Страница 57 из 67
"Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие, и ведь все сама, все сама, - думала игуменья, - Никому ничего доверить нельзя". Аграфена зло глянула на пыхтящую рядом толстую краснощекую сестру Марфу, ответственную за монастырские склады. "У-у, дурища, поперек себя шире! Вечно у нее в продуктах то гниль, то недостача. Не иначе как сама жрет. И туда же, на мое место метит".
Маленькая сухонькая игуменья старалась двигаться солидно, не торопясь, как и положено духовной особе ее звания, однако, неизбежно срывалась на меленькую торопливую рысцу, так что тяжеловесная сестра Марфа едва поспевала за ней и пыхтение становилось все громче.
Шустро семеня к складам, игуменья краем глаза заметила племянницу, гуляющую под деревьями в сопровождении сестер. Вот уж кто вызывал у Аграфены двойственное чувство. С одной стороны, племянница явно удалась не в клушу-мать, а в нее - Аграфену. И умна и нравом крута, вон как сестер окоротила, дыхнуть боятся. С другой стороны, испортили девку безбожные пляски да наряды иноземные. Где такое видано, родители ее замуж порешили отдать, и не за кого-нибудь, а страшно подумать - за самого государя, а она носом крутит. Да за волосья ее, плетью пару раз... Но и то сказать, каково девке с таким женихом, если первая его жена, царица Евдокия, в Новодевичьем монастыре нынче - ни жена, ни вдова. Может и правду говорят, что царя в младенчестве подменили, что нынешний Петр - это сам антихрист, помилуй нас Господи. Ну, а в любовь с англичанишкой, о котором княгиня Наталья говорила, она, Аграфена, не верит. Наталья Андреевна сама вечно у греха крутится, не девочка, чай, уже, а все наряды с ассамблеями, вот и чудится ей невесть что. Хоть и последние времена настали, а столбовая боярышня, православная, и вдруг с иноверцем, латинянином поганым - быть такого не может.
Размышления игуменьи были прерваны явлением странным и вовсе не благолепным. От внешних ворот, не разбирая дороги, прямо по лужам, бежала сестра привратница. Увидев игуменью, она круто свернула и бросилась к ней.
- Мать игуменья, мать игуменья! - еще издалека кричала привратница. - Там, там у ворот..., кони..., все с фузеями..., кричат..., в ворота бьют...
- Успокойся, дочь моя, отдышись. - мать Аграфена неодобрительно воззрилась на монахиню, - Я уже стара, а коней с фузеями, да чтобы в ворота стучали, еще ни разу не видала. Скажи толком, кто кричит, зачем стучит.
- Солдаты, матушка, солдаты у ворот. Все конные, офицер с ними. Требуют впустить, говорят, царев указ. Грозят ворота ломать.
Игуменья горестно вздохнула. Ну вот, а день был такой тихий, благостный. Принесла нелегкая. Нет, останние времена, как есть останние.
- Что же, коли царев указ, впускай. Мы царю верные слуги.
Привратница побежала обратно к воротам, сама Аграфена поспешила туда же. Еще издалека она услышала грохот, в ворота зло и требовательно лупили тяжелым, молодой голос бешено орал: "Отворяй, государев указ!" Наконец, створки распахнулись и с десяток драгун в синих мундирах влетели в сад. За ними на громадной телеге вкатилась странная круглая решетчатая конструкция. Игуменья не могла понять назначение этого бесовского сооружения, однако, разглядела, что почти в центре него было что-то вроде низенького плетеного креслица, только с навесом. На передке телеги сидел маленький кругленький человечек. Коричневый суконный кафтан, колпак, дымящаяся трубка в зубах безошибочно обличали в нем иноземца. Рядом с ним болтали ногами два здоровенных парня, видать, помощники. Дьяволова телега резво покатила в сторону церкви, солдаты поскакали за ней. От группы отделились двое, судя по белым шарфам - офицеры, и погнали коней в сторону Аграфены.
- Мать игуменья, - заговорил первый, более молодой, - я поручик драгунского полка с указом от...
- Не знаю, кто ты таков есть и с каким указом, - Игуменья гневно стукнула клюкой о землю. - Но как посмел ты вломиться в святую обитель, да еще и безбожных табашников с собой привести? Совсем страх Божий потерял?
