Страница 42 из 100
Во время Февраля проявил себя более чем никак, вместо организации сопротивления большевикам сбежав из Петрограда. А казалось бы…
Ныне обретается в Украине начальником штаба Чехословацкого Корпуса[viii], и на этом посту прославился пока только как инициатор создания Добровольческих формирований с идеологий защиты веры — православных Дружин «Святого Креста» и мусульманских Дружин «Зелёного Знамени[ix]». Личность скорее одиозная, нежели яркая, но удивляться нечему, таких в Российской Империи полно.
— За любую соломинку хватались, — кривовато усмехнувшись, пояснил Арслан, понимая меня без лишних слов, — кому только не писали…
— И всё без толку? — удивляюсь я.
— Почти, — вздыхает медик, усаживаясь поудобней, и ухитряясь даже на тюках с одеждой выглядеть светски, — Там в конце есть…
Быстро перелистываю, но не спешу читать, вопросительно глядя на Арслана.
— Формальные отписки, нотации и обещания непременно разобраться, — отвечает тот устало, прикрывая припухшие от постоянного недосыпания веки.
— Слушай… я пойду покурю? — спросил он меня, разминая пальцами самодельную папиросу, — Или у тебя есть какие-то срочные вопросы?
— Давай… — я поднялся с тюка, подхватив подмышку папку, — я с тобой.
Вышли вдвоём на узкую улочку, пропахшую специями, кожей и восточной кухней, и до того переполненную Востоком, что у меня снова появилось ощущение, будто я оказался в Стамбуле. Турки, арабы… мусульманское гетто…
… и медик который работает в одной из здешних лавчонок продавцом, грузчиком, бухгалтером и не пойми кем, получая взамен очень скромную зарплату и койку в складском помещении.
А папка…
… собственно, она и есть та причина, по которой зауряд-врач с фронтовым опытом и квалификацией, которой вполне достаточно для подтверждения диплома, вынужден ютиться в гетто.
В мятеже он не участвовал, но (вот ужас!) отказался покинуть лагерь мятежников, оказывая тем медицинскую помощь. А потом, наплевав на прямой приказ командования, пытался защищать мятежников в суде, рассказывая, как оно было на самом деле…
… а потом — пытался рассказать репортёрам, что при подавлении мятежа в лагере Ла-Куртин было не трое убитых и тридцать шесть раненых[x], а почти шестьсот! Да и как могло быть иначе, если мятеж подавляли с артиллерией…
Неудобный свидетель. Да, собственно, и не он один… Ещё с десяток офицеров, в чинах не выше штабс-капитана, пытаются как-то облегчить участь военных работников и незаконно осуждённых на каторжные работы русских солдат, но все они — почти парии в офицерской среде.
Не то чтобы вовсе нельзя защищать «скотину в серых шинелях»…
… но при защите оной необходимо давить на большевистских и анархистских агитаторов, осознание солдатиками собственной вины и раскаяния, да обещания непременно, вот сию минуту начать искупать оную кровью, лимфой и иными телесными жидкостями.
Говорить же репортёрам и на суде, что солдаты действовали в рамках изданного Временным Правительством закона, и что имели полное право собираться в Комитеты и решать свою судьбу, нельзя. Дурной этот закон или нет… но Временное Правительство признанно Союзниками законным правопреемником Российской Империи. Точка!
Нельзя говорить и о количестве убитых. О том, что суды проходили с нарушением как международного, там и собственного, французского права, тоже нельзя. Табу!
Можно каяться в былых ошибках, вступать в Легион Чести или Иностранный, просить о переводе в части французской армии. Словом — можно действовать в строго очерченных Системой и обществом рамках.
