Страница 17 из 37
Луценко сгрузил сумки и упал в сумки.
– Я, конечно, не застал все эти ваши девяностые, но у меня чутье.
– А конкретно?
Луценко потянулся, хрустнул шеей, надел на голову сумку.
– Конкретно не скажу. Этот Треугольников… Мутный тип. У него прыщи на шее.
– Это от анаболиков, – предположил я.
– Это от гармошки, – поправил Луценко. – Мой папа учил не доверять дрищеватым и прыщеватым. От гармошки соединительная ткань разрастается, давит на мозг, такой человек всех ненавидит и жаждет вонзить тебе в спину нож. Треугольников…
Луценко попытался сделать из надетой сумки треуголку.
– Короче, этот Треугольников, по-моему… Может, лучше заплатить?
– На счетах пусто, – сказал я.
– Да, пусто. Но если…
– Своих у меня тоже нет.
– Ага…
Луценко снял сумку. Хотя в сумке ему было оригинально. Если Уланов станет читать свои стихи в сумке, получит многий и многий успех.
– Ладно, – сказал Луценко. – Если он позвонит, я его… Я ему Уланова телефон дам! Гусар ему мозг порвет!
Луценко вскочил, отобрал у меня банку с соком, стал пить, поперхнулся.
– Кстати, Вить, там к тебе пришли, – сказал Луценко через кашель.
– Что?
– Пришли. Додик какой-то, не видел его раньше. Тебя спрашивает. Похож на нашего Уланова… твой брат, что ли? Анатолий?
Луценко вытер локтем подбородок и прищурился.
– У меня нет братьев. Что за Анатолий?
– Я так и знал. Ну он, короче, ждет у крыльца.
Я вылез из кресла, попытался выглянуть в окно, но не получилось – Луценко забил сумками подоконник.
– Я подарил ему сумку, – сказал Луценко.
– Зачем?
– Думал, что он твой брат.
Я достал из холодильника еще банку. Люблю апельсин. Открыл. Сок успел слегка замерзнуть, внутри брякали острые льдины – хороший сок, корейский. Разумеется, обычно я предпочитаю японский, его вкус шире, богаче, но и корейский ничего, питкий и плотный, с легким сандаловым послевкусием, с еле заметными ореховыми верхами.
Я вскрыл банку. Отличный сок.
– Ты чего? – спросил Луценко.
– Устал немного. Перекупался. Жарко еще сегодня…
Я дотянулся до пульта, включил кондиционер.
– Говорят, на кондиционеры введут налог, – сообщил Луценко. – Типа транспортного.
– Это логично, – сказал я. – Они перегружают сеть. Из-за этого останавливаются насосы на очистных, поэтому летом нет воды.
– Воды нет по совершенно другой причине, – возразил Луценко. – Ее закачивают в подземные хранилища.
– Зачем?
– А ты видел, какие волноломы строят? И дно углубляют. Это для подводных лодок. Здесь внизу город, и ему нужны запасы воды.
Да. Если заплыть подальше и нырнуть, то иногда слышишь зуммер, звук, похожий на склоки афалин. Но на самом деле это жители подземного Геленджика переговариваются с жителями подземного Лоо.
– Его еще до войны начали строить. Теперь он разросся от Новороссийска до Анапы.
Сейчас расскажет про одного своего старого знакомого, который гулял по горам в поисках джонджоли, но провалился в расщелину, в глубине которой обнаружил туннель и железную дорогу. Он пошел по этому туннелю и скоро встретил поезд, а в нем слепых филиппинцев, имя знакомому было Вилор.
– Я бы хотел, чтоб меня взяли в такой город, – сказал Луценко. – Хочу жить в бункере. С детства.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, потому, что мать хотела меня убить.
Это Луценко произнес совершенно серьезно. А я не знал, что ему на это ответить, поэтому сказал:
– Моя мать тоже хотела меня убить.
– Это распространено, – согласился Луценко. – Но моя не только хотела, но и пробовала.
– Как?
– По-всякому. Она меня с детства в разные странные секции отдавала. То в мотокросс, то в рафтинг. В стрельбу еще.
– И что?
– Едва начинало получаться, она меня сразу в другое место переводила. Я только-только переставал с кроссача падать, как она меня на надувную лодку сажала. Я едва плавать начинал, так она меня в юные пожарные…
Луценко поболтал банку, отпил.
