Благородна и благочестива

Вот только ничем Камилле её чутьё сейчас не помогало. Что с того, что паладин говорил правду? И что с того, что он к ней и впрямь неравнодушен? Здесь начинались их дороги – и скрестятся ль снова, попробуй пойми…

– Пэр Патрик, – грустно отозвалась Камилла, не глядя в лицо паладина. Слишком опасно: в глазах предательски и непривычно щипало, – вы старше меня и, верно, знаете лучше. Возможно, даже встречали раньше… Так подскажите… Что такое любовь?

Паладин не отзывался достаточно долго, чтобы Камилла всё-таки подняла на него глаза. Лицо Патрика Блаунта оставалось серьёзным и спокойным, когда он ответил:

– Я – не лучший советник, ллейна Камилла, ведь у меня нет никакого опыта… Но думаю, что любовь – это когда каждый вечер у меня из мешка воруют шоколад, а я продолжаю класть его на одно и то же место.

Глава 3. Столица

Народ в столице оказался пуганый и деловитый, да и кошельки носили в поясах, так что не подобраться. Едва не попавшись страже в сутолоке на местном рынке, Камилла отчаялась обрести дневной заработок, стащила с прилавка сочный персик и отправилась на пристань – наблюдать за прибывавшими в столичную гавань кораблями. Заход судов в порт Стоунхолд стоил баснословно, потому не каждый капитан мог его себе позволить, и не каждый торговец пользовался услугами столичной гавани. А ещё – столичная гавань не принимала суда с Островов.

Даже с Зелёных, давно освоенных Империей, с обширным приходом Храма Отца, откуда плыли пэр Доминик и сопровождавший его паладин Патрик Блаунт. Даже с Ближних, ещё не до конца изведанных, но споро осваиваемых, откуда прибыл молодой повар Густав. С Дальних Островов, известных только невольничьими рынками да дикими племенами и жуткими чудовищами, разумеется, кораблей не принимали даже отдалённые порты. Но и с Рыжих Островов, оплота контрабандистов, мародёров и бедных шахтёрских поселений, родины наследницы Эйросского замка, корабли зачастую разворачивали. Только две гавани и принимали – в Сорпигале и в крупнейшем городе королевства Айрон, славившейся свободной торговлей и необычайно сплочёнными гильдиями.

Сегодня же день в порту был явно неторговый. У пристани покачивался небольшой богатый корабль, и слуги сносили по трапу сундуки и тяжёлые узлы с вещами. Камилла, устроившись на ограде у самой кромки воды, обсосала персиковую косточку и прицельно запулила ею в воду, выбив несколько водяных «блинчиков». Местечко, которое облюбовала дочь Золтана Эйросского, оказалось востребованным: здесь в шумные дни торговали цветами, рыбой и пирожками, встречая прибывающих, но сегодня, ввиду единственного корабля, торгующих оказалось мало. Всего одна торговка цветов, сидевшая в порту до поздней ночи, и Камилла.

– Шла бы отсюда, – посоветовала сухонькая, но на удивление крепкая цветочница, – нашла, где кусочничать. За портовую девку ещё примут.

– А тебе что за дело? – без особого жара поинтересовалась Камилла, пристально наблюдая за богатыми тюками и ящиками. Тяжеленные… если и останутся без присмотра, не то что стащить незаметно – с места сдвинуть не получится.

– Да не похожа ты на местных девок, – пожала плечами цветочница. – Явно не твоё ремесло. Так и шла бы, покуда не попутали. Как стемнеет, так и не посмотрят, согласная или нет.

– Светло ещё, – огрызнулась Камилла.

– Ну хоть отодвинься от меня, – нахмурилась соседка. – Вон, вишь, покупатель летит! Явно при деньгах, небось встречать приезжих!

Камилла оглянулась на въезд на причал: и впрямь прилетел удалец, верхом на роскошном вороном жеребце – целое состояние стоит, как пить дать – да с целой свитой сопровождающих. Увидев, что разгрузка корабля уже началась, тот спрыгнул на дощатый настил пристани и размашистым, нарочито уверенным шагом направился к трапу. Камилла успела разглядеть болезненно-бледное молодое лицо, обрамлённое светлыми же волосами, прихваченными серебряным обручем. Руки оказались унизаны драгоценными перстнями поверх кожаных перчаток, богатый плащ не скрывал ни дорогого камзола, ни сияющего амулета на нём.

