Страница 34 из 191
24 июня Голицын получил отписку Неплюева на имя великих государей, содержание которой уже разбиралось выше, среди прочих документов. Это окончательно вывело главнокомандующего, чьи военно-политические планы терпели крах, из равновесия. «А отписку твою к Москве не пошлю, — возмущался Голицын, — и посылать неприлично, а тебе прежнее мое намерение объявляю, что быть тебе с ратными людми там, где ты ныне». Далее излагались рекомендации и требования из предыдущего письма, причем еще раз четко подчеркивалась главная цель «промысла» над днепровскими крепостями: «тем доволствы мирным договором с полским королем учинить и хана с ордами в Крыму удержать, а великих государей на украинные городы и на полского короля не допустить»[343].
Отдельно Голицын написал Косагову, призывая его не только «в делех государских и в промыслу не слабеть», но и поддержать упавшего духом Неплюева, убеждая его, чтобы он «к промыслу потрудился с прилежанием неоплошно». Косагов передал эти пожелания главе Севского разряда, и тот, несомненно, уже получивший персональный выговор от Голицына за малодушие, уверял главнокомандующего в письме от 28 июня, что «готов даже до смерти сиротской мой подвиг неотменно имети», но при этом продолжал настаивать на огромных трудностях, ставивших под угрозу продолжение похода. Теперь Неплюев указывал не только на массовый падеж лошадей, но и на активное дезертирство харьковских и ахтырских казаков («одни сумские еще держатца», — писал он), вслед за которыми стали разбегаться и остальные ратные люди. Более того, сотник ахтырского полка Никита Уманец заявил «на соблазн» бывшим в полку Косагова слобожанам, что их отряд прислан «на перемену» гарнизону Каменного Затона «и теми словами учинил им к побегу повод», что, видимо, усилило недовольство в их рядах, позже вылившееся в открытый бунт. Что касалось плана похода, то окольничий, командовавший экспедиционным корпусом, колебался: сам он склонялся к тому, чтобы все же идти вниз по Днепру «воденым путем», тогда как запорожцы предлагали русско-украинскому войску переправиться через реку на правый берег и маршировать вдоль него. В конце концов Неплюев решил переправляться, задержавшись у реки на некоторое время из-за «немерных ветров»[344].
1 июля Неплюев, Косагов и Г. Самойлович получили информацию от выходца из Крыма о передвижениях крымского хана (позднее она была подтверждена прибывшим в расположение войск Неплюева П. Хивинцем и сопровождавшим его полтавским казаком Ивашко, а также другими выходцами из плена). Суммируя все эти известия, реконструировать действия армии Селим-Гирея в конце весны — начале июля можно следующим образом.
Как уже отмечалось, известия о планирующемся русском походе на ханство заставили Селим-Гирея мобилизовать все доступные силы и средства. К лету 1687 г. все «татаровя, у которых добрые и худые лошади», были «высланы на голову» в войско, вышедшее за Перекоп навстречу Голицыну. Крепость на перешейке прикрывали «пешия татаровя» (4 тыс. человек), которые были «поставлены по валу». Как свидетельствовал побывавший в ставке хана русский гонец П. Хивинец, «в Крыму кроме малых робят, которые на лошедях ездить не смогут, никого не осталось». Под знамена Селим-Гирея прибыли отряды «темрюцких и шавколовых черкес и едисанцов, [всего] тысяч с пять», а также азовские татары. В конце мая Селим-Гирей находился недалеко от Перекопа. В течение июня крымские войска, не имея возможности из-за палящего зноя длительно находиться на одном месте («от великих жаров конские кормы худы»), двигались на восток к Тонким Водам (пролив рядом с Арабатской косой), далее на север к верховью Молочных и Конских Вод, а затем, повернув, «перешли на другую сторону Перекопи на колодез Колончак, а с Колончака под Шахкермен». Оттуда ханское войско двинулось вверх по Днепру до р. Рогачик[345].
