Страница 7 из 16
Дети призадумались. Я подумал, что только что здорово снизил популярность игры в индейцев. Если, конечно, здешние дети в них играли. Они вообще играют? Ни разу не видел.
— Первые хомосапиенсы из верхнего палеолита долбали друг друга каменными топорами почём зря. Следы на костях в захоронениях говорят об этом со всей определённостью. Да что там, даже шимпанзе, наиболее близкие к нам по организации общества обезьяны, и те не дураки повоевать. А уж когда население северного Причерноморья в конце четвёртого тысячелетия до нашей эры научилось плавить бронзу и запрягать лошадь в колесницу… От Шотландии до Памира не осталось мужчин другого племени, только исследования ДНК позволили учёным судить о существовавшем там раньше человеческом многообразии.
— Но почему? Почему люди такие… злые? — ну вот, моя белобрысая оппонентка чуть не плачет.
— Ты не права, Настя, — мягко ответил я. — Люди воюют не потому, что злые, а потому, что добрые.
Оглядел притихшую аудиторию и продолжил:
— Любой социум — племя, народ, Коммуна — существует благодаря присущему людям как виду альтруизму, способности поступиться своими интересами ради интересов другого. Из него происходит такое прекрасное явление, как бескорыстная помощь близким, которую мы называем «добротой». Природа дала нам её не просто так — доброта позволила людям создавать устойчивые коалиции, объединяться для достижения совместных целей. Именно доброта, сопереживание близким, сделала человека, не самое сильное физически млекопитающее, доминирующим видом. Но есть у неё и обратная сторона. Альтруизм неразрывно связан с так называемым «парохиализмом» — запишите это слово, пригодится, — разделением окружающих на «своих» и «чужих».
Дети заскрипели карандашами, а я, подождав, пока они допишут, продолжил:
— Ненависть к чужим является оборотной стороной любви к своим, а воинственность является неизбежным спутником дружелюбия. Вы сейчас учитесь воевать, тренируетесь с оружием, стоите на постах, готовые стрелять, не потому, что ненавидите врагов, а потому, что любите друзей. Разве вас ведёт ненависть?
Нет, вас ведёт любовь…
Коммунары. День после
— Бред какой-то… — растерянный Лебедев повесил трубку телефона. — Мигель, сбегай наверх, посмотри, что у них там стряслось.
Младший научный сотрудник отдраил закрытую на время эксперимента гермодверь и быстро затопал вверх по лестнице, поднимаясь из расположенной глубоко под землей лаборатории.
— Мне кто-нибудь объяснит, что случилось? — неприятным голосом спросил Куратор.
Ему никто не ответил — учёные собрались над столом, раскатав по нему ленты самописцев, и увлечённо указывали друг другу на какие-то пики и провалы.
Директор подошёл к двери в машинный зал и выпустил оттуда, наконец, Андрея.
— А чего выключили? — сразу спросил тот. — Я почувствовал — прокол был, но не успел даже шаг сделать…
— Не выключили, — не отрываясь от бумажных лент, сказал Матвеев. — Фаза перескочила. Вот, посмотрите — градиент мощности, как я и говорил. Если бы мы сразу дали полную, сработало бы штатно, а при ступенчатом наращивании фаза у нас загуляла…
— Да, действительно… — нехотя признал Воронцов. — Совсем чуть-чуть не хватило. Если бы реактор…
— То есть, опыт можно повторить? — быстро спросил Куратор.
— Да, конечно, если реактор… Сейчас… — Лебедев снял трубку телефона и крутнул диск. — Реакторная? Николай Никифорович, что там у вас?
Он молча слушал трубку. По лицу его Ольга догадалась, что с реактором не всё хорошо.
— Течи в первом контуре, выдавило уплотнения, активная вода в помещении. Собирают тряпками в вёдра, по очереди, чтобы много бэр не набрать. Надо расхолаживать ГЭУ6и устранять.
— Это долго?
— Трое-четверо суток. Сначала сбрасывать температуру активной зоны, затем выгружать защиту — свинцовые плиты и засыпку, только потом переваривать паропроводы. Но мы все равно планировали перезагрузку ТВЭЛов, их уже доставили из Обнинска. Как раз, пока расхолодим установку, и флотские подъедут.