– Купите цветы прекрасной даме! – встрепенулась торговка, как только тот приблизился. – Свежие, лучшие розы во всём Стоунхолде!

Благородный её даже взглядом не удостоил, проходя мимо ограды к пристани. Камилла фыркнула, покачав головой.

– Тут и сил тратить не стоило, тётушка, – с интересом приглядываясь к остановившемуся у въезда в порт экипажу, усмехнулась дочь Рыжего барона. – Видно же, человек при деньгах и встречает подобную же девицу. Что ему твои чахлые бурьяны? У него своего добра навалом, от собственных, поди, садовников.

Торговка проводила взглядом роскошную корзину свежайших душистых лилий, которую нёс за богатым господином слуга, и даже руки с букетами опустила.

– За седмицу едва ли с дюжину продала, – пожаловалась цветочница. – Чем внучку сегодня кормить буду?

Камилла пригляделась к хваткой, загоревшей почти до черноты женщине, и устыдилась: тяжким трудом давался той хлеб, и насмешек поверх и без того несладкой жизни цветочница не заслуживала.

– Может, хоть этот купит? – с надеждой глянула торговка на вышедшего из экипажа высокого господина в чёрном камзоле. Сощурилась подслеповато, пытаясь разглядеть возможного покупателя.

– Вряд ли, – не стала обнадёживать Камилла, разглядывая холодное и уже немолодое лицо, зачёсанные назад волосы и аккуратную круглую бородку, обрамлявшую тонкие, плотно сжатые губы. Этот мужчина двигался неторопливо, заложив руки за спину; простой тёмный плащ с алым подбоем не скрывал ненужную роскошь и не служил украшением к обманчивой простоте убранства, но Камилла буквально кожей ощутила исходящую от него опасность. – Этот вообще садовников не держит. И в садах у него вместо цветов и благоухающих кустов – слизь да болота, судя по кислому виду. Такое ощущение, что болотная вонь ему въелась в кожу – морщится, словно дерьма нюхнул.

Цветочница не выдержала и прыснула, тотчас опустив голову, когда мужчина в сопровождении двух воинов прошёл мимо. Тот, в отличие от молодого предшественника, остановился. Медленно повернулся к женщинам, от чего цветочница склонила голову ещё ниже, а Камилла, напротив, вскинула лицо повыше, чтобы рассмотреть нежданного собеседника.

Вблизи тот оказался ещё неприятнее: ухожен да намаслен, натянутая кожа на черепе благоухает непонятной мазью; лоб, высокий и умный, и глаза, тёмные и неподвижные. Мог бы быть прочти привлекательным, лениво подумалось Камилле. Мог бы – но степень презрения в немолодом господине оказалась столь высока, что пробивалась и в пустом взгляде, и в опущенных уголках губ, и даже в морщинах у глаз. Это, увы, портило все черты благородного лица.

Их взгляды пересеклись, и Камилле показалось, будто от близкой морской глади потянуло холодом. Вот только ученица мэма Фаиля, рождённая на Ржавых Островах, в таких молчаливых перепалках участвовала не раз. Нельзя показывать ни тени неуверенности, тем более – страха. Вызова во взгляде тоже не должно быть. Просто пристальное спокойствие, готовность к действию – так растолковывал ученице мэм Фаиль, уча премудростям обращения со сложными покупателями.

Сейчас Камилла не чувствовала ни неуверенности, ни почтения. Да и богатого господина не боялась тоже. Не того полёта птица, чтобы тратить на неё, уличную нищенку, драгоценное время.

Потратил.

Шагнул почти вплотную, склоняясь над сидящей девушкой.

– Нельзя так смотреть на людей, – не то проговорил, не то прошелестел мужчина, не отрывая взгляда от Камиллы. – Может случиться несчастье.

– Простите её, светлейший ллей Салават, – пробормотала торговка, не поднимая головы. – Она из приезжих, достойных господ в глаза не видела, сама без роду и племени…

Дочь Золтана Эйросского нахмурилась, оглядывая странного собеседника. Тот медлил, разглядывая Камиллу с головы до ног. Такое внимание к портовой попрошайке оказалось непонятным, но Камилла редко задавалась непонятными вопросами. Нравится – так пусть смотрит. Чай, не он первый, не он последний. Рук не распускает, и ладно.