Страница 48 из 173
Меня поразила брошенная Ф. М. Зориным фраза:
— Люди, которые выращивают и осваивают цитрусовые на нашем побережье, всегда должны думать о зиме и морозе.
Почему же? Природа, как известно, не пожалела трудов, чтобы соорудить тут один из самых благодатных уголков земли нашей. С севера и востока поставила каменный забор Кавказского хребта, прикрыла от зимних ветров. С запада и юга распахнула теплое море. Как исполинский аккумулятор, впитывает оно летом солнечные лучи, зимой же отдает их тепло берегам. При таком водяном отоплении люди не знают здесь шуб, а парки и скверы — зимнего увядания.
Словно бы все предусмотрела природа, вплоть до полива дождевой водой по самой щедрой норме, чтобы смогли тут поселиться и спокойно жить самые прихотливые обитатели зеленого мира. Их разнообразие, пышный рост и поражают впервые приехавшего в Сочи.
Но оказывается, не совсем точным получился у природы технический расчет. Бывают зимы, когда норд-осты с морозами и снегопадами перемахивают через каменный забор. Захватят побережье на часы, бед оставят на годы. После такого налета, словно огнем, опалены вечнозеленые деревья, а иные падают, сраженные насмерть.
Пожалуй, больше всего достается цитрусовым, требующим тут от людей не только постоянного труда, но и великого терпения. Здесь долго помнили зиму 1949/50 года, когда на цитрусовых плантациях погибло девять растений из каждых десяти. Это было, как говорят, тяжелое зрелище, от которого могли опуститься руки.
Цитрусоводы побережья не опустили тогда рук. Они знали, как тесна «жилплощадь», которую отпустила природа цитрусовым в нашей стране, как важно продвигать их постепенно хотя бы на считанные километры к северу. Концентрат Витаминов, который представляют собой их плоды, нужен всем: зимовщикам Заполярья и горнякам Донбасса, космонавтам и детишкам степных целинных поселков.
Труд многих людей положен на то, чтобы цитрусовые закрепились тут, на самой северной, пока еще непрочной границе. Труд тех, кто продолжает выращивать их наперекор стихии в приморских совхозах. Труд ученых.
Они идут двумя путями. Одни ищут способы надежно уберегать от шальных морозов те цитрусовые, которые выращиваются всюду. Высаживают деревца возле солнечных, теплых стен и в траншеях пригнувшимися к земле или собранными в «гнезда», где они, как птенцы, обогревают друг друга. Выращивают в виде карликов, которые проще спрятать в укрытия. Каждую осень они натягивают на ряды растений марлевые убежища или надевают на каждое деревцо белый чехол.
Федор Михайлович Зорин идет другим путем. Он увлечен идеей: создать свои, особые сорта цитрусовых. Стойкие, упрямые, которые здесь, у крайнего форпоста субтропиков, стояли бы в полный рост и лишь при самой минимальной защите спокойно переносили бы любые суровые холода. Сорта, которые при этом надежно и ежегодно давали бы хорошие урожаи вкусных плодов. Это путь Мичурина, с которым тесно связана не только творческая, но и житейская биография ученого.
В одной из своих увлекательных книг, которых, кстати, у него немало, Федор Михайлович рассказывал о тех временах, когда с экскурсией выпускников Рязанского сельскохозяйственного техникума впервые побывал у кудесника природы. Они явились к Мичурину в залатанных косоворотках или отцовских, времен гражданской войны, гимнастерках, в грубых сапогах, юношески восторженные и по-мальчишески не определившие еще своих призваний. Уезжали словно повзрослевшие, «зная, что Иван Владимирович из нашего сердца и нашей памяти не исчезнет никогда». Для Федора Зорина эта встреча стала той вехой, от которой человек сильного характера намечает свою дорогу. Единственную на всю жизнь.
Он вернулся к Мичурину. Работал садовым рабочим, затем техником. И там его особенно увлекла еще не изученными возможностями вегетативная гибридизация — получение новых сортов путем «зеленой хирургии». Самодельный прививочный ножичек с черной ручкой, с которым не расставался великий садовод, стал для Зорина своего рода символом, тем «волшебным ножичком», которым можно делать чудеса. Годы, проведенные рядом со смелым ученым и великим тружеником, затем институт превратили Федора Михайловича в самостоятельного исследователя, знающего свою цель.
