Страница 17 из 188
А дети этих пастухов учатся в институтах.
Прежде мне думалось, что в советских условиях, когда каждый может учиться, где ему хочется, распространение образования среди ранее отсталых народностей не такое уж сложное дело. Но оказывается, недостаточно лишь предоставить возможность, нужно еще и по-особому внимательно помогать. Ибо вековое отставание народа оставляет в психологии людей глубокий, труднопреодолимый след.
Девушки рассказывали, что некоторые из них первое время чувствовали себя неуютно в большом и шумном Хабаровске. Случалось, подолгу стояли на обочине дороги и ждали, когда пройдут все машины. А когда же они все пройдут?
И все же научиться ходить по улицам оказалось самым простым делом. Труднее им было войти в бойкую студенческую среду. И тут снова помогли терпеливые и внимательные воспитатели и преподаватели.
С 1949 года при Хабаровском медицинском институте существует отделение народов Севера. Это вроде подготовительного факультета, где будущие студенты, живя на полном государственном обеспечении, оканчивают среднюю школу, а заодно постепенно входят в необычный для них ритм городской жизни. Сейчас на этом отделении учатся представители 20 национальностей Севера и Дальнего Востока…
Я уплывал из Хабаровска рано утром на белой «Ракете». Амур растекался бесчисленными протоками меж низких, почти вровень с водой островов. Тянулись луга, ровные, как поля стадионов, желтели песчаные отмели. Кое-где поднимались невысокие стенки тальника, растущего, казалось, из самой воды. Иногда мелькал на берегу чистый осинничек, невольно вызывавший «грибные» ассоциации. Маячили над горизонтом синие сопки и вновь тонули в безбрежной равнине. И снова — протоки, протоки, как голубые лабиринты.
Мимо проплывали деревни. Оттуда, с барж-пристаней, махали нам белым флагом — нет, мол, пассажиров, и мы на скорости проносились мимо.
На этот раз я сидел в рулевой рубке, слушал рассказы речников.
— Топляки рубим крыльями, р-раз — и пополам. Хуже, когда бревно наискось войдет. Никакими силами его не вырвешь.
— Штормы тут часты. Волны по «Ракете» словно молотом бьют.
— Одна «Ракета» поднырнула под волну и воткнулась в дно. Капитан не растерялся, дал задний ход и выплыл на поверхность.
На мои недоверчивые взгляды речники усмехались, пожимали плечами: на Амуре чего только не бывает…
— А вон в той, Малышевекой, протоке писанцы есть на камнях. Нанайцы сказывают, будто разрисовали их, когда три солнца на небе светило и камни от жары размягчилиеь. Потом шаман два солнца сбил. Камни затвердели, и писанцы сохранились…
Стояли на берегах нанайские и русские села: Найхин — с длинным рядом лодок у берега, Джари — с его знаменитым утесом, на котором когда-то Хабаров заложил Ачанский острог, Славянка — на невысоком подмытом берегу… На пологом склоне показался центр Нанайского района — Троицкое с трехэтажными кирпичными домами, толчеей судов возле пристани, с высокой деревянной гостиницей у берега, окруженной стеной цветов. В Троицком мы с «ракетчиками» пообедали в небольшой опрятной столовой, прошлись по тихим тротуарам, обсаженным березками, мимо магазинных витрин, мимо распахнутых окон школы, зазывавшей звонком разбежавшихся по двору учеников-нанайцев. В тот день Дом культуры приглашал на танцы, центральный кинотеатр показывал «Туманность Андромеды»…
Но я пошел в райсовет и там со слов председателя исполкома товарища Лыскова записал в блокнот кое-что весьма примечательное. В районе более пятидесяти кинотеатров, домов культуры и клубов. Нет ни одного, даже самого отдаленного поселка, куда бы не дотянулись электролинии. В любом селении жители имеют возможность смотреть телевизионные передачи. А вызвать врача здесь теперь так же просто, как и в Хабаровске: крупные больницы и поликлиники имеются во всех селах, а в распоряжении врачей — и машины скорой помощи, и санитарная авиация.