Гнев Аграфены не произвел на офицера особого впечатления.
- Мать игуменья, и я, и мастера иноземные здесь по поручению его царского величества. Велено вручить вам сей указ, касающийся главного монастырского колокола.
И он протянул бумагу. Холодея от дурных предчувствий, Аграфена развернула указ. В глаза бросились слова: "государственная надобность...", "защита Отечества..." "снять...", "переплавка...". И подпись "Птръ..., всея Великия, и Малыя, и Белыя..." Старуха глухо вскрикнула и выронила свиток.
- Да как же это, да что же это... Святую Варвару в печь? Пушки из нее лить? Ведь святая вещь! Как можно такое удумать?
- Сожалею, мать игуменья. - перегнувшись из седла, офицер поднял бумагу, - Однако вышла армии нужда неотложная. Все служат Отечеству в меру сил, пришла и вам пора послужить.
Он развернул коня и оба офицера поскакали к колокольне, не обращая внимания на крики игуменьи. Та, опомнившись, рысцой помчалась за ними. А у колокольни разворачивалось страшное действо. Иноземный мастер покрикивал на помощников, что-то сооружавших внизу. Наверху колокольни солдаты уже обвязывали веревками колокол св. Варвары. Огромный колокол, который уже давно стал не только гордостью, но и голосом монастыря, сначала тихо загудел, когда незнакомые руки дотронулись до него. Дальше раздался звук, которого обитатели монастыря не слышали никогда и вообще не предполагали услышать - колокол жалобно звякнул и умолк, потом раздался глухой стук, перемежающийся иностранной бранью и далее тишина. У их святыни вырвали язык, по другому Аграфена не могла воспринять это. Из глаз старушки потекли слезы отчаяния, а дрожащие губы отказывались шептать молитву. Безысходность положения подстегнула мать Аграфену и она схватила стремя офицера.
- Сударь мой, али ты не православный, нешто креста на тебе нет? Пошто разоряешь обитель? Славу нашу губишь!
- Побойтесь Бога, мать игуменья, о каком разорении речь? Государь и так к вам милость имеет. Вона, четыре года назад, когда все служители Божии монастырские были посланы окопы рыть и шанцы ставить для обороны от шведа, вас никто не потревожил. И казна монастырская нетронута. А колокол ваш для пушечного литья нужон. Не обессудьте, забираем.
- Соколик, так коли нужда у государя в деньгах на пушки, мы сейчас, мы мигом, - Аграфена кивнула сестре Манефе, монастырской казначейше. Офицер посуровел.
- Это замечательно, что вы, святая мать, готовы помочь государю деньгами. Я всенепременно сообщу об этом самому Петру Лексеичу, так что ждите в ближайшее время от него людей с ревизией, они и поглядят, что там у вас в кладовых может войску сгодиться.
Аграфена побелела, а офицер продолжал:
- В колоколе вашем бронза редкостная, в пушечном деле особо нужная. Не знаю, ведомо ли вам, но государь гонит шведов с исконных своих вотчин, с Ижорской земли. Спешно нужны добрые пушки, а ждать, пока снова такую бронзу выплавят - недосуг. Да не беспокойтесь вы, мать, колокол благому делу послужит, победе православного войска над лютеранскими грешниками.
- Колокол и так служит православному оружию, он зовет на молитву, звоном взывает к Господу, нельзя его плавить, он свят.
- Э-э, матушка, если кроме картечи из новых колокольных пушек по шведу еще и молитвой да святостью шарахнет, тем скорее ему конец придет.
Аграфена метнулась ко второму офицеру.
- Вы, господин офицер, вроде постарше будете, как же можете такое безобразие учинять, над святынями глумиться?
- Мать игуменья, - снова заговорил первый офицер. - Поручик фон дер Блюм недавно на царской службе, русский язык еще не выучил, для разговоров тут только я.
Аграфена схватилась за голову и в отчаянии закричала:
- Вот оно что! Иноземцев, безбожников, лютеран поганых прислали. Конечно, ни у одного православного на святыню рука бы не поднялась. А ты, сударь мой, русский человек вроде, а такое творишь. Окаянный ты, безбожник, антихристов слуга!