По сведениям, полученным Неплюевым, стоя на Молочных Водах, Селим-Гирей ожидал подхода русской армии, намереваясь «у Конской… учинить бой». В это время из Сечи в османские крепости «передался казак» с сообщением о разделении русского войска, «чтоб одним стоять против крымских войск, а другим идти от Запорожья на Крым и ис тех де разделенных войск много число уже в Запорожья пришли». Именно поэтому Селим-Гирей откочевал с Молочных Вод на Каланчак и выслал в район Каменного Затона «для языков» два отряда («станицы») числом 12 и 40 человек. Отправленные в разведку татары добрались до р. Рогачик и, простояв в засаде («в скрыте») пять дней, выяснили, что корпус Неплюева и Самойловича действительно подошел к лагерю Косагова. Однако языков им взять не удалось. Недовольный Селим-Гирей якобы даже «на тех посылных кричал с великим сердцем и поставил на том, что ему, перебрався на самых добрых лошедях притти безвестно» на Каменный Затон. При этом часть орды хан решил переправить через Днепр, чтобы атаковать те русские войска, которые уже находились на правом берегу. По оценкам выходца из плена, татарского нападения следовало ожидать 1 или 2 июля. В этих условиях Косагов и Неплюев, «оставя за Днепр переправу, дожидалися ханского приходу у Каменного Затону» до 4 июля, укрепляя вал Каменного Затона («покрепилися валовою крепостию»). К этому времени на правый берег Днепра переправились рейтары и копейщики генерал-майора А. Цея и солдаты генерал-майора Д.В. фон Граама. Переправа шла медленно из-за малого количества судов и сильных ветров. Однако атака крымцев не состоялась, и Самойлович с Неплюевым все-таки переправили остальные назначенные в поход войска «на казикерменскую сторону», оставив с Косаговым на левом берегу «в окопе в заставе» пять пехотных полков и рейтарский полк.
Между тем 4 июля подойдя к р. Рогачик, Селим-Гирей послал к Каменному Затону шеститысячное войско нураддина Азамат-Гирея, султана Шан-Гирея, азовского бея, двух черкесских мурз с крымскими, азовскими татарами, едисанцами и черкесами. 5 июля на рассвете («в оддачю часов ночных») это войско атаковало передовые разъезды у лагеря Косагова («заставных» ратных людей) в Каменном Затоне. Начался бой. Часть нападавших бросилась «на стада конские за реку Конскую». Л. Р. Непюлев, «послыша пушечную и мелкого ружья стрелбу», переправился обратно за Днепр. Вместе с Косаговым и остальными войсками они двинулись на противника «наступателным образом, и был бой до шестаго часу дни». В результате «те неприятелские люди, видя от… ратных людей наступление и крепкой бой и от пушечной и из мелкого ружья стрелбы во своих босурманских силах на люди и на лошеди упадок, боевое спорное место уступили… ратным людем». Русские «многих турских и крымских людей побили», кроме того посланные Косаговым курские калмыки и донские казаки на конях и на лодках преследовали тех татар, которые во время боя переправились «чрез реку Конскую на островы» и отогнали пасшихся там лошадей. Стада удалось отбить, многие татары были перебиты, а остальные, «оставя ружья и платья, плыли на островы наги». Донские казаки и курские калмыки преследовали их, захватив «немалое число кафтанов и саадаков, и иного ружья». Остатки разбитого противника «пошли по Днепру вниз» к Ислам-Кермену.
Несмотря на выигранное сражение, положение русско-украинского отряда у Каменного Затона продолжало оставаться сложным. Еще до нападения татар Неплюев выслал Голицыну очередное письмо с жалобами на катастрофическое состояние своего отряда, голод, конскую бескормицу и падение лошадей («клячи все стали, а иные померли»), нарастающее дезертирство, особенно среди слободских и городовых казаков (последние к тому же, убегая, «лошедей крадут и людей побивают и грабят непрестанно»), огромное число больных (500 человек) в своем отряде и особенно в корпусе Косагова («а все лежат с болезнью цынжалою»), где в строю осталась якобы едва тысяча человек (на самом деле больше: см. об этом далее). В отряде Г. Самойловича и вовсе началось брожение. «И хто как хотят, те так и делают казаки, толко Черниговской полк да сотня глуховская да кумпанейцы и сердюки держатца», — писал Неплюев. Сам гетманский сын в этих условиях не желал и слышать о походе на Казы-Кермен («А з гетманским сыном о таком добывании я говорил, и он говорил, чтоб я такого намерения не писал, а ево де полчаня ждать не будут»). Неплюев уговаривал Голицына отложить казыкерменский «промысл» до весны, отмечая, что дойти туда «сухим путем… за многими причинами невозможно», а на лодках сможет доплыть лишь небольшой отряд в 600 человек, что даже в случае взятия крепости удержать ее будет крайне трудно. «Милости у тебя, государя моево прошу, не погневайся государь мой, что я преже сего к тебе, государю моему писал о нуждах бескормных, а то писал самую правду», — заканчивал письмо Неплюев[346]. Жалобы Неплюева подкреплял Косагов, направивший главнокомандующему подробную роспись большого количества больных и дезертиров из своего корпуса[347]. Голицына, как это часто бывает, «самая правда» от Неплюева не только не удовлетворила, но скорее усилила его и без того немалые раздражение и досаду. В результате окольничий получил от князя новую порцию нотаций. Голицын порицал Неплюева за разделение войск, хотя сам рекомендовал это делать ранее, за медленное продвижение, за просьбу отложить «промысл» до весны и проч. и по прежнему требовал проведения операции против турецких крепостей[348].
