Страница 22 из 74
Хабара нашлось в княжих палатах до обидного мало. Рухлядь и обстановку я запретил трогать, а казна оказалась пустой — успели заранее вывезти или перепрятать. Видимо чувствовали, что сечу не вывезут. В оружейной тоже хоть шаром покати, но с нее хотя бы взяли для меня три неплохих сабли княжеских, рогатины и прочую воинскую снарягу. Зато бертьяница оказалась забита пушниной до потолка. Да еще какой пушниной, высший сорт! Но добычу пришлось делить на три части, а самую большую отдать отцу. Чуть получше дела пошли на конюшне, с нее взяли десять полных комплектов доброй упряжи, несколько справных боевых лошадей, да много еще чего полезного. Этим я делиться не стал, самому надо.
А еще, вывез весь запас железа, заготовок и прочего металла из княжьей кузницы. Но опять же, количество не впечатляло.
Вот так, мать его ети. Какие нахрен сундуки с золотом? Это Русь пятнадцатого века детка, здесь даже великие князья бедны как церковные мыши, а княгини сами варенье варят, да наволочки штопают.
А вот вятские наварились прилично, вычистив боярские дома в Москве. И главное, не забыли долю княжескую уделить. А что характерно, крест целовали на том, что ни один персонаж боярского роду и близких к ним не пострадал. Впрочем, я особо не верил, по-любому девок дворовых помяли.
А потом я распытал ключника и определил своей резиденцией великокняжескую усадьбу у Воронцова села на Яузе. Пообщался с отцом, да и уехал из Москвы, успела опротиветь она мне.
Первым делом приказал обыскать все вокруг и в самом доме, дабы из бежать возможные неожиданности. Прежнюю обслугу удалил напрочь, вместо них поставил своих. Лукерью определил домоправительницей, а поварню поставил под строгую охрану, опять же, во избежание.
А пока грели баню, сам обошел усадьбу, примечая все интересное. И сразу же отметил некую странность. В княжеской опочивальне на кровати отсутствовали обязательные перины, а вместо них, на деревянном каркасе были натянуты ремни — получалось что-то вроде пружинного матраса. Удобно и упруго, особенно для тех, кто привык спать на твердом. Правда, больше ничего примечательного в имении не нашлось.
Всецело одобрив конструкцию ложа, я опять дернул к себе ключника и занялся разведопросом — принялся выуживать у мужичка все интересное и полезное про великого князя.
Лука проникся и вывалил на меня незамутненный поток информации; ябедничал истово, со знанием дела, я едва успевал отфильтровывать полезное. Впрочем, ничего особо ценного не нашлось. Да, Васька крепкий хозяйственник, да, с норовом и сильно себе на уме, да, полностью перетянул на себя власть и бояр не жалует даже в виде советчиков, к воинскому делу не особо склонен — так сие мне уже и так было известно. И вообще, Вася с детства был со странностями, так что ничего удивительного.
Лука зело огорчился, что ничем не смог меня прошибить и прибегнул к последнему козырю.
— А еще, милостивец... — он выпятил глаза. — А еще... чернокнижничал князюшка! Ей-ей, чернокнижничал!
— Чего? — тут уже я вытаращился на него.
Да что я, все присутствующие слегка охренели. Князь и чернокнижие? Маловероятно, но это козырь, да такой, что, если его правильно отыграть, даже воевать не надо — церковь сама покарает. Понятное дело, на Руси по сравнению с европейской инквизицией сплошной либерализм, но людишек тоже жгут. Но не на крестах, а в железных клетках. Редко, но все же случается. А за дела веры забить в колодки, да на всю жизнь в монастырские подвалы — так это всегда пожалуйста. Мой «бырыбантец» живой пример тому. Если правда, грех не воспользоваться таким случаем.
— Истинно глаголю, милостивец! — Лука осенил себе широким крестом. — Варил чернокнижные зелья! Место покажу! На переломе кремлевской горки, на бережке речки, милостивец. Как варил — никого тудой не пущали! А чад, чад-то какой стоял! Диавольский чад!
— Собираемся, — коротко приказал я Вакуле. — Возьми три десятка воев, да сам со мной поедешь. И этого... смотри, чтобы не сбежал. И чтобы язык за зубами держали!
До места пронеслись галопом, мне все не терпелось увидеть великокняжеский чернокнижный притон. Честно говоря, не верилось, что Васька мог так подставится, но кто знает, что у него в голове?
Возле избенки неожиданно обнаружились несколько бесчувственных тел вповалку, опознанных мной как вятские архаровцы, общим числом десять.
— Уморились, как есть уморились, диаволовым зелием! — ахнул Лука.
Сопровождающие принялись активно осенять себя крестными знамениями.
Я принюхался и сразу понял, что гребанное «зелие» по запаху очень смахивает на обычную брагу, а после первичного осмотра стало ясно, что ратники банально в сиську бухие. Опять же, пустые бочки прямо намекали.
— Хр-рр... — из избенки донесся гневный пьяненький рык и грохот бьющейся посуды. — Во славу Господа нашего изыди...
— Да что за нахрен? — я пинком отворил дверь в избу.
— Батюшка! — Вакула попытался меня остановить, но я отмахнулся от него.
Увиденное в избе сначала повергло меня в довольно сильное охренение.
Посередине стояла жутковатого вида конструкция, в которой я почти сразу опознал крайне архаичного вида самогонный аппарат. В избе стоял густой дух спиртного, а какое-то в задницу пьяное создание пыталось сей аппарат изувечить бердышом. В чем уже и преуспел, вскрыв как консервную банку перегонный куб.
— Бесовское зелие... — он обернулся на звук, взревел и кинулся на нас. — А-а-а, бесы!!!
Но тут же получил в лоб череном сабли от Вакулы и рухнул на засыпанный черепками пол.
— Етить... — ахнул я. — Да это же... это...
Схватил с полки горшок, отковырял засапожником воск на притертой крышке, сорвал ее и блаженно улыбнулся от шибанувшего в нос густого вишневого духа.
Все сразу стало на свои места, Васька, оказывается, просто самогонничал! А окружение, незнакомое со столь передовыми способами винокурения все приняло за еретическое чернокнижие. А эти вятские охламоны, перепились с непривычки крепким и решили, что отравились еретическими зелиями...
Только собрался сам попробовать, как стремянной пал на колени и обеими руками вцепился мне в ногу.
— Не дам! Побойся Бога, милостивец, надежа наша! Не осквернись! Лучше я, батюшка!
Я пожал плечами и подал ему горшок.
— Пробуй.
Вакула смертельно побледнел, широко перекрестился и хватанул добрый глоток.
Я чуть не заржал от проявившегося на его роже охренения. Остальные перепугано ахнули.
Вакула судорожно икнул и тихо прошептал:
— Скусно, мать его ети...
И опять, дергая кадыком, присосался к горшку.
— Куда... — я решительно отобрал сосуд и сам хлебнул.