Страница 60 из 100
— … что именно связывает вас с Русским Легионом Чести, и в чём именно заключается ваш конфликт?
« — Что-то новенькое» — машинально констатирую я, но впрочем, вяло. Перегорел…
— Это вопрос скорее философский, — в общем-то честно отвечаю я, — Я считаю, что у любого человека есть неотъемлемые права, а они полагают, что права есть у совершенно конкретных людей, а всех остальных — обязанности.
— Как? — капитан внезапно ожил, — Повторите пожалуйста, месье.
Не жалко…
— Однако… — повёл шеей жандарм и откинулся на спинку стула, подав удерживающему меня адъютанту какой-то знак. Каменная длань исчезла с моего плеча, и я, воспользовавшись этим, уселся чуть удобней.
Разговор наш переменил тональность, став не то что дружеским, но всё ж таки более человечным. Я не обманываюсь…
С учётом возраста и чина, жандарм просто поменял модель поведения, раз уж старая не работает должным образом. Это, разумеется, не отменяет его интереса ко мне и к ситуации в частности.
— А всё-таки? — интересуется он, доверительно понижая голос и наклоняясь вперёд, — Не для протокола… Может быть, у вас с офицерами Корпуса[v] остался тлеющий конфликт ещё со времён пребывания в Российской Империи? В чём суть вашего конфликта… хм, если можно, с менее философскими формулировками.
— Понимаете, Алекс… я могу вас так называть? –осведомляется жандарм, доставая папиросы и закуривая, — Я не слишком-то доверяю прессе… профессиональный цинизм, сами понимаете. Но я не могу не спросить вас, раз уж такие материалы появились у наших репортёров…
Он делает драматическую паузу, но видя, что я не собираюсь как-то оправдываться, не понимая сути вопроса, продолжает, не слишком хорошо скрыв раздражение.
— Всё эти… — капитан скорчил гримасу, — слухи. Понимаете? Якобы вы в России сделали что-то не вполне достойное, и потом русские офицеры, не считая уместным воздействовать на вас законными методами или вызвать на дуэль, действуют столь… радикально?
— Если только в политическом смысле, — пожимаю плечами, не обращая внимания на боль, — Назвав Дом Романовых, а вместе с ним и значительную часть российской аристократии и чиновничества Говорящими Жопами, я, некоторым образом, нанёс им несмываемое оскорбление. Хотя…
Снова пожимаю плечами.
— … полагаю, что не сказал ни слова неправды — если толковать мои слова метафорически.
— А я-то думал! — восторженно захихикал капрал в своём углу, — Жопы, ха! Говорящие!
Осёкшись под взглядом начальника, он продолжил хихикать беззвучно, глядя на меня таким взглядом, будто собрался брать у меня автограф сразу после допроса.
— Хм… — глубокомысленно заметил капитан, давя усмешку, — Это интересно… Однако, насколько мне известно, у вас и во Франции произошёл конфликт с командованием Легиона, и уже, как я понимаю, по другому вопросу.
— Совершенно верно, капитан, — спокойно соглашаюсь с ним, — столкнувшись с русскими военными рабочими и немного разобравшись в ситуации, я попытался хоть немного исправить положение, но столкнулся с нежеланием что-либо делать.
— Однако… — усмехаюсь сухо, — если я могу понять… Понять, но не простить (!) служителей французской Фемиды, на которых было оказано чудовищное, просто беспрецедентное давление — как со стороны ряда видных французских политиков, так и общественности, изрядно разогретой этими самыми политиками. Но вот понять офицеров…
— Нет, месье капитан, — качаю головой, — не могу! Я считаю, что именно офицеры Корпуса виноваты в том, что не сумели удержать дисциплину среди рядовых. Не сумели нейтрализовать агитаторов и объяснить солдатам цели войны. Не сумели объяснить, что война уже заканчивается, и именно от них во многом зависит, как её окончание встретит Россия. Не сумели объяснить, что в противном случае все колоссальные потери будут напрасными.
