Страница 36 из 59
— Где Сеймур?
Вокруг меня заработало сарафанное радио, в котором друг другу передавался вопрос: «Куда запропастился чертов Гровейнец?»
Краем мозга я понимала, что снова мешаю, снова отвлекаю своей совершенно неуместной истерикой, но ужас забрал у меня способность адекватно анализировать и рассуждать.
Когда сквозь свои залепленные волосами и дождем очки я различила черты Архольна, то безрассудно кинулась к нему на грудь, вцепилась сведенными судорогой пальцами в мокрый плащ и громко расплакалась, бесстыдно, неуклюже, унизительно.
— Рыжая, что с тобой? — беспокойно спросил он.
Конечно, я не могла ответить внятно. Мой рот исторгал звериный скулеж и вой, меня трясло от страха, я не в силах была остановиться.
Сеймур бережно поднял меня на руки и унес от безумства стихии.
Мне было все равно, куда, в каком направлении, лишь бы с ним. Я позорно всхлипывала и слушала его голос, который ворковал:
— Неужели профессор боится дождичка? Ладно тебе, Лия, в конце концов, ты же не леденец на ножках, хоть и сладкая. Ты не боялась змей на островах, все лезла в их норы, скорпионов не замечала, когда они путались у тебя в волосах, а капли воды напугали тебя до смерти.
Пока он говорил, ласково гладил меня огромной теплой рукой по сырым и холодным волосам, осторожно прижимая к себе.
Сеймур счел, что его каюта больше подходит для успокоения моей бедовой рыжей головы, и он был прав, как никогда, хотя бы потому, что в его каюте не было такого большого иллюминатора, а было только маленькое кругленькое оконце. Это стало той отправной точкой, после которой я начала приходить в себя.
Его каюта была меньше моей, с тесной заправленной кроватью и небольшим комодом для хранения одежды, и ни одной личной вещи, будто здесь никто время и не коротал.
Сеймур сел на кровать вместе со мной, с рук он меня так и не отпустил, а я и не рвалась. Так было менее страшно, приятно, бессовестно тепло и мирно.
Дирижабль трясло все сильнее — руки удерживали все крепче, но меня это уже не приводило в дикий ужас. Всхлипы отступили и слезное производство остановилось. Чтобы хоть как-то отвлечься от темы непогоды, пугающей в своем неистовстве, я заявила:
— Ты собирался прийти вечером и не пришел. Почему?
— Ты была с Кроуэллом. Я не хотел мешать.
— Мешать чему? — я все так же продолжала бессмысленную беседу, лишь бы не обращать внимание на гул ветра, скрип древесины и грохот грома, от которого я вздрагивала и болезненно сдавливала все то, что попадет под руку.
— Вам, — бросил он, удерживая меня крепче.
— Каким таким нам? — продолжала я говорить полнейшие глупости, даже не особо вникая в их смысл.
Мои глаза скользили по моим синим пальцам, по сжатой ими рубашке, которую я умудрилась вытащить из-под плаща. Сеймур так и не снял его, боялся выпустить меня из своих рук. Мой взгляд пополз еще дальше по его мощной шее и кадыку, который поднялся и опустился с глотком, по бороде, в которой остались капли дождя. На губах я задержалась дольше, чем стоило…
— Послушай, рыжая. Думаешь, раз я простой наемник, то глупец? — завелся от чего-то Сеймур. — Тебе он нравится.
— Что? — непонимающе спросила я. Мне даже пришлось привстать для того, чтобы заглянуть в типичные для Гровейнцев голубые глаза, может, в таком положении мне будет легче понять Гровейнскую логику.
— Подожди, подожди, — застрекотала я, — я что, похожа на Святую Всепрощающую?
Почему мне на ум пришла Святая женщина из древней легенды, сложно было объяснить. Буря явно повлияла на мой рассудок, и не в лучшую сторону.
Святая Всепрощающая всем помогала и всех прощала, и люди возвели ее в ранг Святых, чуть ли не Стихий. Она стала олицетворением человечности, доброты и поддержки.
Ответ Сеймура я насильно прервала, заткнув его рот своей ледяной ладонью. Контраст прикосновения моей кожи и его теплых губ был колоссальным и путал меня, а его борода щекотала кожу и сбивала с мысли.
