Амам

Простая сыновняя помощь этого не предусматривала, но я продолжил.

– А теперь бока.

Изгибы тела неожиданно увели вперед.

– Хватит, – сказала мать. – Спасибо. Дальше я сама.

1

– Было здорово, Владимир! Как всегда!

Девятнадцатилетняя Ильсияр была татаркой, но не белокожей, а смуглой, какие встречаются редко

Она являлась одной из десятка предыдущих и сотни последующих.

Вероятно, таким же представлялся ей я, поскольку не был мачоидальным казановой.

Но мы еще не надоели друг другу и активно встречались.

– Послушай, – сказал я. – Можно, я останусь на ночь?

– Можно, – ответила Ильсияр и села на кровати. – Родители уехали деревню, приедут завтра вечером. Только…

– Что «только»? У тебя были другие планы?

– Сигареты кончились. Может, прогуляемся?

– Да нет…

Я вздохнул.

–…Что-то я устал. Лучше полежу, потом приму душ.

– Тогда я сама сбегаю, окей?

– Окей, – ответил я.

Пройдя к стулу, куда были покиданы вещи, Ильсияр принялась одеваться.

Я смотрел, как она натягивает узкие кружевные трусики, просовывает ноги в джинсы, расправляет на себе футболку, под которую не надела бюстгальтер.

– Я быстро!

– Хорошо, – сказал я.

Скрипнула дверь, щелкнул замок, на площадке угас цокот каблуков.

Я представил, как в такт шагам подпрыгивают небольшие круглые грудки.

Молодость давала преимущества; ими стоило пользоваться, пока она не прошла.

Ванная комната была тесной, сама ванна покачивалась на неотрегулированных ножках.

Я оставил дверь открытой, взял с полочки гель, налил пригоршню, пустил воду.

Перед глазами встала мать – ее неизящное тело, складки и выпуклости, и скользкая тяжесть груди, которую я успел ощутить в самый последний момент.

Это было бредом, неожиданным и ненужным наваждением.

В моем возрасте не пристало обнаружить у себя древнегреческий комплекс, выворачивающий наизнанку нормальное течение жизни.

За спиной в недалекой передней проскрежетал замок.

Дворовый магазин располагался в соседнем подъезде, вернулась Ильсияр с сигаретами.

2

Мать сидела на мне верхом.

Ее бедра с некрасивыми толстыми коленями были тяжелее самой тяжелой тяжести.

Живот – круглый, как глобус, с лунным кратером пупка – нависал над кустистым мысом; мать не заботилась об интимной зоне.

Двумя руками я держал массивную грудь.

Сосок имел вкус молока.

Когда-то он был известен, но то уже забылось.

3

-…Так да, или мне кажется?

Я вздрогнул.

Голос Ильсияр выдернул из сна, который я видел, не закрывая глаз.

Ее бедра были тонкими, точка схождения, по-мусульмански выбритая, напоминала полураскрытую устрицу,.

– Что… кажется? – переспросил я, не уловив тему разговора.

– Ты накачал член силиконом?

– С чего ты взяла?

– Он у тебя толстый, никогда таких не знала.

– Я не какая-нибудь Пугачева, чтобы накачивать себя всякой дрянью, – возразил я. – А член у меня такой с самого рождения.

– Понятно.

– Лучше иди поближе!

Эти соски – темные, почти черные – во время секса становились грубыми, как сигарные окурки, и не имели никакого вкуса.

– Подожди!

Она выпрямилась, обдала недавно выкуренным табаком.

– Не торопись. Я кончу вперед. Держи меня попу.

– Не тороплюсь и держу, – уверил я.

– Нет, стой.

– Стою.

– Презерватив не соскочил?

– Вроде нет, – ответил я. – Если сомневаешься – слезь и проверь.

Ильсияр знала, что ненужной беременности со мной можно не бояться, но не пускала в себя просто так.