— Интересная точка зрения, — нейтрально заметил жандарм.
— Уж какая есть, — отвечаю равнодушно, — Но главное даже не то, что офицеры Корпуса не справились со своей работой, а в том, что они умыли руки, понимаете? Вместо того, чтобы принять свою вину и попытаться исправить ошибки, они отошли в сторону и отказались хоть как-то помогать своим солдатам.
— Бунтовщикам, — сказал капитан.
— Бунтовщиками, — соглашаюсь с ним, — Но даже бунтовщики — это их солдаты, за которых офицеры несут прямую ответственность. А эти…
Чувствую, как на лицо вылезает кривая усмешка.
— … мало того, что умыли руки, так они ещё и начали мешать тем, кто занялся судьбами солдат! А я…
— … ткнул их мордами в собственное дерьмо, и они никогда этого не простят!
Задумчиво покивав и затянувшись в последний раз, жандарм спохватился, снова натягивая маску недоверчивого служаки, подозревающего меня во всех грехах.
— Есть что-то помимо политики? — с акцентированной скукой интересуется капитан, давя окурок о дно латунной пепельницы, и опираясь подбородком на волосатый, мосластый кулак с расплющенными мозолистыми костяшками.
— Ставки на спорт, — отвечаю, не раздумывая ни единой секунды, — С точки зрения букмекеров я очень нестабильная и неудобная фигура, которую почти невозможно просчитать, а сам факт моего участия в боях для них — потери миллионов, если не десятков миллионов франков.
— Кхе! — поперхнулся жандарм, — Вы думаете? Впрочем…
Он замолк, нахмурив лоб, и, кажется, уже не играя, а я решил добавить угля в топку его мыслительного процесса.
— Я не стал бы обвинять ВСЕХ офицеров, пытавшихся убить меня, в сговоре с букмекерами.
— По словам офицеров Легиона, не было никакой попытки вашего убийства, — сухо поправляет меня жандарм, — Это всего лишь ваше предположение, а истину может установить только суд.
Вздёргиваю бровь на столь странное заявление, но не спешу оспаривать его слова, продолжая, как ни в чём ни бывало:
— Полагаю, это простые исполнители, — подпускаю в голосу толику сомнения, — может быть даже — прекраснодушные идиоты с искаженным пониманием действительности. Но вот те, кто их направил…
Не договорив, замолкаю и пожимаю плечами, давая капитану возможность додумать. Версия с букмекерами хороша тем, что её в принципе невозможно опровергнуть. Господа офицеры, помимо пьянства, испытывают заметную склонность к азартным играм, да и вообще не отличаются особой щепетильностью.
В большей или меньшей степени это относится к вооружённым силам любой страны, ибо армия является срезом общества, что относится в том числе и к офицерскому составу. Если же страна больна, если она переживает духовный и идеологический кризис, то в первую очередь это болезненно, подчас карикатурно отражается на армии.
Кто бы что ни говорил, но среди военных — всегда, во все времена и во всех странах, много больший процент личностей, склонных к насилию. Людей, которые в силу разных причин не нашли себе места, или просто не видят… не хотят видеть себя в гражданской жизни.
Достаточно много фанатиков Идеи, притом не слишком важно, а собственно, какой именно? Военный мундир, полковой марш и флёр некоей избранности, инаковости, идеально укладывается в рамки едва ли не любой идеологии.
Хватает обычных приспособленцев и бездельников, которые, спрятавшись за трескучей мишурой о Долге и Чести, устраиваются поудобней. Они замечательно умеют нажимать голосом как на призывников, так и на людей гражданских.
Сурово повествуя об «обязанности стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы» и «не щадить своей жизни», они говорят заученными, рублеными, патриотичными фразами. Сами же приспособленцы, как правило, устраиваются замечательно удобно, и отнюдь не спешат класть животы ни за други своя, ни за Отечество.