Иуда

Ольга Ивановна работала в клинике уже несколько лет. Пациенты здесь, в этом отделении в основном тяжелые. Рядом с ними всегда родственники с грустными лицами, да и обстановка к веселью не располагает. Хотя все и пытаются держать себя в руках, и даже отмечать праздники. Вот и сейчас отделение украшено гирляндами и фонариками, елочными ветками. Даже пахнет мандаринами и конфетами. Ольга ко всему здесь уже привыкла. Больница для нее дом родной. Иногда отпускала санитарок и медсестер, а сама оставалась на дежурстве, как сегодня. Пусть она и зам главврача. Она здесь и по праздникам, и в выходные. Последние несколько недель пациентов немного добавилось и девочку к ним привезли лет двадцати. С очень сложным заболеванием плюс ко всему отягощенным беременностью. Состояние тяжелое, а она улыбается, что-то рассказывает, пока ей иглами в вены тычут. А глаза при этом грустные-грустные… Но, когда к ней парень начал приходить, расцвела. Словно заново родилась. Имя еще у нее очень красивое — Диана Свободина. Все врачи знают, что девочка «плохая» и шансы минимальные. А еще упрямая. Не хочет послушать врачей и от ребенка избавится, а это бы добавило ей шансов.

— Не верю я, что убийство малыша принесет мне избавление, не верю, что на чьей-то смерти можно свое счастье построить. Это же мой малыш…как я его вот так?

— Ты молодая, родишь еще. Операцию можно будет сделать, железо твое в норму придет и сразу под нож. На ноги тебя поставим, а потом еще забеременеешь.

— А как я тем детям в глаза посмотрю? Расскажу, как убила их брата или сестру?

— Это приоритеты. Плод маленький еще…

— У него сердце бьется! Сердце! Я остановлю его ради того, чтобы билось мое! Нет! Я верю, что если мы выживем, то выживем вместе…. А нет, значит нет. Вы понимаете…у меня когда сил нет, когда я просыпаюсь и кажется давит в груди я думаю, о том, что надо дышать, о том, что жить надо ради него. Я глаза открываю и знаю — бороться буду до последнего.

И вот здесь уже медицина бессильна. Заставить невозможно, только хуже станет. Ее отец приходил. Долго говорил с Ольгой в кабинете. Просил написать заключение, что пациентка не в своем уме, что она недееспособная и насильно абортировать.

— Нельзя! — говорила она отцу, который в отчаянии готов был на самые страшные шаги, — Нельзя! Этот ребенок ее держит. Она ради него старается, лекарства пьет, изо всех сил к жизни тянется. Отберем его и… я не знаю, что будет.

— Глупые рассуждения. Есть медицина и разве она не точная наука? Если этот ребенок убивает мою дочь от него нужно избавиться!

— Ее убивает не ребенок, а болезнь. И нет никаких гарантий, что после аборта ей станет легче. Иногда моральное состояние пациента намного важнее. Настрой.

— И я должен вот так просто смотреть как она…как она уходит?

— Мы не смотрим, мы делаем все возможное.

— Нет! Вы смотрите! Вы, черт возьми, не можете убедить пациентку! Это ваша работа! Приведите психологов, психиатров.

— Ваша дочь отказывается, понимаете?

А потом появился этот парень. Как луч света, как будто включил ее, как будто разукрасил лицо румянцем. Пациентка теперь просила у Ольги Ивановны зеркало и расчесать ее перед его приходом у нянечки. Бедная девочка была слишком слаба и, несмотря на лечение, с постели не вставала еще и пневмония добавилась.

Ольга знала, что радужных прогнозов Михаил Степанович, их главный кардиолог в отделении акушерской кардиологии, все равно не делает, да и сама она знала, что с таким диагнозом да при ее анемии… Тем более пневмония может оставить осложнения. Если бы хотя бы воспаление долечить и чтоб вставать начала, поднять гемоглобин, тогда можно операцию попробовать даже беременной… Только откуда гемоглобину взяться, если ест, как птичка?

