Страница 37 из 191
«Не столко для боев, сколко для прелести салтану был приход», — признавался Неплюев в письме Голицыну на следующий день после боя, 18 июля. Если на Г. Самойловича и городовую старшину агитация крымцев, как считал Неплюев, особого влияния не оказала, то «народ зело шетаетца». В этот день миргородские и переяславские казаки «мало не все пообежали» и «на гетманского сына зело роптали». Недовольство передавалось и слободским казакам, которые Г. И. Косагова «в самой бой лаяли и мало бить не стали»[373].
Хотя Азамат-Гирею и не удалось склонить украинских казаков к измене царям напрямую, его приход и бой 17 июля стали, несомненно, мощным катализатором дальнейшего усиления брожения и недовольства в их рядах. Вскоре после сражения Г. Самойлович направил к Неплюеву представительную делегацию — Л. Полуботка, прилуцкого полковника Л. Горленко и писаря Черниговского полка И. И. Скоропадского. Они вновь заявляли, что их войско охватил голод, и требовали отступления от Сечи, указывая, что представитель Неплюева может лично приехать и осмотреть скудные остатки их провианта. Более того, старшина заявлял, что хан прекрасно осведомлен о плачевном состоянии русских и украинских отрядов, в том числе о масштабах болезней и дезертирства, а главное — о недовольстве запорожцев долговременным нахождением столь крупных воинских сил в их владениях. В этих условиях Селим-Гирей якобы намеревается переманить сечевых казаков на свою сторону, обещая предоставить им в безвозмездное пользование рыбные и соляные угодья в нижней части Днепра. Хан якобы хочет всеми силами ударить на корпус Неплюева — Самойловича и просит запорожцев пропустить часть его сил, которые пойдут на судах от Казы-Кермена. Свои предложения Селим-Гирей передал на Сечь через отпущенного пленного казака, которого запорожцы умышленно скрывают. 19 июля в Сечи якобы прошла рада, на которой обсуждался план примирения с татарами и пропуска их судов на лагерь Неплюева и Косагова. Сечевые казаки будто бы массово выражали недовольство тем, что московское и городовое войско потравило на Запорожье все луга и высекло весь лес, разорило пасеки и т. д. Яркими красками рисовали посланцы Г. Самойловича перед Неплюевым картину приближающейся катастрофы: все городовые казаки скоро сбегут по наговору запорожцев, русские ратные люди взбунтуются и перейдут на сторону последних. В результате с корпусом Неплюева «учинитца так ж, что учинилось над боярином Васильем Борисовичем Шереметевым и будет на нас ропот такой же, что на боярина князя Григорья Григорьевича Рамодановского за чигиринские бои». Устами своих посланцев Григорий Самойлович предлагал русским военачальникам «съехатца и собрать к себе генералов и полковников, и началных людей, и дворян» и объявить им предложение украинской старшины об отступлении. В тот же день Неплюев и Косагов посылали к Г. Самойловичу дьяка Петра Исакова, который заявил гетманскому сыну, чтобы он «мало задержался и великих государей указу пообождал, и о лутчем обмыслил крепко». При этом русские военачальники выразили готовность тем казакам, у которых кончился провиант, «по невелику дать хлебных запасов». Г. Самойлович, однако, ответил, что «ево де полков казаком за крайнею бесхлебицею и за бескормицею конскою ни по которому образу стоять невозможно, а хлеба де ему взять хотя б тысячу чети, то разве кумпанейским да сердюцким полком, а всего ево войска хлебом прокормить не мочно». Гетманский сын продолжал настаивать на необходимости «конечно, не дожидаяся на себя от неприятелей, паче же от запорожцов вредителства, отступить х Кодаку» и именно там стоять до получения царского указа. Сообщая обо всем этом Голицыну, Неплюев и Косагов явно нервничали и требовали от него разрешения отойти к Кодаку вместе с Г. Самойловичем в том числе и для того, чтобы не допустить дальнейшего обострения отношений с черниговским полковником и чтобы «порознить» казаков его полка с запорожцами[374].
