Страница 55 из 64
— Вылитый Ференц Йошка, — заявил Марта Петух, как известно, большой специалист по части «Рудоля».
— Можете не сомневаться, — веселился нотариус, — господин Рудольф, коли захочет, может за неделю поднять все деревни вдоль Тисы и повести их войной на кого угодно.
К счастью, у Рудольфа не было исторических амбиций, он вполне удовлетворился той славой, которую доставила ему новая находка: по левую руку старого всадника был обнаружен еще один мужской скелет, под лопаткой у него лежали остатки колчана, возле правой кисти — наконечник стрелы. Кто бы это мог быть!
— Это мог быть любимый слуга знатного господина, какой-нибудь лучник, с которым господин предпочитал ходить на охоту.
— Одним словом, что-то вроде премьер-министра.
— Да, что-то в этом роде. А когда хозяин умер, слугу похоронили вместе с ним, чтобы ему не было одиноко в загробном мире.
— Славный обычай, жаль, что его отменили, — вздохнул нотариус. — А знаете ли вы, что Марта Петух нынче предложил Рудольфу четыре центнера пшеницы? На тот случай, если и впрямь случится какая свара и придется идти на серба.
— Я всегда говорил, что они — чудесные люди, нужно только уметь с ними обращаться, — поп расчувствовался и тяпнул стаканчик.
На следующий день нотариус постучался ко мне в неурочное время, перед самым ужином.
— Прости, что помешал, старина, но тут такое случилось — я не мог тебе не сообщить.
Я охотно простил его, тем более что последние полчаса корчился у стола в величайших душевных муках. Сперва соблазнитель присосался, как пиявка, к губам натурщицы, но потом насытился, женщина тоже начала зевать и подумывать о том, как бы отучить мужа от медового чеснока и приучить его снова бриться каждый день, ведь он, в сущности, куда интереснее помощника нотариуса. Надо было срочно что-то предпринять, а не то они разлюбят друг друга, и художник, помирившись с женой, наймется куда-нибудь учителем рисования.
— К твоим услугам. Что такое стряслось?
— А вот что: у витязя жена обнаружилась. Лежит одесную, но на левом боку, чтоб старик и в могиле мог ей в глаза поглядеть. Молоденькая, видать, одевал ее старик что надо: в ушах — серьги золотые с мой мизинец, на шее — янтарное ожерелье, на поясе — серебряная пряжка, а на пальце — золотое кольцо с рубином, да с каким! Будто теперь из ювелирного магазина, стоило Рудольфу его платком обтереть.
Я суеверен ровно настолько, насколько может быть суеверен человек, вкусивший от многих наук и к тому же бывший некогда лириком старого закала. (Новомодные лирики-мистики все как один рассудительны, словно учителя математики или строители-каменщики. И это совершенно естественно: мистицизм, как правило, дается только тем писателям, чей разум сух, холоден, и остер, как тщательно протертое лезвие бритвы.) При всем том, я не мог не увидеть в появлении этого кольца предначертания свыше. Судьба преподнесла мне кольцо, воистину достойное Андялкиного пальца, кольцо, которое некогда носила восточная княжна, белая лилия, на руках доставленная с туранских полей на берега Тисы. Оно могло отыскаться давным-давно и затеряться в руках грязных торгашей. Оно могло оказаться на пальце какой-нибудь шлюхи и стать нечистым орудием ее ремесла. Оно могло попасть на музейную полку, и праздная публика разглядывала бы его, зевая, пока оно не стало бы жертвой грабителей и не кончило бы жизнь в золотой — ванночке фотографа или дырявом зубе старого торговца пшеницей. Но судьба хранила его — habent sua fata a
Я восторженно поблагодарил нотариуса за великолепное известие и спросил, нет ли у него желания прогуляться со мной обратно на Семихолмье.
— Хотеть-то я хочу, — нотариус хитро улыбнулся в ответ, — да только лучше не пойду и тебе не советую. О кольце не беспокойся, оно в надежном месте, Рудольф на моих глазах запер его в сейф — можешь подождать до утра. Так будем же лояльны и не станем беспокоить высоких господ в такое время.
