Гоголь. Мертвая душа

– Нет, – признался Гоголь.

– Так что же вы артачитесь? – поддразнил его Гуро. – В этой жизни нужно все попробовать. Прошу.

Он протянул флягу. Поколебавшись, Гоголь взял ее и сделал осторожный глоток, приятно обжегший гортань и согревший грудь. Он выпил еще, вернул флягу и признал:

– Да, восхитительный напиток. Французам можно только позавидовать.

– Держитесь меня, Николай Васильевич, и вы ни в чем не будете знать недостатка, – сказал Гуро.

– Опять вы за свое, – произнес Гоголь с досадой. – Неужели вы до сих пор не поняли, что я не тот человек, которого можно переманить на свою сторону арманьяком или чем-либо другим?

– Этим-то вы и ценны, голубчик. Ничего, однажды я подберу к вам ключик.

Так, балагуря и поддевая друг друга, они приблизились к реке, и тут Гоголя осенила мысль, которая настолько потрясла его, что он остановился как вкопанный.

Гуро оглянулся:

– В чем дело?

– Есть одна загадка, мимо которой мы прошли, Яков Петрович, – пробормотал Гоголь.

– Что вы имеете в виду, Николай Васильевич?

– Вы упоминали об участии Верховского в Польском восстании, я ничего не путаю?

– Так и есть. И что с того?

– Восстание произошло в этом году, – задумчиво рассуждал Гоголь. – Летом Адам Кашмарек сбежал из Польши и обосновался в окрестностях Бендер под новой фамилией. Но фокусы с мертвыми душами начали происходить тут задолго до его появления. Александр Сергеевич посетил Бессарабию пять или шесть лет назад.

– Какой Александр Сергеевич? – заинтересовался Гуро.

– Не важно. Я хочу сказать, что оживление мертвецов ведется здесь не первый год.

– Гм! И в этом случае за Верховским кто-то стоит...

– Не просто стоит, Яков Петрович, – заметил Гоголь, подняв палец. – Верховодит. Адам Верховский лишь прикрытие. Есть некое неизвестное нам пока лицо, которое всем заправляет.

– А ведь и верно, – протянул Гуро и посмотрел на спутника с новым уважением. – Николай Васильевич, у вас есть несомненные задатки сыщика! Когда вы наконец поймете, что, обладая столь многочисленными талантами, вы просто обязаны принести их на службу государю.

– Богу Богово, а кесарю кесарево, – изрек Гоголь и пошел дальше, весьма довольный собой.

Было уже довольно светло, когда они начали спуск к мосту, шагая среди осин и берез с последними листочками, желтеющими ярко и празднично на фоне окружающей серости. На самом берегу стояли коря; вые ивы, свесившие голые плети свои до самой воды, неспешно несущей отражения облаков. Под темной поверхностью реки плавно колыхались длинные зеленые водоросли, напомнившие Гоголю одну пикантную историю про девицу, вынужденную притворяться русалкой по причине украденной у нее одежды. Он хотел уже поделиться анекдотом со спутником, когда из-за ивы вышла Элеонора.

Гуро немедленно взял ее на прицел и скомандовал:

– Глядите по сторонам, Николай Васильевич! Предупредите меня, как только кого-нибудь увидите. Это засада. Они ждали нас здесь.

– Вас ожидала только я, господа, – произнесла Элеонора тихо и печально. – И я сделала это с одной- единственной целью.

В утреннем свете можно было разглядеть те отличия, которые рознили ее с живою, полною молодых сил семнадцатилетней девушкой, принявшей Гоголя в своей девичьей спальне. Ее глаза были словно подернуты какой-то тусклой пленкой, скрадывавшей всякий блеск, всякую искорку чувства и мысли. Она больше не казалась юной, в облике ее проступило нечто противное человеческому взгляду. Цвет кожи ее поменялся с фарфорового на восковой, а волосы в ужасающем беспорядке падали на лицо и плечи. Белое платье, в котором ее положили в гроб, было таким грязным и рваным, что предавало ей облик нищенки. Губы Элеоноры были сложены таким образом, как будто никогда не умели улыбаться. Она остановилась в пяти шагах от направленного в нее трехствольного пистолета.

– Назовите свою цель, сударыня, – сказал Гуро, не потрудившись придать своему тону галантной окраски.

– Убейте меня, – сказала она просто, переводя взгляд с него на Гоголя и обратно. – Это все, о чем я прошу. Окажите такую милость. Сжальтесь над несчастной.

Она опустилась на колени. Гоголь собирался подбежать к ней, но был остановлен властным жестом Гуро.