Встревоженные Неплюев и Косагов 20 июля послали в Сечь посланца — ахтырского казака Никиту Уманца для проверки сообщенных представителями Г. Самойловича «вестей про неприятелских людей и о казацких поведениях», при этом харьковский полковник Г. Донец от себя направил туда же торского сотника Максима Ильина сына Корсунца для доставки в полк пришедшего на Сечь казака своего полка, бежавшего из татарского плена. И Уманец, и Корсунец вернулись обратно на следующий день. Первый переночевал в курене атамана Ивана Погорелого и «меж казаков в переговорех ни х какой шатости слов никаких не слыхал». Уже перед отъездом атаман Роговского куреня Г. Сагайдачный сообщил, что его казаки видели «около Великой Воды орды крымския болшие». В связи с этим сечевые казаки отогнали «из лугов с низу» табуны пасшихся там лошадей, а кошевой Ф. Лихопой приказал послать на трех липах (лодках) казаков на разведку «к Великой Воде для проведыванья тех татарских орд, подлинно ль в тех местех стоят». Корсунец донес, что запорожские казаки интересовались у него, как долго Неплюев и Косагов собираются еще стоять в Запорожье, и жаловались, что из-за русских ратных людей «в угодьях их казацких и во всяких промыслах учинились убытки великие». Наконец, Корсунец слышал разговоры запорожцев, что хорошо бы им помириться с ханом «для своих рыбных и соленого промыслов» и «промышлять водою и берегом… свободно». 22 июля все эти вести Неплюев и Косагов выслали Голицыну[375]. Г. Самойлович и старшина, таким образом, с опредленными и вполне понятными целями преувеличивали степень «шатости» в рядах запорожцев, желая заставить Неплюева и Косагова отойти от Сечи вверх по Днепру, однако, безусловно, верно изображали вызревавшие среди них настроения. Все это заставляло русских военачальников быть на чеку, а Неплюева — просить Голицына о выводе войск с удвоенной силой, тем более что брожение перекинулось и на русских ратных людей. 20 июля челобитную о невозможности продолжать службу подали кормовые донские казаки из полка Косагова, которые, по их словам, «оцынжали и опухли»[376], а 25 июля начальные люди севских и белгородских рейтарского и солдатских полков потребовали выплаты жалованья, ссылаясь на тяжелые условия службы[377].
К последней декаде июля 1687 г. относится обширная цедула Л. Р. Неплюева, адресованная В. В. Голицыну, в которой он по пунктам излагал свои мысли касательно требований главнокомандующего, содержавшихся в не дошедшем до нас письме. Вообще, рассмативаемая здесь и выше переписка двух военачальников является крайне ценным и в чем-то даже уникальным источником по истории первого Крымского похода, поскольку не только дает в руки исследователя ценнейшие подробности днепровского похода Л.Р. Неплюева и Г. Самойловича, но и показывает личное, порой весьма эмоциональное отношение Голицына к неудаче всего задуманного им предприятия, а также его опасения за судьбу русско-польского союза. В своих письмах Неплюеву он продолжал категорично настаивать «над неприятелем каким способом ни есть показати бы промысл», извещал севского воеводу о получении известия от коронного гетмана С. Яблоновского, что будто польские войска «пошли в улусы очаковские». Поэтому Неплюеву приказывалось «хана на Полшу не пропустить, а побыть в Запорожье до сентября».
Неплюев, который, если верить его письмам, занимал суровую и непреклонную позицию в отношении любых требований Г. Самойловича и городовой старшины вывести войска, в письмах к Голицыну вел себя совершенно иначе, на все лады расписывая безнадежную ситуацию своего корпуса и буквально умоляя князя дать приказ на его отвод хотя бы к Кодаку. В ответ на приказ Голицына стоять в Запорожье до сентября он сообщал, что от Г. Самойловича разбежались все казаки, кроме Стародубского полка и Глуховской сотни, что его ратные люди собираются посылать к князю челобитчиков, что они и «со слезами» просили окольничего отступить до Кодака, где выражали готовность стоять до начала сентября. В противном случае солдаты и начальные люди его полков, считал Неплюев, «все разбегутца, потому что от болезней и от смерти великой страх на них». В другой цедуле он выражал готовность стоять в Запорожье до «Спожина дни» (15 августа). Окольничий жаловался, что гетманский сын и старшина теперь не только «нарекают» на него, но и подстрекают русских ратных людей, чтоб «приходя ко мне, о отступлении кричали непрестанно». «И сколко моя бедная голова, о чем и прежде тебе государю моему упоминал, не от посторонних, от своих носит напасти, а описать ныне не могу», — сообщал он Голицыну. Окольничий предлагал оставить в Запорожье отряд товарища Г. И. Косагова Сидора Каменева[378] (пока придет «большой воевода») с полком Михаила Вестова (2 тыс. человек), Яблоновским солдатским полком (1700 человек), сумских казаков (500 человек), харьковских казаков и добровольцев разных полков, всего около 5 тыс. человек. Больше, полагал Неплюев, оставить «невозможно», так как сейчас, как он писал, «нас ныне и много, а болных половина».
373
Там же. Л. 180.
374
РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 77–81.
375
РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 86–88.
376
Там же. Л. 82–83 об.
377
Там же. Л. 92–93.
378
По свидетельству Неплюева, С. Каменев имел обширные связи и знакомства в Сечи: «на Запорожье у него старшина самой ближней свойственник, их же Каменев» (то есть родственник С. Каменева. — Авт.). Сам Сидор «человек доброй и побожной, да и запорожцы с ним Сидором в согласии нарочеты».