343
РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 11–12. Письмо В. В. Голицына от 27 июня.
344
Там же. Л. 19–20. Голицын в ответ на это послание, не будучи уверен, что его предыдущие письма получены, писал к Неплюеву 30 июня с р. Вороной, повторяя прежние распоряжения. «Та твоя посылка и тамошнее твое с ратными людми бытье зело прилично и надобно, и ты се лехко не ставь и не почитай», — назидательно писал князь. Он требовал от Неплюева жестко пресекать дезертирство и сообщал, что дал распоряжения бывшим в Большом полку слободским полковникам ловить и высылать беглых казаков обратно в полк к Неплюеву (Там же. Л. 21–24). Разбирательство по делу Н. Уманца см.: Там же. Л. 40–43.
345
РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 52–53, 62–63, 129–130.
346
РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 25–37, 52–53, 130; РГАДА. Ф. 210. Оп. 6. Кн. 131. Л. 649–652. Ср. описание боя: Великанов В. С. Днепровский поход… С. 40–41.
347
РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 185. Л. 38–39. Здоровых служилых людей в корпусе Косагова на 1 июля было 3046 человек (в том числе 483 рейтара, 166 кормовых донских казаков, 741 человек в Старооскольском полку, 341 — в Хотмыжском, 541 — в Новоприборном, 500 сумских казаков, 400 острогожских, 100 харьковских, 40 ахтырских). Больными числились 794 человека, в том числе 184 рейтара, 36 донских казаков, 200 солдат Старооскольского полка, 148 — Хотмыжского полка, 85 — Новоприборного полка, 65 ахтырских казаков, 71 острогожский казак и др. Дезертировали 1363 человека, в том числе 157 человек из Старооскольскоо полка, 32 — из Хотмыжского, 105 — из Новоприборного, 612 харьковских казаков, 403 ахтырских и др. Наконец, умерло к означенному времени 1300 человек, в том числе 253 рейтара, 26 донских казаков, 83 солдата Старооскольского полка, 299 — Хотмыжского, 326 — Новоприборного, 37 сумских казаков, 17 ахтырских, 38 острогожских и т. д.
348
Там же. Л. 44–50. Приведем фрагмент письма Голицына от 3 июля как яркий образец стиля главнокомандующего: «Пишешь ко мне, что уж полки Цеев и графов и иные чрез Днепр переправились, и мне видитца, что то учинено напрасно. Для чего было с людми розрозниватца, сам ты пишешь, что бутто хан с ордами хочет на вас приходить и естли чаяшь ево приходу, чего было людей за Днепр отпускать, пристойно бы было и прибылнее дать неприятелю отпор всеми людми на сей стороне Днепра, а хотя б ханова приходу не было и сею стороною Днепра удобно было вам итить всеми полки под Шахкермень и под иные городки, а теперь учинилось у вас сверх чаяния моево, люди полков ваших розрознились и под городками под Казыкерменем и под Шахкерменем не ведомо как вам придетца чинить промысл. И увидев хан такой твой у городков слабой промысл и обгоняв ветры около вашего обоза, а вам в окопе никакой шкоды учинить ему будет не мочно и он похочет итить с ордами в Полшу или под наши полки. А ты там, розбився переправою с людми и в месяц не зберешься. Да и люди все от той розни в таких переправах розбегутца. Пишешь ты ко мне, что естли Бог даст Казыкермень в руки, держат ли ево и какими людми держать. И я тому дивлюсь, откуду тебе сие пришло и ответу на то не мог тебе у себя сыскать, однако ж хотя коротко объявляю: не печался ты о том, естли подал бы Господь Бог ту крепость в руки, мочно бы тогда изыскать способ как ее держать и для чего бы се в руках не держать, потому что зело б была она надобна и потребна, и прибылна. Ты ж пишешь, что не лутчи ль тот промысл до весны отложить. И я естли бы ведал такое твое намерение, то бы и не послал тебя туды, все знаешь, да не то ко мне пишешь, естли до весны отложить, а тебя отпустить, то в далнюю проволоку то дело пойдет и не одержит никакова не токмо промыслу, ни начала, когда будет вешней наряд и посылка и каким убытком станет, то ты все сам ведаешь. Ныне все то дело прилично делать, когда ты со мн[ог]ими людми туды зашел и гетманского регимента там многие войска, а и весною добро б такое собрание было, да не чаю я».