Страница 65 из 67
– Какая благородная душа! – пробормотал молодой человек.
Она молчала со стесненным сердцем. Казалось, она снова переживала незабвенные минуты, когда, сидя среди ночи на хрупкой лодке, она ждала появления пламени, которое озарит гибель Мидуэя.
Какие мучительные минуты переживала она при мысли, что прах ее отца будет осквернен и что этот преданный человек только что покинул ее для того, чтобы обречь себя на такую трагическую смерть.
Бывают обстоятельства, когда люди, удовлетворяющие своим низменным инстинктам, кажутся ничтожными, но сколько величия и какую искру Божью они обнаруживают, когда проникнуты самоотвержением!
– Ах! Этот медленный, тяжелый, чудовищный взрыв! – сказала она чистым голосом. – Это пламя, казалось, унесло к небесам все души наших покойников… Море вздрогнуло и приподняло нашу лодку… Сопровождавшие меня люди в ужасе гребли, боясь привлечь внимание шумом мотора. Во мраке слышалось покачивание японских миноносцев, а главное – это ужасное одиночество, в котором я очутилась без вас… Морис! Какая ночь!
Если бы меня не поддерживала мысль о вас, – сказала она после новой паузы, – я послушалась бы моих проводников и вернулась в Мидуэй. Но я была уверена, что вы отыщете меня там, на этой скале, где прятались и вы, и что для меня безопаснее ожидать вас там, так как японцы не замедлили бы высадиться на развалины крепости… Я убедила солдат везти меня сюда… Очень жаль, что мне не удалось убедить их остаться со мной… После их отъезда я провела ужасные часы, спрятавшись за извилиной скалы, изгнанная из моего убежища поднявшимся морским приливом, ожидая ежеминутно увидеть высаживающихся японцев. Какая ночь!
Я прислушивалась все время к Мидуэю и надеялась только на вас… Я была уверена, что вы находитесь на одном из наших судов… И когда вы, Морис, действительно появились, я ждала вас. У любящих людей есть шестое чувство… Да, я ждала вас…
Он заключил ее в свои объятия, как бы защищая ее от самого воспоминания о пережитых ужасах, и передал ей в горячих словах бесконечное отчаяние, охватившее его, когда он не нашел ее в Мидуэе. Рассказал о своих поисках, призывах и упадке духа, в котором он находился до того момента, когда при нем упомянули об этой скале… Он напомнил Кэт ее замечание насчет работы инфузорий.
– Да, – сказала она, – так и нужно было понимать мои слова.
– У меня явилось предчувствие и затем уверенность, что вы находитесь там… Ах, мне кажется, что я вырвался из пропасти…
– И я здесь, около вас, среди лазури, как в тот день, когда вы улетели на вашей большой птице!
Они замолчали, прижавшись друг к другу в безмолвном счастье. Но в один из иллюминаторов рубки они увидели высокие трубы, мачты и позади скалистые стены.
Они подъехали к крепости. Командир Гезей, предуведомленный радиотелеграммой, ждал свою племянницу у трапа на «Колорадо».
Она бросилась в его объятия, и он долго прижимал ее к себе.
– Бедная Кэт! – говорил он. – Бедное дитя! Как ты бледна… И как изменилась… как давно я не видел тебя! Я оставил тебя беззаботной девочкой, а теперь ты – девушка, так много пережившая! Какое счастье, какое утешение для меня видеть тебя спасенной! Сколько горя перенесли все мы! Желаешь ли ты, чтобы я заменил тебе отца, мое бедное дитя?
Он говорил отрывочно, весь взволнованный, глядя на нее и восторгаясь ею.
Вместо ответа она снова обняла его. Затем, взяв Мориса Рембо за руку, она сказала:
– Вот мой жених, если вам угодно, дядя… Папа благословил наш брак перед… смертью…
– И я благословляю вас десять раз, моя дорогая! Господин Рембо, самый доблестный из всех встреченных мною до сих пор людей… Ему одному Америка обязана сохранением…
Но молодой человек медленно покачал головой.