— Флотские?
— У нас установлен реактор ВМ-А, один из прототипов, разрабатывавшихся для подводных лодок. Опыт его перезарядки есть только у моряков.
— То есть, повторить эксперимент вы сможете не ранее, чем через неделю?
— Скорее, через месяц.
— Понятно, — Куратор задумался.
Ольга искренне надеялась, что на это время он уедет туда, откуда он обычно появлялся, а не будет торчать в «Загорске-12», не давая ей спокойно работать.
На лестнице раздались быстрые и характерно неровные шаги, сопровождаемые стуком трости о ступени.
— Оленька, с тобой всё в порядке? — по лестнице, торопясь, спускался обеспокоенный Иван.
— Иван! — воскликнул обрадованный директор. — Что за паникёры в дежурке? Что за чушь несут твои охранники?
— Не чушь, — начальник охраны обнял жену. — Я, Палыч, по-твоему, от скуки на протезе по лестницам скачу?
— Да что там у вас?
— У нас? Это я хотел спросить — а что у нас? Это вы учёные, а мы так, «через день — на ремень».
— Да что случилось-то?
— В девять сорок две, — чётко, по-военному доложил Громов, — прошёл короткий воздушный фронт, как волна от отдалённого взрыва. Одновременно прекратилась подача электричества, и наступила темнота.
— Темнота?
— Естественное освещение тоже… хм… погасло. На улице темно, как в новолуние. Даже темнее — совершенно нет звёзд.
Все с удивлением и недоверием уставились на Громова, но его вид исключал вероятность глупой шутки. Серьёзный человек, начальник охраны института. Ответственный.
— А почему в лаборатории свет горит? — спросил Куратор.
— Она запитана от нашего реактора. А остальные помещения — от городской линии, — пояснил Воронцов.
— Реактор! — спохватился директор и кинулся к телефону внутренней связи.
— Никифорыч! Никифорыч, дорогой, не глуши пока! — закричал он в трубку, — Да! Понимаю, да! Держитесь там, как хотите, откачивайте, но оставьте на минимуме! На городской линии обрыв, только на вас надежда… Да, да, верю! Но хотя бы несколько часов продержитесь, без вас никак! Да, подпишу, и даже по двести грамм! Только сейчас не глушите!
Он отключился и растерянно оглядел собравшихся.
— Долго не смогут, уже по двадцать-тридцать максимумов схватили. Течёт контур. Надо дать свет в здание, во избежание паники.
— Распределительный узел на первом этаже, в подкорпусе «Б», — сказал хорошо знающий местное хозяйство комендант.
— Пойдёмте наверх, товарищи, тут пока делать нечего… — с сожалением констатировал директор, глядя на ворох контрольных лент.
Ольге пришлось помогать мужу — вниз он сбежал по крутой лестнице достаточно легко, а вот подниматься наверх мешал плохо гнущийся протез. Она подставила Ивану плечо. Он не отказался, понимая, что иначе будет всех задерживать, но старался не опираться, чтобы не нагружать беременную жену. Получалось неловко и неудобно. Ольга почти физически чувствовала, как сзади её сверлит своим рыбьим взглядом Куратор.
Ушедшие далеко вперёд учёные столпились в конце лестницы, на площадке, не зная, как быть дальше — в коридорах института царила полная, непроглядная темнота. Так что коменданта ждать всё равно пришлось, фонарик оказался только у него. Квадратный сигнальный фонарь светил не очень ярко, видимо, батарейка уже подсаживалась, но без него двигаться было вообще невозможно — кажется, Ольга никогда в жизни не была в такой полной темноте.
На первом этаже было пусто. Испытания установки специально устроили в выходной, чтобы поменьше народу — можно было переключить на себя все ресурсы реактора без риска сорвать работу коллег. Тёмные безлюдные коридоры, слабый круг света фонаря — у Ольги даже возникло какое-то детское ощущение приключения. Ей не было страшно, пока она не услышала тихий разговор мужа с директором.
— Думаешь, война, Иван? — спрашивал Лебедев, понизив голос.
6
Здесь: газотурбинная энергетическая установка.