Амам

Виктор Улин

Амам

«Извратил пути мои и растерзал меня, привел меня в ничто.»

(Плач. 3:11)

Мрак

-…Послушай, Вера, – сказала подруга.

– Слушаю, Даниэла, слушаю, – ответила я.

– Что я тебе хочу сказать…

– Ты уже сказала все, что можно.

Мы сидели по разные стороны нашего круглого кухонного стола – подруга спиной к холодильнику, лицом к окну, я напротив, вполоборота.

Передо мной тянулась столешница.

В левом углу стояла микроволновая печь – темная, как гробница Наполеона.

Справа поблескивал кофейный автомат.

В промежутке между ними чернел длинный провод от соковыжималки. стоящей еще правее.

Он завился странным образом, в форме символа «&».

Вероятно, это что-то означало.

– И что нельзя, – добавила я.

– Вера, мы с тобой взрослые девочки.

– Да уж еще какие.

– Но ты хоть поняла, что я тебе сказала?

Подруга взглянула выжидающе.

– Ну да, конечно, – ответила я. – Тезисно…

– Как Ленин в апреле! с броневика!

–…Мы с тобой замужем четверть века…

– И даже больше, – вставила Даниэла.

–…Мужья не гуляют…

– Это у кого как!

–…Но к нам равнодушны…

– Как и мы к ним!

–…А нам еще хочется жизни…

– Мы еще не умерли!

–…И секса…

– Который и есть жизнь!

– Верно, Вера!

Подруга кивнула.

– И в нашей ситуации у женщины остаются всего два варианта.

– Какие? – уточнила я.

– Или вибратор или любовник.

–…Но…

–…Вибратор – скучно, любовник – хлопотно.

– И потому дальше – один мрак.

Я перевела дыхание, вздохнула глубоко.

– Да нихера!

Даниэла взяла бокал с коньяком, выпила одним махом, выдохнула еще глубже.

– Запреты выдумали попы, которые постановили, что секс допустим лишь для продолжения рода.

Где-то вдалеке: в соседней квартире, или даже в соседнем подъезде -кто-то на кого-то закричал, надрывно и жутко, как умеет лишь быдло из Нижегородки.

– И подхватили коммунисты – такие же сволочи, только без крестов.

Я не ответила.

Подруга отличалась столь радикальным мышлением, что учительницы младших классов молча плакали, запершись в служебном туалете.

– А на самом деле секс – это просто простое удовольствие.

Я прислушалась к сторонним звукам.

Муж отсутствовал в командировке, сын где-то таскался, в квартире не было никого, кроме нас.

Никто не мог ничего услышать.

Но что-то исподволь пилило душу.

– Мать и сын – особая материя. Он ее плоть! Часть ее самой. Или ты не согласна?

– Согласна, – сказала я, вспомнив свои роды.

Пройти через такой ад могли назначить лишь дьяволы.

С муками, болью и кровью я выбросила из себя кусок своей плоти, отправила в отдельную жизнь.

Было неясно, правильно ли я сделала, отделив его от себя.

– Так и вот…

– В жёпе бегемот! – вклинилась я.

Бутылка простого «Курвуазье» наконец оказала действие.

Я поплыла над пространством, временем и зашлифованными отношениями между людьми.

Я ощутила себя всеблагой и вседозволенной, как некий господь бог – в которого я, образованная и умная, никогда не верила.

–…Если он в бессознании трогал твою грудь…

Даниэлу было невозможно сбить с темы.

–…Так неужели этого нельзя сейчас!

– Но послушай теперь ты меня, – я подняла руку.

– А что слушать? Твоему сыну двадцать лет.

– А вот если бы у тебя самой была не дочь, а сын, – возразила я. – Ты бы сделала то, что советуешь мне?

– Вера!..

Подруга вздохнула так глубоко, что вздрогнули монолитные стены.

–…Цитируешь Геббельса?

– А кто такой Геббельс? – спросила я.

– Министр пропаганды третьего Рейха. Мой муж повернут на той истории, все мозги мне просверлил.

