Страница 127 из 135
и выше самого обыкновенного человеческого внимания к другим, да еще с таким тупым равнодушием и бесчувственностью; ему безразлично, что из-за
него распределение документов почти что срывается и репутация гостиницы
страдает, и, чего еще никогда не случалось, он доводит этих господ до такого
отчаяния, что они начинают от него обороняться и, переломив себя с не-мыслимым для обыкновенного человека усилием, хватаются за звонок, призывая на помощь, чтобы изгнать К., не поддающегося никаким увещеваниям!
Они, господа, и вдруг зовут на помощь! Хозяин и хозяйка вместе со своей
прислугой давно прибежали бы сюда, если бы только посмели спозаранку без
зова появиться перед господами, хотя бы только для того, чтобы им помочь
и тотчас же исчезнуть. Дрожа от негодования из-за К., в отчаянии от своего
бессилия, они стояли в конце коридора, и звонок, которого они никак не ожидали, был для них сущим избавлением. Ну, теперь самое страшное позади!
О, если бы им было разрешено хоть на миг взглянуть, как радостно засуети-лись эти господа, наконец-то избавившись от К.! Но разумеется, для К. не все
еще миновало! Ему, несомненно, придется отвечать за то, что он натворил.
Между тем они пришли в буфет; было не совсем понятно, почему хозяин, несмотря на весь свой гнев, привел К. сюда; очевидно, он все же сообразил, что при такой усталости К. все равно не может покинуть его дом. Не дожидаясь приглашения сесть, К. буквально свалился на одну из пивных бочек.
Тут, в полумраке, ему стало легче. В большом помещении над кранами пивных
бочек горела лишь одна слабая электрическая лампочка. И на дворе стояла
глубокая тьма, там как будто мела метель; хорошо оказаться тут, в тепле, надо
было только постараться, чтобы не выгнали. Хозяин с хозяйкой по-прежнему стояли перед К., словно в нем все еще таилась какая-то опасность и при
такой полной его неблагонадежности никак нельзя было исключить, что он
может вдруг вскочить и попытаться снова проникнуть в тот коридор. Оба они
устали от ночного переполоха и раннего вставания, особенно хозяйка — на
ней было шелковистое шуршащее коричневое платье, застегнутое и подпоя-санное не совсем аккуратно, — она, словно надломленный стебель, приникла
головой к плечу мужа и, поднося к глазам тонкий платочек, бросала на К. по-детски сердитые взгляды. Чтобы успокоить супругов, К. проговорил, что все
сказанное ими для него совершенная новость, но что он, несмотря на свое поведение, все же никогда не застрял бы надолго в том коридоре, где ему действительно делать было нечего, и что он, конечно же, никого мучить не хотел, а все
произошло только из-за его чрезвычайной усталости. Он поблагодарил их за
то, что они положили конец этому неприятному положению, но если его при-влекут к ответственности, он будет этому очень рад, потому что только так ему
удастся помешать кривотолкам насчет его поведения. Только усталость, только она одна тому виной. А усталость происходит оттого, что он еще не привык
к допросам. Ведь он тут совсем недавно. Когда у него накопится некоторый
опыт, ничего подобного больше не произойдет. Может быть, он эти допросы
410
ф. кафка
принимает слишком всерьез, но ведь это само по себе не изъян. Ему пришлось
выдержать два допроса, один за другим: сначала у Бюргеля, потом у Эрлангера, и особенно его измучила первая встреча, вторая, правда, продолжалась недолго, Эрлангер только попросил его об одном одолжении, но все это вместе
было больше, чем он мог вынести за один раз, может быть, такая нагрузка для
другого человека, скажем для самого хозяина, тоже была бы слишком тяжелой. После второй встречи он, по правде говоря, уже еле держался на ногах.
Он был в каком-то тумане, ведь ему впервые пришлось встретиться с этими господами, впервые услышать их, а ведь надо было как-то отвечать им.