– В парашютную секцию меня еще хотела сдать, – сказал Луценко. – По здоровью не прошел, слава богу, а то бы точно… Я туда прихожу, а мне говорят, слушай, мальчик…
Луценко попытался сплющить банку, не получилось, облился. Похоже, Миша устал на сумках.
– А потом в армейку зарядила, – Луценко плюнул в банку. – Я мог бы в морской пехоте служить, а она меня в инженерные войска. Ты представляешь – москвич в стройбате?
Швырнул банку на пол.
– Поэтому я всегда хотел в бункер. Лежишь у стены, а над тобой двадцать метров бетона, никто тебя не достанет, атомной бомбой и той не пробить…
У Луценко вдруг сделалось жалкое лицо, так что я поверил, что его мать была не прочь от него избавиться посредством мотокросса. Печально.
– Ладно, Миш, ты тут закрывай все, а я пойду.
– Давай, Витя, – Луценко дотянулся до холодильника и достал энергетик с изображением анаболической гориллы со штангой.
Я покинул офис.
На крыльце сидел Роман Большаков с красной сумкой на коленях, он обернулся и сказал:
– Привет, Витя.
Пройти мимо не получалось никак.
– Здравствуй, Витя, – повторил Роман и поднялся со ступенек.
– Здравствуй, Рома, – сказал я.
Роман вполовину поседел, но остался таким же тощим. А лицо оплыло по краям, наверное, если бы встретил его в посторонней обстановке, не узнал бы. Но здесь узнал.
– А я тебе звонил, но у тебя с телефоном что-то…
Не случайность. Теперь я в этом окончательно не сомневался.
– Мошенники, – объяснил я. – В последнее время не дают прохода, приходится быть настороже.
– Да, меня тоже достают.
Какая уж тут случайность.
– Я тебе из аэропорта звонил, – сказал Роман. – Как прилетел, так сразу к тебе.
– Отдохнуть решил? Могу посоветовать нормальный дом, от города недалеко и недорого. Вода чистая.
– Нет, я ненадолго. Мне поговорить с тобой надо.
На крыльцо вывалился Луценко с сигаретой и банкой пива, хитро уставился на нас. Роман обнял сумку.
– Мужики, а поехали к девкам? – предложил Луценко.
Роман улыбнулся.
– Завтра чтобы в семь здесь был, – велел я Луценко.
Луценко козырнул и щелкнул пятками.
– Яволь, штандартенфюрер! Понимаю, вам надо остаться наедине…
– Вон пошел.
Луценко, насвистывая, отправился к остановке.
Я пытался придумать, как сбежать. Повод, найдите мне повод. Как назло в голову ничего не приходило. Роман… Я растерялся. Вернее, не растерялся, в голове грохотала пустота. И сумки.
Интересно, сколько ему сейчас? Сорок, наверное… Забавно, Роману уже сорок… Вряд ли он такой же прыткий, как раньше. И триста грамм с шашки вряд ли навернет…
– Тут недалеко есть кафе, – сказал я. – Тихое место, хорошая кухня. Наверное, лучше туда… Ты не против?
Роман был не против, я вызвал такси. В машине мы молчали, доехали быстро. «Вердана» была еще закрыта, печь растапливалась, но меня как постоянного посетителя пустили. Мы расположились за столиком с видом на бухту, я заказал окрошку и салат из сельди.
– Как живешь? – спросил Роман.
Я протер стакан салфеткой, неопределенно подвигал подбородком.
– Не, я посмотрел в Интернете, коммуникативные компетенции. Это перспективно?
– Как у всех – то густо, то пусто. А ты? Чем занимаешься?
– А, – Роман махнул рукой. – Я там разным… Тренером, консультантом иногда… Фриланс, короче. Сейчас решил отдохнуть немного.
– Понятно. Ну, а в целом? Баба, дети, бультерьер?
– Не…
– Уже «не» или вообще «не»?
– Вообще, – сказал Роман с печалью.
– Зато не бабораб, – успокоил я. – Как и я. Одинок, свободен, не алень, доволен и никогда не пренебрегаю горячим… Здесь сносная баранина. После окрошки захочется чего поплотнее, я знаю.
Возник официант, я заказал две баранины.
– А как у тебя? – спросил я. – Как танцы? Ты же вроде орал песни и пляски?
– Да никак танцы. Все как-то заглохло… постепенно. Этим отец занимался, а мы с мамой на подхвате больше. Потом не плясалось… Короче, танцуй, пока молодой.