– Так и что сказал твой Геббельс?

– Что критик всегда должен быть готов занять позицию критикуемого.

– Умные слова, – я кивнула. – Но ты меня не критикуешь, только советуешь.

– Но я тебе отвечу, – продолжила Даниэла. – Если бы у меня был сын, а не дочь…

В передней затрезвонило.

Я встала и бесшумно пошла взглянуть, кого там принесли черти.

– Шучу, шучу!

Подруга засмеялась вслед.

– Ты что – подумала, я серьезно?

Искривленная глазком, за дверью пучилась соседка по подъезду.

У ее недоумка сына постоянно возникали проблемы в академии, где проректором работал мой бывший одноклассник.

Разумеется, открывать я не собиралась.

– Сама понимаешь, у пьяной женщины язык – как помело, – добавила Даниэла, когда я вернулась на кухню.

* * *

Вечер плавно перешел в ночь.

Вокруг все стихло.

Муж – как обычно в последнее время – отсутствовал.

Его командировки стали затяжными, хотя вряд ли там имелись какие-то женщины.

За стеной в своей комнате щелкал клавишами сын.

Окно спальни – давно охолодевшей для нас с мужем – смотрело на окраинный район под названием «Черниковка».

По ночам там сверкали огни, облака отражали городской свет.

Сегодня не было ни огней, ни зарева.

Горизонт оставался темным, как душа шизофреника, город исчез, затянутый мутной пеленой.

Примерно то же самое бывало над библейским Иерусалимом.

Но за мраком следовала гроза.

Насчет себя я еще не была уверена.

Наваждение

– Прости! не знал, что ты тут!

Дверь ванной комнаты плотно прилегала к косяку, не оставляла щелки для света.

В соседнем подъезде кто-то что-то ремонтировал, гремел перфоратор, заглушал шум воды.

Хотев еще раз побриться перед выходом на субботние удовольствия, я понятия не имел, что под душем моется мать.

Она стояла в плоской акриловой ванне лицом к стене, подставив струям плечи.

Резкий свет потолочных точек без жалости обрисовал классическое тело пятидесятилетней российской женщины, для которой жизнь стала не в радость, а катилась по инерции, готовая к остановке.

Спина выражала усталость, по бокам собрались складки, ягодицы невесело обвисли, на тыльных сторонах бедер проступила сетка вен.

Наткнуться на свою обнаженную мать кого-то шокировало.

В России поколения считаются взаимно бесполыми.

Но в Германии дети с родителями ходят в сауну, видят друг друга во всех подробностях, и никто от того еще не умер.

С этой точки зрения я был скорее немцем, чем русским.

Да я и не увидел нового.

На даче все раздевались, купальник ничего не скрывал, лишь подчеркивал детали.

– Это ты, Володя? – не оборачиваясь спросила мать.

Вопрос был риторическим и не требовал ответа.

Отец отсутствовал в командировке, никого четвертого в нашей квартире не водилось.

Дожив – не по-онегински, а с целью и трудами – «до двадцати шести годов», я оставался холостым.

Женщин я менял по мере необходимости, не останавливался ни на одной, поскольку не определился, нужна ли мне семья.

– Я, мама, я, – ответил я и повторил: – Извини, не видел и не слышал.

– Подожди, не уходи! – крикнула она прежде, чем я закрыл дверь. – Потри мне спину, пожалуйста.

Обычно это делал отец.

Сегодня его не было.

В просьбе я не увидел ничего особенного, хотя раньше никогда этого не делал.

Я шагнул в ванную, взял розовую мочалку из материной руки, принялся тереть спину.

– Хорошо, – сказала она. – Между лопаток посильнее!

Душ шумел, перфоратор долбил, пена стекала по позвоночнику, пробегала ложбинку между ягодиц, падала на дно ванны, уносилась в сливной водоворот.

– И пониже!

Талия у матери оказалась крепкой; вероятно, таким когда-то было все ее тело.

– Еще пониже!

Я замедлился.

– Попу мне потри, – пояснила мать.