– Нет, командир, – сказал он, – не обольщайтесь и не приписывайте бескорыстному героизму то, что было не более как выражением эгоистического чувства. Меня уже смутил адмирал, осыпая меня похвалами, совершенно незаслуженными. Мой длинный путь на аэроплане был моим путешествием к звезде, а моя звезда – это она…
По трапу поднялся гардемарин и, поклонившись девушке и отдав часть командиру, сказал:
– Работы по раскопке закончены. Можно пройти в главный каземат крепости.
– Вы видели… тело моего брата?
– Да, – сказал молодой офицер вполголоса. – Кажется, что он уснул… Взрывом его тело было сброшено с лафета, на котором он лежал; мы снова положили его на место…
– Велите принести флаг, – сказал командир, – комендант Мидуэя должен быть похоронен завернутым в американский флаг.
– Дядя, – сказала девушка, склоняясь к нему, – я желала бы, чтобы вышитый мной флаг, который развевался над крепостью, послужил для него саваном…
– Ты права, дитя мое… Он сам пожелал бы того же… – Затем он заявил твердым голосом, обращаясь к гардемарину: – Майор Гезей будет похоронен в крепостном знамени… Передайте всем судам приказ перевязать свои знамена, когда будет снят флаг с Мидуэя.
На низком лафете, со стальными станинами синеватого отлива, лежал майор Гезей в походной форме, с большим распятием на груди и прикрытый флагом Соединенных Штатов. Около распятия лежали два засохших цветка, перевязанные полинявшей лентой. Это были оба стебелька цикламена; снова соединенные вместе, они должны были символизировать в одно и то же время союз двух душ, узнавших друг друга здесь, и дань уважения тому, который благословил их…
Отец Кэт, сухой, костлявый и потерявший благодаря страшной открытой ране в грудь большую часть крови, почти не разложился. Его лицо цвета слоновой кости с жесткими седыми усами и закрытыми, окаймленными синевой глазами сохранило выражение строгости, еще усиливавшееся величием смерти на фоне окружавших его развалин.
Каземат, где был построен аэроплан, был весь в трещинах, с пошатнувшимися столбами, пустыми верстаками, неподвижными ремнями и безмолвными машинами, он производил впечатление развалин после землетрясения, а душа защитника Мидуэя, желавшего этого разрушения и распорядившегося об этом перед смертью, казалось, витала над этими развалинами.
Теперь в своем вечном сне он отдыхал от жизни воина, посвященной войне и пресеченной войной.
Капитан-командир и Морис Рембо оставили за собой право дежурить последнюю ночь у тела майора Гезея.
На рассвете его решили положить в гроб и после отдания последних почестей перенести на «Колорадо».
Им с трудом удалось убедить» Кэт после продолжительной молитвы у тела отца уснуть на несколько часов.
В два часа ночи она снова появилась в своем белом, единственном оставшемся после взрыва крепости платье для принятия участия в печальной церемонии.
Когда она еще раз помолилась, командир взял руки молодых людей и, повернувшись к покойнику, сказал торжественным голосом:
– Брат мой, ты был гордостью нашей семьи, ты видишь оттуда всю глубину горя, испытываемого мной по причине твоей смерти – прощай! Во время этой разгорающейся войны, первой жертвой которой пал ты, я хочу следовать твоему примеру, и если мы соединимся с тобой в вечности, то в лице этих детей, благословляемых мной у твоего гроба, разрастется новая французская ветвь нашей семьи. Пока твоя душа присутствует еще здесь, благослови их, благослови твоего брата и его судно! Молись у Вечного Престола за французский народ, с которым готово сродниться наше дитя, молись за американский народ, среди которого живу я! Да выйдет он победителем из ниспосланного ему Вершителем всех судеб испытания!..
Затем он вложил в руку Мориса Рембо тонкую и дрожащую руку Кэт. Молодые люди преклонили колени, и он поочередно клал холодную руку главы семьи на их головы и, отдав ему прощальный поцелуй, вышел.
Когда он вернулся в полной парадной форме, то был уже не более как командиром дивизии передовой эскадры Тихоокеанского флота. Он ввел почетный караул из двух кадетов и двух моряков, которые должны были стоять на часах у тела, а священник с «Колорадо» совершил последние молитвы. Оставшиеся в живых обитатели Мидуэя должны были продефилировать перед своим бывшим начальником.