Наверное… да что там наверное, я точно преувеличиваю. Не все офицеры бросили солдат в беде, не все граждане Франции оказались равнодушными к произволу властей и не все французы считают солдат Экспедиционного Корпуса, а заодно и всех русских — предателями. Но пока — так…
Французы, что не новость, очень эгоцентричны как нация, и решительно любое событие они рассматривают через призму Великой Франции. А эту войну «вытянула» именно Франция, экономические и человеческие потери совершенно чудовищные. Отсюда и болезненное, до судорог, восприятие войны и всего происходящего…
… им попросту больно.
События в России, и без того весьма неоднозначные, с подачи властей трактуются прессой так, что рядовой француз воспринимает это как предательство. Он, француз, умеет думать, сожалеть и сочувствовать…
… но всё это потом.
Француз горяч, пылок, и у каждого, решительно у каждого есть погибшие на фронте родственники и друзья. Отсюда и такое болезненное отношение к русским солдатам… как они могли?! Как?!
Им, французам, всё кажется, что русские топчутся по памяти павших воинов, что они предают некие общие цели и идеалы, решительно забывая о том, что цели и идеалы русских солдат столь решительно отличаются от идеалов французского общества. Забывают они, а вернее всего, и не задумываются о том, что это Франция болела реваншизмом, и что именно в груди французов тлел пожар захваченных в прошлой войне Эльзаса и Лотарингии.
Россия в этой войне — вынужденный союзник, почти вассал, отрабатывающий французские кредиты. Кредиты, которые не видел, не ощутил в своём горшке со щами русский крестьянин или рабочий. Кредиты, которые оседали в виде бриллиантов на шее Матильды Кшесинской, поездок в Ниццу и Биарриц сановных господ, их жён, любовниц, детей и секретарей.
Русский же народ жрал пустые щи, молился закопчённым иконам, и думал, как бы не сдохнуть по весне от голода. А потом — война! Нашему царю показали фигу! Умрём же за это!
… и пропаганда. Дурная, нелепая, совершенно непонятная русскому обывателю. Какие, на хрен, союзнические интересы?
Отчасти, именно поэтому подняли на щит Царьград и Святую Софию, Проливы и Братьев Славян, хотя последнее вовсе уж бред… Но если нет ничего больше?!
Поначалу было хотя бы кликушеское «Шапками закидаем», подготовленное патриотической прессой и раздуваемое всеми силами. А несогласные — враги! Германские шпионы! Смутьяны!
… но хватило этого ненадолго. В похмельные от кликушества лохматые головы начали возвращаться трезвые мысли.
Понимания, за что же, собственно, они воюют, у русского народа как не было, так и нет, и какая тогда, к чёрту, война до победного конца?! Штык в землю! Даёшь! А что именно, не так уж важно… Всё обрыдло. Всё!
Попробуй, объясни это рядовому французу? Далёкому от реального понимания политики и искренне считающего, что там, в далёкой России, такое же гражданское общество, как и у них, во Франции. А чёрта с два!
Думать трезво, взвешенно, обсуждать русскую политику отстранённо, а не сквозь искажённую призму Франкофонии, способен не каждый французский обыватель. Думать, это вообще сложно…
А раскрученный французскими властями маховик, призванный отвести от себя обвинения в неумелом руководстве и коррупции, перемалывает судьбы и жизни российских солдат.
На улице, под взглядами прохожих, тут же опускающих глаза, стоили только им встретиться с моими, говорим о разном. Арслан прекрасный рассказчик, лёгкий, смешливый и ироничный собеседник. Смеюсь до слёз…
… хотя иногда хочется плакать.
А потом в лавку зашёл покупатель, толстый араб средних лет с оспинами и выражением спеси на толстом лице, и фронтовой медик, усмехнувшись криво, в две затяжки докурил папиросу и нырнул в лавку.
— … чего изволите, эфенди? — услышал я, уходя прочь.
Поглядывая иногда на маленькую сцену, вяло ковыряю вилкой еду, забывая есть. Со сцены картавит небесталанная певичка, жеманно ломая руки и высоко вздёргивая брови, весело галдит студенческая молодёжь, основные посетители этого кафешантана, а я…