Прошедший год повел начало седьмому десятилетию жизни ученого и четвертому с того весеннего утра, когда он впервые пришел на горный склон, сбегающий к морю. С тех пор его можно найти там всегда.
Город засыпает. А в тишине полутемного сада Зорин, затаив дыхание, наблюдает таинственный «балет цветов» луноцвета, чтобы рассказать затем в книгах об этом удивительном явлении людям. На рассвете он идет «по следам солнца», появившимся на дорожках, глядит, «как травы распрямляют навстречу солнцу спины», слушает птиц, следит за пробуждением растений и множества живых существ, населяющих сад.
— Когда я нахожусь в саду, — говорит Федор Михайлович, — меня охватывает особое чувство — чувство жизни. Всем сознанием вслушиваюсь я, всматриваюсь и наблюдаю разнообразные проявления жизни, одновременно спокойной и бурной, простой и сложной, таинственной и ясной.
Он в душе поэт природы. И ее настойчивый испытатель. Наблюдения нужны для дела.
— В бесконечном мире живых существ, — продолжает он, — таятся неисчерпаемые резервы наших друзей, наших «недипломированных помощников». Для того чтобы уметь их находить и правильно использовать в своей работе, нужно любить и повседневно изучать природу, всегда при этом памятуя о том, что природа — строгая и ревнивая учительница, которая не открывает своих тайн случайному любителю.
За утром приходит день, наполненный большой целеустремленной работой. Ибо сад этот гораздо в большей степени арена борьбы, чем место лирических созерцаний. Борьбы с просчетами природы. Борьбы за право на сам поиск, который далеко не всегда и не сразу приводит к задуманному.
Тридцать лет назад придя в сад, молодой ученый прежде всего убедился: Мичурин прав, побережье, если говорить о культуре ценных субтропических растений, — неподнятая целина. Собственно, потому он и согласился поехать на Сочинскую опытную плодовую станцию, где ему было предложено возглавить селекционную работу.
Над выведением новых сортов цитрусовых работать не с чем, хотя в саду станции еще до него собрано довольно представительное общество: японские мандарины и итальянские лимоны, турецкие и испанские апельсины, американские грейпфруты и китайские кинканы. В их зябком обществе не было главного — хотя бы одного сорта, который мог похвастаться стойкостью к холодам при хорошем качестве плодов.
— Это естественно, — рассуждал ученый. — Тысячелетиями природа цитрусовых складывалась в условиях тропического климата, где свойство морозостойкости совсем не требуется растениям. Значит, надо или все же найти растение, которое сможет передать потомству выносливость к холодам, или воспитывать ее постепенно из поколения в поколение тщательным отбором. На это наверняка не хватит одной человеческой жизни.
Сделав такое малообнадеживающее заключение, Зорин принялся за работу.
Вместе со всеми я внимательно слушаю рассказ Федора Михайловича о поисках, которым отданы десятилетия.
Зорин не первый занялся «приручением» цитрусовых к холодам. Во многих странах выводят их новые сорта для бо-jjee северных районов, Это большая международная задача. И везде останавливаются у того же порога: где взять для новых сортов свойство холодостойкости?
Долгие поиски привели к дикому трехлистковому лимону из Северного Китая. Этот кустарник с растопыренными во все стороны длинными шипами используют для непроходимых живых изгородей, для прививки лимонов. Его и взяли американские и другие зарубежные селекционеры как главного партнера, носителя неприхотливости. Получили с его помощью много гибридов цитрусовых более стойких, чем имеющиеся. Но… плоды их, увы, были хуже. Передавая потомству стойкость к холодам, дикий лимон упрямо присоединял к ней и качество своих несъедобных плодов — мелких, сухих и горьких. Во всем мире поэтому еще не создано цитрусовых, которые соединяли бы в себе стойкость к холодам и хороший вкус плодов.