Роман (ЛП)

− Знаю, ты думаешь, что это глупо, но, пожалуйста, порадуй меня, цвет зимнего плюща перетекает от бледно-нефритового до темно-изумрудно-зеленого. Думаю, что доминирующим цветом должен быть нефрит, а любым цветовым акцентом, который мы сделаем, должен быть темно-фиолетовый. Но не будем увлекаться. Я не хочу, чтобы это выглядело так, как будто «Hello Kitty» взорвалась в детской моей дочери. Затем мы можем использовать ту же цветовую гамму с ее постельными принадлежностями и мебелью в гостиной. Что думаешь, Бо?

Человек, усмехнувшийся позади меня, не был Бобби.

− Ну, я не знаю, что думает Бо, но мне кажется, это звучит прекрасно, Мак.

Как только я поднимаю свою большую задницу с пола и поворачиваюсь, чтобы увидеть Себастьяна, едва не задыхаюсь. Мои глаза несколько раз метнулись за его спину, к нему и обратно, прежде чем я смогла собраться с мыслями и спокойно спросить:

− Себ, пожалуйста, скажи мне, что его здесь нет.

Его зеленые глаза сверкают на фоне оливковой кожи, и он проводит руками по своим грязным светлым волосам, которые уже давно нуждаются в стрижке, но ему это идет. Довольно-таки мило, должна признать. Когда он улыбается, белые зубы сверкают на долю секунды, прежде чем заговорить:

− Нет, дорогая. Его здесь нет. Только я. Хотел зайти и проведать тебя. Знаю, прошло много времени, но я беспокоился о тебе и ребенке. Он уволил меня, черт возьми, думаю, это произошло через несколько дней после того, как вы поженились. С тех пор я о нем ничего не слышал. Я бы пришел раньше, но лишь недавно узнал, что он ушел две недели назад… черт. Извини…

Мои дрожащие руки скользят сквозь пряди волос, а затем приглаживают складки, которых нет на моем эластичном хлопковом макси-платье, пока я мямлю, будучи взволнованной.

− Нет, нет. Все в порядке, Себ, правда. Это было… ну, ты был там, ты знаешь. То, что он сделал, было необходимо для меня и моей дочери, для нашей по-настоящему счастливой жизни. Я благодарна ему за то, что он смог преодолеть свою жажду и ненасытность, и отпустить нас, хотя я просила и умоляла его остаться, − я улыбаюсь ему в ответ, − думаю, иногда, даже ты упускаешь главное из внимания.

Его рука оказывается рядом с моим лицом, и он заправляет мои волосы за ухо прежде, чем я успеваю понять, что он делает, вернее, что уже сделал, обе его руки скользят в карманы его выцветших джинсов. Он опускает голову, чтобы скрыть усмешку.

− Да, мэм. Я бы сказал, что это происходит чаще, чем большинство людей хотели бы признать. Он заглядывает за мою спину, и на его лице мелькает беспокойство, а его темно-зеленые глаза сканируют мои. − Уверена, что все в порядке, дорогая?

Чувствую, как слезы застилают глаза, и киваю.

− Я не могу позволить себе быть не в порядке, Себ. Я… это все еще больно, но не так плохо, как если бы он остался и продолжил свое «Милый Роман» поведение, чтобы потом бросить меня и Винтер.

Он кивает головой в сторону краски:

− Не возражаешь, если я помогу?

− Вообще-то, я бы не отказалась от помощи, если ты не против. Мои ноги опухают, как сумасшедшие, и я уверена, что ребенок внутри меня думает, будто она голодна до смерти, хотя мы только что съели огромную порцию и два литра мятного мороженого с шоколадными крошками. Я смеюсь, прежде чем подойти к двери и спросить через плечо:

− Я собираюсь прихватить сэндвич, или десять, хочешь чего-нибудь?

От его смеха у меня в животе что-то происходит, то, чего я не чувствовала со времен Романа… до Франции. Бабочки. Я чувствую бабочек и знаю достаточно, чтобы понять, что они не имеют никакого отношения к моей беременности.

− Нет, все хорошо, дорогая. Пойди возьми себе чего-нибудь поесть, а я займусь нефритовой частью твоего плана. Он улыбается перед тем, как вылить краску на поддон.

Я медленно спускаюсь по лестнице на кухню и делаю себе четыре бутерброда с сыром. С тех пор, как Роман забрал Эндрю после своего ухода, я была предоставлена сама себе на кухне.