А вот парень начал приходить, и с ним садится и кушает, и его кормит с ложки. Начала ложку хотя бы держать. Он смотрит на нее так, что у доктора душа разрывается — столько отчаяния в глазах. Столько боли. Красивый мальчик, видный. На таких девки вешаются сами… а он в больнице часами сидит, девочку свою к окну носит. Поет ей что-то, стихи читает, а она то смеется, то плачет, то просто голову ему на плечо кладет и в окошко смотрит.

Ольга Ивановна сама чувствовала, как в горле печь начинало и хотелось кричать о несправедливости этой жизни. Отец у девочки известный человек с большими деньгами, а оно вон как. Никакие деньги не помогают дочь удержать. Уходит она. Угасает прямо на глазах. Иногда даже медицины бессильна. Чудес не бывает…

В Новогоднюю ночь, когда разошлись посетители и уже везде погасли огни, Диана не могла уснуть, облокотившись о подушки, в окно смотрела. Ольга Ивановна зашла к ней с лекарствами, а она повернулась и тихо спросила:

— Снега не будет, да?

— Не знаю, моя хорошая. Пока что дождик накрапывает.

Она вздохнула и откинулась на подушки. Прикрыла глаза. Как будто ужасно устала и силы покидают ее. Словно вселенское разочарование давит к подушке.

— Он должен быть… обязательно должен. Мне обещали…

Чуть не плача, сжимая тонкими пальцами простыни.

— Ну если обещали, значит обязательно будет.

— Если не выпадет снег — я умру.

— Ну что за глупости ты говоришь? В новогоднюю ночь о чудесах надо думать. Все хорошо будет.

Погладила девушку по голове, а у самой сердце сжимается. Диана уснула после лекарств, а Ольга поправила одеяло и вышла в коридор. Иногда наступают такие моменты, когда они сами уже все сделали, когда медицина бессильна, когда глядя в глаза больных понимаешь, что скорей всего это конец…

Он появился среди ночи с тремя рабочими, лестницей и мешками… Взволнованный, с отчаянной мольбой в глазах.

— Ольга Ивановна, только не вызывайте полицию!

Один из работников приставил лестницу к дереву и начал залазить наверх.

— Вы что это здесь устроили? — спросила у него врач, ошалевшая от этого вторжения и наглости. — А в мешках что?

— Я… я снег привез.

Она посмотрела в раскрытый мешок, а там раскрошенный пенопласт. Доктор широко распахнула глаза.

— Зачем?

— Я обещал, что сегодня ночью снег выпадет. Значит, он выпадет.

«Если не выпадет снег — я умру».

— Ну раз обещал…

* * *

Доктор зашла в палату к Диане рано утром, но девушки в постели не оказалось. Она стояла у окна. Санитарок еще не было, и коляска осталась у кровати. Значит, сама добралась. Впервые. Ольга Ивановна подошла к девушке сзади и посмотрела на улицу. Все усыпано белым. Все деревья, земля, дорожки. Настоящий снег. Белым-бело. На небе солнце светит ослепительно ярко, а внизу тот парень стоит и на окна смотрит, руки лодочкой сложил и кричит:

— Я же обещал! Ты мне веришь, психолооооог? Смотриии! Снег выпал! Для тебя!

— Дааааа, — улыбается и плачет.

Ольга Ивановна вышла в коридор и прикрыла дверь.

На следующий день часам к десяти утра ее вызвал Михаил Степанович.

— Диане Свободиной операцию делать будем. Пришел результат анализов, которые вчера взяли. Гемоглобин поднялся, чувствует она себя хорошо, пневмония отступила. Самое время. Рискнем.

Эпилог

— Девочка-осень. Такая же золотая. — говорит он, и я медленно выдыхаю.

Протягивает мне руку…медленно даю свою. Сжимает мои пальцы, скрещивая наши вместе. Ладонь к ладони. Его горячие, мои холодные.

— Замерзла?

— Нет.

— Холодные руки.

— Говорят, у кого холодные руки, у того горячее сердце.

— Кто говорит?

Спрашивает, не моргая.

— Не знаю…говорят.

— Расскажи мне…

— Что?

Но я знаю, о чем он, мы оба знаем, что я знаю.

— Кто ты?

Заставляет усмехнуться.

— П*здец! Когда ты улыбаешься, у меня сердце взрывается!

Я…кажется, знаю, как это. Потому что, когда улыбается он, мое разлетается на мелкие осколки.