Она берегла микрофлору для грядущего приличного замужества.

4

Дышала ночь.

Но не «восторгом сладострастья», а умиротворенным, почти детским дыханием девушки, которая спала, кинув длинные руки-ноги в бездну за край кровати.

Уже настало воскресенье.

Вечером возвращались родители – деревенские коряги, которых я не желал знать.

Но даже вернись они в понедельник, я не мог остаться тут еще на одну ночь.

Окончив жалкую «Академию социальных технологий», где диплом покупали – причем за небольшие деньги – я сумел устроиться в хорошую фирму.

Там существовал дресс-код.

Сюда я пришел в джинсах; на работу требовался костюм с галстуком.

После обеда прибывал московский поезд.

Отца, приехавшего с ежемесячного совещания, ждал французский луковый суп.

Намывать мать в ванне предстояло ему.

Но, управляя филиалом московской транспортной компании, отец постоянно разъезжал по региону в поисках новых клиентов.

Мне оставалось дождаться его очередной командировки.

Наваждение продолжалось.

5 родинок у левого плеча

– Блин, сигареты забыла!

Алена взглянула пушисто.

В темно-голубых глазах плескалась грусть.

– Половина кайфа – коту под хвост.

С высокой сосны упал пласт снега.

Должно быть, его свалила какая-то птица.

Но казалось, что сама природа подтвердила слова.

– Сейчас принесу, – сказал я. – Схожу домой. Всего и делов.

– Сходишь? обратно домой?

– Ну да.

Я оглянулся.

Мы не успели углубиться в лес, только-только встали на лыжню.

До поселка отделяло метров двести: надо было лишь перебраться через сугробы и перейти местную дорогу.

Наш дом стоял на границе, сходить туда и сюда занимало от силы десять минут.

– Подожди здесь, я быстро.

Я воткнул палки в снег, нагнулся, отстегнул лыжи.

– Как я люблю тебя, Никитка, – сказала Алена. – Как я тебя люблю! Ты такой нежный и заботливый!

– И я тебе люблю, Аленка, – ответил я.

– Как жаль, что мы с тобой брат и сестра, хоть и двоюродные. Иначе…

– Но поцеловаться нам не запретит никто, – я покачал головой.

– Это точно.

Сестра подалась ко мне.

Я обхватил ее плечи, тонкие даже под курткой.

Наши губы соприкоснулись.

Милые мелочи радовали.

Особенно я любил целоваться с Аленой после того, как она выкурит тонкую душистую сигаретку.

Тогда от ее губ веяло чем-то нездешним.

В голову приходили всякие Кабо-Сен-Лукас, Сьюдад-дель-Кармен и Пуэрто-Кабесас, где когда-нибудь предстояло побывать.

В последнее верилось.

Ведь не мог такой человек, как я, провести всю жизнь между Бардой и Куедой.

I

1

Наши матери были не просто сестрами, а близняшками.

Они походили одна на другую, как два шарика из одного подшипника.

Единственное различие проявлялось в мелочи.

У матери на спине чуть ниже левого плеча имелись пять одинаковых родинок, расположенных почти как на грани игрального кубика.

У тети таких не было.

Дед с бабкой не загонялись, дочерей назвали элементарно, но созвучно.

Мою мать звали Ириной, тетю – Мариной.

Никто из наших родителей не мог быть отнесен к разряду «новых русских», поскольку они не владели собственным бизнесом, а работали на чужих предприятиях.

Но мы жили в элитном поселке.

Среди прочих особняков наш дом был не самым богатым, но не самым маленьким.

Тут требуется историческая справка.

Она может получиться запутанной, но иначе не объяснить.

Наш коттедж возник во времена, когда здесь была умирающая деревня – в живописном месте среди холмов и перелесков, недалеко от региональной трассы, в семи километрах от границы города.

Впрочем, тогда «коттедж» назывался просто домом.

Его историю начал покойный родитель Алениного отца.