Страница 32 из 173
По пути попадались маленькие плавучие островки из зеленой травы.
— Они хотят попасть в море, — не спеша объяснял любопытному Андрею наш штурвальный, — а море не хочет их пускать, приливом отгоняет назад, но они упрямые…
— Крокодил! — вдруг истошным голосом закричал Андрей, и мы с риском утопить в волнах Барито свою фото- и киноаппаратуру стремительно полезли на крышу катера. По речке плыло бревно, действительно похожее на крокодила. «Крокодильную тревогу» мы объявляли еще несколько раз, но нам поразительно не везло.
Сухарно, узнав, почему мы стремительно лезли на крышу, долго и весело смеялся.
— На середине реки крокодилов не увидите, они там, — он махнул рукой в сторону джунглей.
— На деревьях они, что ли, живут? — пытался иронизировать Андрей.
— Нет, на воде. В дождливый сезон река разливается, заходит далеко в джунгли, оставляя там много озер и болот. В этих озерах и живут крокодилы, много крокодилов.
— Они обезьян здорово ловят, — начал наш геолог Андрей Анисимович и рассказал кучу интересных вещей о Калимантане, на котором провел больше года.
Я пытался уточнить кое-какие детали из рассказов бывалого геолога у Сухарно, но тот лишь пожимал плечами и улыбался. Он яванец и на Калимантан приехал недавно после окончания университета Гаджа Мада в Джокьякарте. Сухарно молод, ему всего двадцать пять лет, а он уже руководит крупным строительным участком. На Калимантане все руководство — молодежь, да и сам остров по существу еще очень молод, он только начинает жить по-настоящему.
— Это наша целина, только она, пожалуй, потруднее вашей, — сказал Сухарно, — у вас машин много, а у нас их еще нет.
Береговые виды менялись. Сначала капал вошел в протоку С высокими кокосовыми пальмами и банановыми рощами по берегам — верным признаком близкого жилья, а затем свернул в канал, и мы долго плыли как бы посередине длинной улицы между одноэтажными хижинами. Одна ли это деревня или несколько слившихся, определить было трудно.
Часто встречались низенькие, ярко окрашенные мечети, испещренные резьбой. Попадались и деревянные христианские церкви; как правило, это были робкие копии готических храмов.
Стайки голопузых мальчишек с отчаянными криками бросались в воду и старались догнать катер; одетые в пестрые саронги и белые кофточки грациозно вышагивали женщины, неся на голове высокие корзины с фруктами. На небольших плотиках и мостках пристроились прачки. Намочив белье в желтой воде канала и намылив его, они принимались что есть силы колотить им по бревнам, затем полоскали и расстилали на траве для просушки. Мужчин на берегу было мало. Они, вероятно, работали в поле или в лесу. Одежда мужчин мало отличается от женской: тот же саронг, только вместо кофточки рубашка, а на голове черная мусульманская шапочка.
Иногда между домами виднелись рисовые поля, посевы кукурузы, батата. Это основные продукты питания местных жителей. Нельзя не упомянуть и бананы. Они очень вкусны в жареном виде. Правда, не всякий банан жарят, как не всякий банан едят сырым.
Жизнь местного населения тесно связана с каналом и рекой. Взад и вперед сновали лодки: открытые и с навесами, рыбачьи и пассажирские, грузовые и лодки-магазины и даже лодки-рестораны со столом и застекленным буфетом. Управляют лодками при помощи кормового весла. Иногда веслом орудует и пассажир, сидящий в носовой части.
Ранним утром на следующий день нашего путешествия мы плыли по широкой реке Капуас. Ее гладкую поверхность застилал туман. Было довольно прохладно. Рулевой по самую шею закутался в саронг, а ведь до экватора рукой подать!
На берегах появились гигантские деревья с желтоватой корой — ни дать, ни взять наша сосна, только растут на ней не иглы, а крупные листья. Пальм не видно совсем. С первыми лучами солнца лес огласился пронзительными криками, похожими на женские причитания.
— Это вава, — пояснил Сухарно, — она самая первая просыпается в джунглях.
По-видимому, так здесь называют гиббонов, которые дают сигнал пробуждению обитателей джунглей. Скоро шум леса начал заглушать даже рокот мотора, но не смог разбудить моих спутников.