Когда я впоследствии рассказывал об этом своим московским друзьям, они отмахивались: нашел, чем удивить. А вот аборигены не перестали удивляться счастливым изменениям. Они еще помнят время, когда под сатанинский грохот шаманских бубнов вымирали целые роды. Они не забывают, что за годы Советской власти численность малых народностей Дальнего Востока возросла в три раза…
Как это начиналось
Начиналось без надежд. В 1860 году крестьяне-переселенцы из Пермской губернии основали здесь село Пермское. А семь лет спустя капитан корпуса лесничих А. Ф. Будищев, исследовавший эти места, записал в дневнике: «Необширная береговая возвышенность… на вид кажется местностью, удобною для заселения, но ни по пространству своему, ни по качеству земли и положению с другими местностями не предвещает хорошей будущности».
Крестьяне охотились, рыбачили, кое-как сводили концы с концами. А куда было податься переселенцам? Бедовали там, где предписано. За семьдесят лет село не слишком разрослось. К началу тридцатых годов в нем было полсотни изб.
В январе 1932 года на Нижний Амур приехал Ян Борисович Гамарник, который по постановлению партии и правительства о развитии Дальневосточного края подбирал места для будущих новостроек. Он-то и произнес фразу, ставшую знаменитой: «Здесь будет город!»
А вокруг дымились сопки, щетинились угрюмыми гарями, свирепый морозный ветер гнал поземку по амурскому насту. Стеной стояла нехоженая тайга, и до ближайшей, железнодорожной станции было 360 километров.
10 мая 1932 года по едва освободившемуся ото льда Амуру в Пермское прибыли пароходы «Колумб» и «Коминтерн» с первыми строителями. Через двадцать один день за излучиной реки у нанайского стойбища Дземги высадился еще один «десант» строителей. Наступление на глухомань начиналось сразу с нескольких направлений.
Города еще не было, но он уже имел выразительное название — Комсомольск и о нем уже знала вся страна.
Теперь к Комсомольску не подходят привычные эпитеты большой, красивый, благоустроенный — все так. Но этого мало.
Вечером я сходил в Комсомольске с чувством горделивого удивления, вызванным легендарной историей города. И я бережно нес это чувство, шагая по пологому тротуару от дебаркадера к трамвайной остановке. Кто-то рядом возбужденно рассказывал своему соседу:
— Слышал, будто лет тридцать назад, когда строился город, приехал журналист и стал приставать к рабочим: «Скажи, друг, чти ты делаешь?» — «Не видишь — пень корчую, будь он проклят!» — ответил один. «Работаю, — вздохнул другой. — Подзаработаю деньжонок, домой поеду». А третий воткнул лопату, оглядел сырую низину, коряги, камни, болотные лужи и сказал гордо: «Я строю город!»
Мне уже где-то приходилось слышать эту историю. Но здесь она прозвучала особенно значимо и наполнила меня непередаваемым ощущением соприкосновения с легендой…
Ночью бушевал дождь. А утром над городом засветилось как бы вымытое чуть зеленоватое небо. Амур весело катил светлые гребешки волн под ноги рыболовов-любителей. Розовые дома улыбались всеми окнами. Трамваи позвенькивали на широченной улице.
Первым делом я собрался в краеведческий музей.
Но в тот день он не работал. Тогда я решил взять такси и осмотреть город. Пошел на остановку, увидел садившуюся в машину крепкую, высокую женщину с уверенными манерами хозяйки.
— Можно мне с вами?
— А вам куда?
— Все равно…
Женщина нисколько не удивилась. Только спросила:
— Вы приезжий?
— Из Москвы.
Уже по дороге я спросил:
— Вы давно здесь живете?
— С тридцать второго года…
Вот так и состоялось знакомство с одной из тех, кто закладывал город, — Ниной Тимофеевной Боровицкой. Мы заехали за ее подругой, тоже первостроительницей, Анной Ивановной Зюзиной и помчались по зеленым улицам.
Женщины показали мне деревянные избы, сохраненные с «догородских» времен как музейные реликвии, дома культуры, кинотеатры, универмаги, причалы судостроительного завода, трубы «Амурлитмаша» и «Металлиста», корпуса швейной фабрики — самой большой на всем Дальнем Востоке.