причине я слушаюсь его.
Он открывает один шкаф, потом другой и достает две чашки, умело крутит их за ручки и с размаху ставит на стол. Я наблюдаю за ним, чувствуя себя странно бесполезной. Наполняя чайник, он говорит:
— Для тебя долгое время никто ничего не делал.
Это не вопрос. Он знает.
— Мой муж умер за границей, — говорю я. — Больше года назад.
— Война?
— Да.
Я прищуриваю глаза. Он выглядит молодым, может быть, лет двадцати пяти. — Ты не был на войне?
— Это не мое дело — вести человеческие войны.
Он одаривает меня расчетливой полуулыбкой, как будто ему интересно, как я отреагирую.
Потому что ты ангел.
Когда я не отвечаю, он продолжает. — Я сожалею о твоем муже. Тем не менее, ты хорошо справляешься с этими двумя, — он кивает в сторону спальни и ставит чайник на плиту.
Ты хорошо справляешься.
Эти слова пронзают мое сердце, разрушая тщательно возведенные стены вокруг него.
Ты хорошо справляешься.
Это все, что я хотела услышать в течение нескольких недель, месяцев. Лет. Не завуалированная критика моей матери, не молчание моего отца во время их редких визитов. Не благочестивые советы женщин из церкви. Не длинные проповеди священника или веселые приветствия соседей. Только эти слова, за которыми скрывается настоящий смысл.
Ты хорошо справляешься.
Я понимаю, что плачу.
А потом он оказывается прямо передо мной, обхватывает мое лицо ладонями, большими пальцами вытирает слезы, бегущие по щекам.
— Как тебя зовут? — шепотом спрашивает он.
Я смотрю глубоко-глубоко в его глаза. Я выхватываю имя Тома, прежде чем оно ускользает из моего сознания, и держу его в уме, как щит от этих серебряных глаз, от магии и магнетизма, исходящих от него. Но он стирает имя Тома и память о нем.
Прошло больше года. Месяцы борьбы. Конечно, я заслуживаю мгновения безумия.
— Меня зовут Глория, — говорю я, и мне кажется, что я даю ему больше, чем просто имя.
— Глория, — шепчет он и целует меня.
Я забыла, каково это, когда тебя целуют.
Мягкость и тепло, сладость и огонь. Поцелуй запускает волнующий поток света, который бежит от моего рта вниз по шее и груди, в самые глубокие части моего тела.
Я снова жива.
Я могла бы заплакать от радости.
Он углубляет поцелуй, его рот прижимается к моему, губы приоткрываются. Я тоже приоткрываю губы, и своим языком он касается моего. Мое сердце извергается ливнем раскаленных, трепещущих созданий. Не бабочки. Феи. Потому что этот поцелуй — чистое волшебство.
Он немного отстраняется, улыбаясь, его пальцы гладят мою щеку.
— Ты прекрасна.
Из меня вырывается резкий смех.
— Нет.
— Лгунья.
Он собирается снова наклониться ко мне, но тут свистит чайник, и он отворачивается, чтобы заварить чай.
— Сахар или молоко? Или и то, и другое?
— Ложка сахара, капелька молока, — говорю я, прикасаясь к своим губам. Я чувствую тепло и румянец во всем теле.
— Я так и подумал, — говорит он.
Мы сидим на диване, чашки с чаем остывают на низком столике.
— Ты не спросила моего имени, — говорит он, склоняясь ко мне всем телом и кладя руку на спинку дивана.
— Я не хочу его знать.