Как только заканчиваю делать бутерброды, несу их, два стакана и кувшин сладкого чая на подносе в детскую, и после того, как Себ вешает чистые полотняные занавески, там, где будет гостиная, сажусь и ем, разделяя кувшин сладкого чая с моим новым другом.

Самое главное, я смеюсь. Имею в виду, смеюсь аж до коликов в животе впервые за долгое время, что я уже и не помню, так давно это было. И все это время чувствую, как счастье заполняет пустоту, которую Роман собственноручно вырезал, только чтобы оставить меня опустошенной, когда он ушел от меня.

Глава 31

Роман

Хизер должна была родить вчера, в канун Нового года. Где я был с тринадцатого декабря? Спал в моем домике у бассейна, или, скорее, в домике у бассейна Хизер, того самого бассейна, систему обогрева в котором я вывел из строя еще в октябре, чтобы никто не мог плавать в нем и найти доказательства моего проживания.

Я кое-что замышлял и планировал… нечто.

Был ли я вынужден участвовать в сомнительно легальной деятельности… возможно.

Я точно там, где должен быть, когда все огни в доме загораются в три часа утра второго января, сигнализируя об одном и только об одном? Я блядь готов поспорить на свою задницу!

Мои пальцы мельтешат напротив экрана, набирая номер доктора Кэрол, при первом же гудке она отвечает:

− Доктор Кэр…

− Заткни блядь свой рот и слушай. Ты разговаривала с Хизер в течение последнего часа? Не говори лишнего, пока не ответишь на МОИ вопросы.

− Ах… Мистер Пейн?

− Что. Блять. Нахрен. Ты. Не. Поняла? − выговариваю сквозь стиснутые зубы.

− Нет, нет, сэр, я… − Я слышу, как через секунду зазвонил ее телефон. − Это она звонит, я перезвоню вам через минуту.

− Ты мать твою не сделаешь этого! Ответь на звонок, я буду на линии!

Телефон щелкает, и я неистово расхаживаю назад и вперед по маленьким квадратным камням, ковер на которых стерся за последние несколько недель. Я делаю единственное, к чему прибегал, чтобы сохранять спокойствие с тех пор, как узнал имя моего душеспасения.

Я повторяю его снова и снова.

− Винтер Иви… Винтер Иви.

Буквы были вытатуированы на моем сердце с того дня, как я впервые услышал имя моего ангела, единственное хорошее, что я когда-либо приносил в этот мир, Меккой всего чистого, созданного олицетворением Сатаны и страданием ее безгрешной матери.

Когда они спросят меня в чистилище, где, я полагаю, нахожусь и почему, я расскажу им о коварном круге ада, девятом круге ада Данте.

У меня было все, и я, как чертов придурок, позволил этому ускользнуть.

− Доктор Пейн?

Нащупав и почти роняя телефон, я продолжаю вышагивать.

−Да?

− У вашей жены отошли воды минут пятнадцать назад, она принимала душ…

− Она, мать твою, что? − рычу я.

− Она принимала душ, как и большинство женщин, доктор Пейн, и мы с вами благодарны им за это, выходите из режима папочки и переходите в режим доктора.

− Я, черт возьми, в режиме доктора, в режиме папочки-доктора!

− О боже, вот почему, вот поэтому они запрещают нам заботиться о наших собственных членах семьи.

Она вздыхает.

− Сейчас я еду в больницу, позвоню, как только закончу осмотр.

Мой смех искажен и язвителен.

− Кэрол, я буду там, в ординаторской, ожидая, наблюдая за полосою пульса ее плода, а также подтверждать записи, пока их вводят в компьютер. Увидимся там, так что не звони, поторапливайся нахрен!

Запихиваю свой телефон в задний карман моих штанов медформы, прежде чем скользнуть в McLaren F1 и вжимаю педаль в пол, проверяя возможности лошадиных сил, подбрасывая гравий в воздух по дороге в больницу.

Почему я оставил Хизер разбираться с этим в одиночку?

ПОЧЕМУ!

Я должен был быть там, все это время, должен был быть там ради них обоих, но меня не было.

Я подвел ее, как всегда. Подвел ее.

Выжимаю максимум из мотора, выхлопная труба яростно дышит, заезжая в гараж и паркуясь на место, которое не зарезервировано для меня, хлопнув дверью автомобиля, выхожу и тащу свою задницу в рабочий отдел.