Продолжая смотреть ему прямо в глаза, я собралась вопреки отвлекающим и волнующим факторам и закидала его вопросами:
— Разве можно любить и обманывать? Разве можно чувствовать что-то действительно ценное и манипулировать только для того, чтобы поставили закорючку на бумажке? Разве так поступают с человеком, которого любят?
Я убрала с его лица ладонь и опустила глаза, но говорить продолжила:
— В любви я понимаю ничтожно мало, с этим не поспоришь. Книги, магживотные, эксперименты, преподавание, туфли — это я люблю, умею и понимаю.
Сеймур не перебивал и даже не пытался, участливо слушал, а я, поправив очки, решила сказать ему все, что чувствовалось на душе. И почему я решила, что Архольн подходящая «жилетка» для моих мутных домыслов…
— Мне скрывать нечего. Ты прав, я видела в себе симпатию к Серхио, но головы никогда не теряла. Я — профессор, а он — владелец Причала и Верфи. Это первое. А второе, как ситуацию ни крути, он меня использовал. Разве можно доверить свое сердце после такого? Я бы не стала рисковать…
Гровейнец вернул меня в прежнее положение, то есть на свои руки и продолжил гладить мою голову, как несмышленого детеныша из отряда приматов.
— Серхио — болван! — неожиданно ворвалось в диалог собственное заключение Сеймура.
Он тихо и облегченно рассмеялся.
Спорить не было сил, я смежила опухшие веки и, пригревшись у здоровяка на руках, уснула, отстранившись от звуков бури, ветра и своих страхов. Я смертельно устала.
Проснулась я уже утром в своей каюте и в своей же постели. Под боком сопел Лазур, в иллюминаторе пробегали белые кони-облака, а нежное раннее солнце настраивало на хороший день.
Несмотря на вчерашнее эмоциональное истощение в результате своей нелицеприятной истерики, настроение было отличное и даже воодушевленное. Это было странно.
Сладко потянувшись, я вернула глазам четкость и отправилась в общую ванную, где «почистила перышки», а потом направилась завтракать с Лазуром на плече.
В столовой мы успели застать часть команды дирижабля, правда, среди них снова не было ни Сеймура, ни Серхио. Мое хорошее настроение как водой смыло. Я занервничала, ведь перед всеми стоило извиниться. Так я и поступила.
— Прошу прощение за мое неподобающее поведение! — твердо произнесла я. — Простите, что я все время путаюсь под ногами и не даю выполнять такую тяжелую работу, как ваша. Мне очень жаль. Я никак не могу сдержаться, впервые в жизни я лечу.
— Полно тебе, Рыжик, — оборвал меня Кок. Он поставил оладышки, сдобренные сиропом, на стол. — Садись завтракать и более эту тему не поднимай. Ты никому не мешаешь. Придумала тоже. Эй, ребята, я правду говорю?
Весь жующий экипажа синхронно закивал, кто-то даже согласно угукнул.
— Вот, видишь, а ты переживала. Ешь давай! — Кок наказал мне есть, а сам ушел в свою ароматную берлогу.
Все были приветливы и милы со мной, хотя я ожидала иного, даже учитывая защиту Кока. Но, по всей видимости, никого не волновал мой срыв — это окрылило меня и обнадежило, ведь неприятно осознавать себя занозой в одном месте для таких хороших людей. Но мне казалось, что извиниться перед Сеймуром все-таки стоило, однако духу пока на это не хватало.
После оладушков и маленькой помощи на кухне я спряталась у себя в каюте, и вместе с Лазуром мы постигали границы его восприятия. Я не так много преуспела узнать, как меня позвали в капитанскую. Честно, я очень испугалась, что сделала что-то не так, залезла, куда не следует, или сломала что-то во вчерашнем безумии.
Как только я зашла в кабинет, мои коленки задрожали, а руки затряслись так, что их пришлось спрятать за спину.
Капитан Лургас меня встретил и сказал:
— Доброе Утро, Лия. Слышал, ты достойно перенесла непогоду.
— Очень смешно, — пробубнила я.
— Я и не смеюсь. Для первого полета, да зацепить такую бурю. Ты — крепкий орешек, профессор.
— Капитан Лургас, вы правда так считаете? — уточнила я, ощущая себя маленьким ребенком, которому протягивают в подарок сочное яблочко в тягучей карамели.