Насколько ему известно, все сошло прекрасно, а потом случилась эта беда, но
вряд ли после всего предыдущего ему можно поставить ее в вину. К сожалению, только Эрлангер и Бюргель могли бы понять его состояние, и уж, разумеется, они вступились бы за него, предотвратили бы все, что потом произошло, но Эрлангеру пришлось сразу после их свидания уехать, очевидно, он отправился в Замок, а Бюргель, тоже утомленный разговором — а тогда как же могло хватить сил у К. вынести это? — уснул и даже проспал распределение документов. И если бы у К. была такая возможность, он с радостью воспользовался
бы ею и охотно пренебрег бы случаем посмотреть на то, что запрещено видеть, тем более что он вообще был не в состоянии хоть что-нибудь разглядеть, а потому самые щепетильные господа могли, не стесняясь, показаться ему на глаза.
Упоминание о двух допросах, особенно о встрече с Эрлангером, и уважение, с которым К. говорил об этих господах, расположили хозяина в его пользу. Он как будто уже склонялся на просьбу К. — положить доску на пивные
бочки и разрешить ему поспать тут хоть до рассвета, — но хозяйка была явно
против; непрестанно без надобности оправляя платье, только сейчас сообразив, что у нее что-то не в порядке, она вновь и вновь качала головой, и старый
спор о чистоте в доме вот-вот готов был разразиться. Для К., при его усталости, разговор супругов имел огромнейшее значение. Быть сейчас выгнан-ным отсюда казалось ему такой бедой, с которой все пережитое до сих пор
не шло и в сравнение. Этого нельзя было допустить, даже если бы и хозяин
и хозяйка вдруг заодно пошли против него. Скорчившись на бочке, он выжи-дающе смотрел на них, как вдруг хозяйка, с той невозможной обидчивостью, которую уже подметил в ней К., отступила в сторону и, хотя она уже говорила
с хозяином о чем-то другом, крикнула:
— Но как он на меня смотрит! Выгони же его наконец!
Но К., воспользовавшись случаем и уже уверенный, что он тут останется, сказал:
— Да я не на тебя смотрю, а на твое платье.
— Почему на мое платье? — взволнованно спросила хозяйка. К. только
пожал плечами. — Пойдем, — сказала хозяйка хозяину. — Он же пьян, этот
оболтус! Пусть проспится! — И она тут же приказала Пепи, которая выныр-нула на зов из темноты, растрепанная, усталая, волоча за собой метлу, чтобы та
бросила К. какую-нибудь подушку.
замок
411
25.
Проснувшись, К. сначала подумал, что он почти и не спал; в комнате было
по-прежнему тепло, но пусто, у стен сгустилась темнота, единственная лампочка потухла, и за окном тоже стояла ночь. Он потянулся, подушка упала, а его ложе и бочки затрещали; в зал сразу вошла Пепи, и тут он узнал, что уже
вечер и проспал он более двенадцати часов. Несколько раз о нем справлялась
хозяйка, да и Герстекер, который утром, во время разговора К. с хозяйкой, сидел тут, в темноте, за пивом и не осмелился помешать К., тоже заходил сюда —
посмотреть, что с К., и, наконец, как будто заходила и Фрида, минутку постоя-ла над К., но вряд ли она приходила из-за К., а, скорее, из-за того, что ей надо
было тут кое-что подготовить — она же должна была вечером снова заступить
на свою прежнюю службу. «Видно, она тебя больше не любит?» — спросила
Пепи, подавая ему кофе с печеньем. Но спросила она об этом не зло, как прежде, а, скорее, грустно, словно с тех пор узнала злобность мира, перед которой
собственная злоба пасует, становится бессмысленной; как с товарищем по несчастью говорила она с К., и, когда он попробовал кофе и ей показалось, что
ему недостаточно сладко, она побежала и принесла полную сахарницу.
Правда, грустное настроение не помешало ей приукраситься больше прежнего: бантиков и ленточек, вплетенных в косы, было предостаточно, на лбу и на
висках волосы были тщательно завиты, а на шее висела цепочка, спускавшаяся
в низкий вырез блузки. Но когда К., довольный, что наконец удалось выспаться и выпить хорошего кофе, тайком потянул за бантик, пробуя его развязать, Пепи устало сказала: «Не надо» — и присела рядом с ним на бочку.