Гоголь. Мертвая душа

– Фи, сударь! Дурной тон! – прогнусавил Верховский, из ноздрей которого струилась кровь. – Только последний подонок поднимает руку на пленного.

– Я бил вас исключительно ногами, Адам Мирославович, – саркастически возразил Гуро. – И это лишь малая плата за все, учиненное вами сначала в Польше, а потом здесь, в Бендерах. Вы заклятый враг моей отчизны, и я оставляю за собой право обращаться с вами соответственно. Живее переставляйте ноги, мерзопакостный вы человек! Не то придется подгонять вас пинками.

Все трое поднялись в комнату с откидным столом. Кровотечение у Верховского не унималось. Гоголь усадил его на пол, посоветовал запрокинуть голову и приложить к переносице кусок льда, предусмотрительно прихваченный в мертвецкой.

– Это все материал для ваших гнусных опытов? – осведомился Гуро, оседлав стул и нависая над пленным. – Я имею в виду покойников в погребе.

– Я всего лишь учусь, – проговорил Верховский, плюясь и шмыгая носом. – Магия – непростое ремесло. Что касается трупов, то они необходимы мне для медицинских целей. Я исследования провожу, ясно вам?

– А чем занимался весь этот вооруженный сброд в вашем доме и деревне?

– Произошел бунт, – ответил поляк гнусаво. – Крепостные искали меня, чтобы убить, как убили мою незабвенную супругу. Я прятался от них в подвале.

– Маргарита убита? – вырвалось у Гоголя. – То есть баронесса фон Борх, конечно...

– Несчастная Маргарита, – запричитал Верховский, обхватив себя руками за голову. – Негодяи, должно быть, глумились над нею, перед тем как утопить.

– Вы это видели, сударь? – быстро спросил Гоголь, перед внутренним взором которого предстал образ прекрасной женщины с печальными бархатными глазами.

– Нет, сударь. Но, прячась в кладовой, я слышал разговоры убийц. Я совершенно уверен, что бедняжка погибла. Не знаю, как мое сердце до сих пор не разорвалось от горя!

– Прекратите этот театр, Адам Мирославович! – громыхнул Гуро. – Актерские ужимки вам не помогут. Я намерен добиться от вас правды, а я всегда добиваюсь того, чего хочу, можете быть уверены. Поэтому, вместо того чтобы устраивать здесь спектакль, выкладывайте все начистоту. Кто вместе с вами занимался подделкой документов умерших? Где полный список всех лиц, получивших новые фамилии? Кто, кроме господ Черногуба и Тукова, состоял с вами в сговоре? Да, и не забудьте про свои вивисекционные и гальванические упражнения, пан Кашмарек. Это лишь часть вопросов. Остальные будут заданы в ходе расследования. Его поручено проводить мне. Вам известно, кто я такой?

– Цепной пес графа Бенкендорфа! – прошипел Верховский, потерявший самообладание. – Ненавижу вас! Всех вас ненавижу! Жаль, что вам удалось уцелеть.

– Вот и первое признание! – провозгласил Гуро. – Вы слышали, Николай Васильевич? Арестант только что признался в совершенных покушениях. Да по вам виселица плачет, Кашмарек.

– Ни в чем я не сознавался! И никакой я не Кашмарек, ясно вам? Я не преступник, а законопослушный бессарабский помещик, задержанный вами безо всяких на то оснований. Я буду жаловаться! Напишу на имя самого государя.

– А ему больше заняться нечем, как жалобы всяких мерзавцев читать, – пробормотал Гуро. – Николай Васильевич, голубчик, пока я сторожу этого господина, сорвите с окна штору и дайте мне вон тот шелковый шнур, которым она снабжена. Не сочтите за труд. Я тут упомянул виселицу и подумал: «А чего тянуть?» Не желает преступник раскаиваться, и не надо. Не будем настаивать. Если господин Верховский захочет сознаться в содеянном, то сознается. Нет так нет. Правда, господин Верховский?

Вместо того чтобы обрадоваться предоставленной ему свободе действий, пленник заметно напрягся. И, как увидит читатель дальше, было от чего.

Глава XXVII

Шнура хватило и на петлю, и на то, чтобы крепко- накрепко связать руки Верховского за спиной. Теперь, беспомощный и с веревкой на шее, он стоял на стуле, который, в свою очередь, был установлен на столе.