Воздух неподвижен, ни малейшего ветерка, а на правом берегу деревья раскачиваются, как в сильную бурю. Все разъяснилось, когда подплыли ближе. На ветвях резвилась огромная стая обезьян. Не менее сотни их с криком и шумом носилось по ветвям, не обращая ни малейшего внимания на катер, на наш крик и свист.
МАША И ВАНЯ. ШАЙТАН ГЕНА:
ГДЕ ХИЩНИКИ? ПИТОН В ДОМЕ
«Маша! Ваня! Встречайте гостей! — кричит Андрей Анисимович, когда катер приближается к одинокому понтонному домику на реке Кахаянге в десятках километров от ближайших селений. На зов выходят юноша и девушка… индонезийцы. Мы удивленно смотрим на Андрея Анисимовича.
— Понимаете, имена у них больно трудные, — смущаясь говорит геолог, — вот я и дал им наши. А они меня паком[4] называют.
Маша и Ваня — это молодые супруги Сучипто, помощники и друзья двух советских геологов, прокладывающих «визирку»— узкую просеку в непролазном лесу, где пройдет дорога.
Работа у геологов трудная. Просеку приходится вести почти вслепую, так как карты очень старые, составленные голландцами еще в 1911 году, В них много погрешностей. Местность изрезана оврагами. На ста пятидесяти километрах дороги надо соорудить восемьдесят мостов и виадуков.
— Да тут еще рабочие иногда чересчур суеверные, — пожаловался Андрей Анисимович, — лесных духов боятся. Нас они часто шайтанами называют. Ведь нам эти духи не страшны.
Андрей Анисимович от души посмеялся и сказал, показывая на реку:
— Вон главный шайтан Геннадий с трассы возвращается. Отчаянный парень.
К домику приближалась лодка, на корме сидел парень в ковбойке и ловко, как заправский островитянин, орудовал веслом. Мы познакомились. В отличие от Андрея Анисимовича, который уже двадцать пять лет ведет трудную жизнь геолога-изыскателя, побывал в Туркмении, Татарии, Сибири, работал в Монголии и Иране, Геннадий лишь недавно окончил институт и его геологическая тропка только начиналась.
— Трудно?
— Не без этого.
Трудности Геннадия не пугают, его только огорчает, что здесь мало… хищных зверей.
— Ребята из Африки пишут, что там и львы и чего только нет!
Мы показали ему книжку, где говорится о леопардах, носорогах и свирепых кабанах на Калимантане, не говоря уже о трехстах двадцати видах змей, но Геннадий только махнул рукой:
— Леопардов не видел, а вот змей и крокодилов здесь действительно хватает. — Он рассказал, как, вернувшись однажды с трассы, чуть не наступил в своей комнате на четырехметрового питона.
— Пулей выскочил из комнаты, — улыбается он, — а потом позвал рабочих, и они зарубили удава парангами[5].
Я слышал, что даяки умеют приручать питонов и даже доверяют им своих детей. Уходя по делам, отец и мать спокойно оставляют ребенка на попечение такой няньки. Накормить она не может, но зато в обиду не даст и из дому своего подопечного не выпустит.
Индонезийка Маша пригласила нас выпить по стаканчику чаю или кофе. Но пришлось отказаться. Нам нужно было засветло добраться до Палангкарайи — первого города, возведенного свободной Индонезией. Мы спешим на капал.
— Саламат джалан! Счастливого пути! — приветливо машут нам руками новые друзья.
КРУГОМ СЕМНАДЦАТЬ
ГОРОД, НЕ ЗНАВШИЙ КОЛОНИАЛИЗМА
ШАШЛЫК ИЗ ЦИКАД
ДАВАЙ! ДАВАЙ!
Число 17 считается в Индонезии счастливым. В Палангкарайе целый букет таких счастливых дат: 17 июня 1957 года президент Сукарно торжественно заложил Палангкарайю, единственный пока город, появившийся на карте Индонезии после 17 августа 1945 года — дня провозглашения Республики. Город стал центром 17-й по счету провинции страны — Центрального Калимантана. В Палангкарайе будет 17 городских районов, и даже высота флагштоков возле государственных учреждений равна 17 метрам.