– Не приближайтесь, Николай Васильевич! Мы с вами понятия не имеем, на что способны эти так называемые мертвые души.

– Он прав, Николай Васильевич, – печально молвила Элеонора. – Я не знаю, что именно сотворил со мной Верховский. Быть может, я заразна, а мне не хотелось бы причинить вам вред. Вы и так достаточно натерпелись из-за меня.

– Полноте! – отмахнулся Гоголь. – Все в прошлом, сударыня.

– У меня нет прошлого, – сказала девушка. – И будущего тоже нет. Я хожу, смотрю и разговариваю, но это гораздо хуже, чем быть мертвой, поверьте. А самое страшное ждет меня потом. Расплата за все то, что принуждает меня совершать чужая, злая воля. Вот почему я хочу умереть – умереть по-настоящему.

Она оглянулась на реку.

– И пусть меня унесет течение, ибо оставаться здесь после всего, что было, выше моих сил. Мои родители, они ведь тоже замешаны в этой истории. Не хочу видеть их, не хочу видеть никого, кто напоминал бы мне о случившемся. И ужасно боюсь, что меня опять отыщут и поднимут из земли. Поэтому...

Не договорив, девушка спустилась к воде и, не подбирая платья, вошла в реку по пояс. Гоголя поразило, что она, по-видимому, совершенно не испытывает холода, стоя в ледяной воде. Вокруг нее медленно кружился мусор, плавающий возле опор моста.

– Не бойтесь, сударь, – крикнула она Гуро. – Я все равно неживая. Избавьте меня от душевных и телесных мучений, и пусть рука ваша не дрогнет! Скорее же! Не медлите. Сюда! – она указала на свою грудь. – Покончите со мной, и я буду молиться о спасении вашей души так же горячо, как о спасении своей собственной,

– Николай Васильевич! – окликнул Гуро, не отрывая от нее взгляда. – Будьте любезны следовать дальше. Я вас догоню. Только не оглядывайтесь, договорились?

Не помня себя, Гоголь подхватил саквояж и зашел на осклизлое покрытие моста. Когда прозвучал выстрел, он все же не выдержал и поворотил голову назад. Гуро уже шел за ним с дымящимся пистолетом в руке. По течению уплывало белое платье, смявшееся так причудливо, что походило на лебедя. Гоголь утер кулаком горючую, едкую слезу и пошел дальше.

Глава XXV

Экипаж стоял на месте. Кони, понуро опустившие головы, брезгливо щипали сухие бурьяны под кустами. При виде людей они недовольно затрясли гривами и попятились.

– Не серчайте, – заворковал Гуро, приближаясь с вытянутой рукой. – Сейчас покормим вас. А потом поскачем. Надоело коляску за собой таскать?

Гоголь изумленно моргал. Ему не верилось, что он видит перед собой высокомерного, циничного и холодного товарища. Выяснилось, что Гуро ведет себя надменно только с людьми. Общаясь с животными, он говорил незнакомым, чуть ли не воркующим то-, ном.

– Любите лошадей, Яков Петрович? – спросил Гоголь.

Повернувшись к нему, Гуро нахмурился.

– За что мне их любить? В данный момент они полезны, вот и все. Поищите под козлами или позади кузова, Николай Васильевич. Готов биться об заклад, что у нашего Федора был припасен овес.

– Целых два мешка, – доложил Гоголь, порывшись в вещах. – И торбы тоже две.

– Займитесь кормежкой, – распорядился Гуро. – А я пока что сверюсь с картой и определюсь на местности.

– Почему бы не наоборот, Яков Петрович? Я займусь картой, а вы таскайте лошадям овес.

Ответом на это предложение был ледяной взгляд и фраза, отчеканенная металлическим голосом:

– Я бы согласился с вашим предложением, Николай Васильевич, если бы доверял вашему умению читать военные карты. А в вашей способности покормить коней я не сомневаюсь. Поэтому делайте, что вам говорят.

Гоголь насыпал в торбы овса и навесил их на лошадиные морды. Пока они жадно хрупали, он снял с них сбрую, оставив лишь уздечки с удилами. Гуро спрятал карту и сказал, что через час они будут на месте. Гоголь снял торбы, потрепал выбранного коня по гриве и полез ему на спину. То, что у Гуро получилось с первого раза, у Гоголя заняло несколько минут. Уже почти забравшись, он соскальзывал на землю, и все приходилось начинать сначала. Хорошо еще, что конь попался понятливый и не капризный – терпеливо стоял и ждал, пока наездник наконец займет свое место.