— Очень трогательно, что свободный королевский избиратель либерален даже по отношению к мертвецам, — подхватил я шутку, — могу тебя успокоить: испанского этикета у тюрков не вводили.
— Нет, дружище, я лоялен только по отношению к живым венграм, но зато ко всем, невзирая на лица. Речь о Рудольфе, о том, чтобы не мешать ему, когда он, удалившись от публики, вкушает радости личной жизни.
— Ах, вот оно что! — я рассмеялся. — Уж не удирает ли мошенник по ночам с кургана?
— Как раз наоборот! К нему приходит Мари Малярша, и они стерегут мертвецов вдвоем.
Я расхохотался так, что едва не свалился со стула. Как там говорил чепайский святой ткач? «Стройный брюнет знатного роду!» Вот Рудольф как раз и есть стройный брюнет, а по знатности рода с ним вряд ли кто сравнится от Иркутска до Гринвича. Да, что ни говори, чепайский ткач — большой пророк. Ей-богу, надо бы послать министру внутренних дел депешу: пусть выкроит ему местечко. Будет у нас хоть один дальновидный политик.
Ох, не мне бы говорить о дальновидности! Ведь сам я на этот раз оказался слеп, как какой-нибудь министр иностранных дел. Можно же было сообразить, что Мари Малярша, воссоединившись с Рудолем, немедленно обретет в нем венец своей жизни. Нетрудно было догадаться и о том, что стоит Рудольфу вступить на этот путь, как в археологической Македонии ему станет тесно.
Собираясь утром на курган, я хотел позвать с собою попа. Прислуга сообщила, что его преподобия нету дома, видать, к нотариусу пошли, тот за ними посылал, приходи, мол, да срочно.
Я отправился следом; во дворе у нотариуса было полно народу. Мужики и бабы шумели, размахивали руками, я едва пробил себе дорогу к двери. Откуда-то донесся гнусавый голос кума Бибока:
— Вернется, раз я сказал! Потому и заложницу прихватил!
— Что это здесь творится? — я вошел в контору. — Уж не свадьба ли, часом?
Господин Бенкоци, надо сказать, был разряжен так, что вполне тянул на жениха. Белые матерчатые туфли отчищены бензином, полосатые теннисные брюки тщательно отутюжены, с пряжки ремня ухмылялся египетский сфинкс из нейзильбера — вид у него был такой, словно ему удалось сбыть с рук все свои загадки разом, — черный люстриновый пиджак украшала крупная маргаритка; не будь мне доподлинно известно, что юный господин изгнан из почтового Эдема, я сказал бы, что это — летняя астра.
Старый нотариус яростно орал в телефонную трубку, он-де битый час ждет, когда ему дадут окружное полицейское управление, и на мое приветливое «доброе утро!» ответил крайне неприветливо:
— Черт бы тебя побрал вместе с твоим утром! Впрочем, пардон, ты здесь ни при чем.
— Да что такое?
— Мари Малярша сбежала ночью из деревни.
— Если мужу дела нет, то нам-то что за дело?
— Есть ему дело: на рассвете перебудил ревом всю деревню и погнался за ними с вилами.
— Господин нотариус забыл сказать, что ваш Рудольф, господин председатель, составил Мари компанию, — прояснил ситуацию юный Бенкоци.
— Господи благослови, — я спокойно улыбнулся. — С судьбой приходится мириться.
Я с удовлетворением ощущал, что судьба заботится обо мне самыми хитрыми способами. Рудольфа она явно предназначила для того, чтобы избавить меня от обременительной симпатии Мари Малярши.
— Вот как? — кисло улыбнулся нотариус. — А то, что Рудольф прихватил с собой сейф, — это тоже судьба? Со всеми побрякушками пращура Арпада — с золотыми брошками, серьгами, жемчугом, янтарем. Ну и колечко с рубином негодяй тоже решил нам не оставлять. Теперь мне ясно, почему, запирая вчера вечером ящик, он вдруг заявил: «Тысяч на пять динаров потянет». Они уже тогда решили бежать в Сербию.