Дело происходило в соседней комнате, которая до учиненных в поместье бесчинств служила столовой. Ее Гуро выбрал наугад, но, как оказалось, очень удачно. В буфетах и прилегающей кухне нашлось чем подкрепить силы. Таким образом, пока Верховский балансировал на стуле, наши герои получили возможность поесть что бог послал. А послал он им дырчатого сыру, кольцо копченой колбасы, черную краюху ржаного хлеба и совсем уж затвердевшую французскую булку, которую приходилось размачивать в воде. Громоздились также на подносе виноградные кисти и румяные, пахнущие свежестью яблоки, так что подзакусить было чем.

Не глядя на Верховского, Гуро с аппетитом уплетал посеченную на кольца колбасу и делился с Гоголем своими знаниями.

– Теперь, мой друг, вы воочию увидели, что собой представляет та самая темная сила, которая совершенно оправданно вызывала у вас отторжение. Ваша ошибка состояла в том, что к силе этой вы относили меня и ведомство, которое я имею честь представлять. Надеюсь, теперь ваше заблуждение развеяно. Вы и я сражались плечом к плечу и преследовали одну цель. А именно: уничтожение этой пакости... – Гуро указал куском булки на пленника.

Верховский инстинктивно вздрогнул и закачался на своем неустойчивом эшафоте. Для того, чтобы сделать его положение максимально неудобным, Гуро не просто поставил его на стул, а предварительно как следует расшатал ножки. Теперь эта конструкция отчаянно скрипела и грозила развалиться при малейшем неосторожном движении.

Верховский устоял. Его ноги мелко тряслись. Его положение было незавидное. Если бы его угораздило упасть или разрушить опору под ногами, то он повис бы на тонком, но прочном шнуре, привязанном к крюку на месте снятой люстры. Гоголю было страшно смотреть на потенциального висельника, но, подчиняясь выразительным взглядам товарища, он старался ничем не выдавать своего состояния и изображал беспечность.

– У колбасы появился запашок, или мне кажется? – спросил он, когда первый голод был утолен и пропало стремление глотать, не жуя и не принюхиваясь.

– Если и так, – сказал Гуро, то смертельного отравления можно не опасаться.

Он повернул голову.

– Эй, пан Кашмарек, каким ядом вы приказали отравить моего друга тогда в трактире?

– И моего спутника, – поспешил добавить Гоголь.

– И его спутника, – кивнул Гуро. – Но еще больше меня интересует метод, с помощью которого вы наблюдали за нашими перемещениями. Поделитесь?!

– Магия, – процедил Верховский. – Вам не понять.

– Что до меня, то вы на мага не похожи, пан Кашмарек. Обычный провинциальный шарлатан. За вашей демонической внешностью ощущается пустота. Нет? Тогда продемонстрируйте какой-нибудь трюк. Простейший. Погасите свечку взглядом, остановите те часы в углу, верните колбасе свежесть, наконец, ха-ха! Не можете? Ну и стойте столбом, черт с вами. Я предоставил вам выбор. Дело за вами.

Потянувшись, Гуро обратился к Гоголю:

– Предлагаю вздремнуть, пока наш пленник будет размышлять над своим поведением. Я лягу на этом диване, с вашего позволения. Вы, голубчик, можете воспользоваться топчаном в смежной комнате.

– Хорошая идея, Яков Петрович, – согласился Гоголь. – У меня, признаться, глаза слипаются после столь сытного обеда.

– В таком случае приятных снов, Николай Васильевич, – произнес Гуро и повернулся к пленнику, – а вам спать не рекомендую; господин артист погорелого театра. Ваш сон может оказаться гораздо более долгим, чем вам бы того хотелось.

Он снова рассмеялся, демонстрируя отличное расположение духа. На самом деле, успев неплохо изучить своего товарища, Гоголь видел, что тот скрывает злость и растерянность. Гуро явно не ожидал столкнуться с такой несговорчивостью. И что ему оставалось делать теперь? Гордость не позволит Гуро пойти на попятный. Неужели ой допустит, чтобы пленный повесился, так и не раскрыв всех своих тайн?

Размышления об этом сменялись все более несвязными и странными мыслями, которые в конечном итоге превратились в совершеннейшую путаницу, и тогда мозг Гоголя, признавая свое поражение, отказался думать и погрузился в сон. Сколько он спал? Неизвестно. Но, когда Гоголя разбудил шум, за окном было уже совсем темно.