Страница 43 из 67
Открывшееся ей зрелище переполнило меру ее страданий. Затуманенный усталостью взор натолкнулся на поднявшуюся невдалеке темную монолитную стену, перекрывающую тропу. Ее помраченному сознанию представилось, что весь их мучительный путь был напрасным, что враги проведали об их планах и замуровали единственную дорогу к спасению. Она остановилась и тихонько заплакала. Шедший сзади Джеймс обнял ее и ласково подтолкнул вперед. Его упорство показалось ей глупым: зачем он требует от уставших людей, чтобы они шли до конца, не все ли равно - умереть прямо здесь или у подножия непреодолимой стены. Но она не смогла не подчиниться его безмолвному приказу и покорно двинулась вперед, с прежней тщательностью выбирая дорогу.
Она никак не могла понять, почему несмотря на сгущающуюся тьму и представшую перед ними неумолимую преграду шум за ее спиной стал веселее, даже слышались радостные возгласы. Вдруг в глубине стены заплясал слабый огонек и в тот же момент Варин шест уперся в твердую землю. Она потыкала окрест, но нигде не почувствовала предательской зыбкости. Тут руки Джеймса погладили ее по плечам, легонько встряхнули и в единый миг будто что-то щелкнуло у нее в голове и в мир вернулись яркие краски и отчетливые образы. Она стояла среди деревьев. Грозная враждебная стена превратилась в лесной окоем болота, отмечающий конец их долгой дороги, а огонек в ее глубине оказался фонарем, который держал не кто иной, как Варин собственный братец Алешка. Они вовсе не попали в коварную вражескую ловушку, а просто выбрались, завершили свой тяжкий путь. Им все удалось, отряд, живой и здоровый, прошел через гибельную трясину и дотащил пушки в целости и сохранности. Это она, Варвара Опорьева, довела их. Она придумала хитроумный план и благодаря ей он удался. Теперь никто и никогда не сможет сказать, что она глупа и никчемна, а если и скажут, она им больше не поверит. Теперь она знает твердо, что может все, умеет все и добьется всего, чего пожелает. Бурный костер радости заполыхал в ее душе и, весело засмеявшись, Варя заспешила навстречу брату.
Как стало смеркаться, встревоженный Алешка, вооружившись фонарем, болтался у края болота. Задуманный сестрой и поддержанный отцом и английцем план казался ему сущим безумием. Положились мужики на короткий бабий ум, а теперь и гости английские сгинут и сеструха пропадет, она хоть и вредная в последнее время стала, все одно жалко. Его терзали боязнь за сестру и стыд грядущего позора перед государем, когда семейство Опорьевых нарушит свое слово, не сможет предъявить обещанных пушек.
С каждым мгновением сгущающейся тьмы Алешка все более убеждался в гибели шедших через болото. Наконец он твердо уверился в провале экспедиции и, горестно качая головой, повернулся, собираясь идти к отцу со скорбной вестью. В этот момент из мрака трясины на него вдруг прыгнуло чудовище. Жуткое диво все состояло из болотной жижи, оно хлюпало при каждом движении и от него несло тиной. Алешка отпрянул, чудище споткнулось и упало, но следом за ним полезла новая нечисть, вздымая на своих плечах и вовсе страшного металлического зверя с длинным носом и на колесах. Алешка уже приготовился выхватить шпагу и дорого продать свою жизнь, когда самое первое прыгучее чудовище голосом сестрицы проворчало:
- Рот закрой, ворона залетит. И не стой столбом, лучше руку подай. Учишь тебя политесу, учишь, а ты все такая же орясина.
Алешка пригляделся и сумел таки опознать в железном звере легкую скорострельную пушку, а в сидящей у его ног нежити оплаканную сестру. Очумевший от всего происходящего он, поднимая сестру с земли, на ее наглое замечание нашелся только пробормотать: "Языкатая больно стала!", после каковых слов вредная девка мотнула головой, съездив ему по физиономии мокрой и изрядно вонючей косой. Пока Алешка утирался, она уже шагала между шатров, требуя у набежавшей дворни горячей воды и чистое платье. Следом поспешала Палашка, явно рассчитывающая забраться в корыто сразу после боярышни. Алексей вздохнул (раньше с сестрой было не в пример проще, цыкнул и все!) и пошел вытаскивать из тюков привезенную для английцев запасную одежу.
Установив и прикрыв пушки и проследив за тем, чтобы его люди были накормлены и устроены, вымывшийся и переодевшийся Джеймс сидел в походном шатре боярина Опорьева и жадно поглощал многообразные яства. В перерывах между глотками ему еще приходилось рассказывать о путешествии. Боярин ахал и охал, ужасался и то и дело подливал гостю. Когда рассказ был почти окончен, а снедь почти вся сметена со стола, полог шатра распахнулся и Варвара шагнула внутрь. Джеймс восхищенно вздохнул. Как женщины умудряются! Он вроде и отмылся и переоделся, но чувствовал, что болотного духа ему не вытравить еще лет десять. По Варе же было совершенно незаметно, что весь прошедший день она провела среди болотной тины. Ее кожа сияла свежестью, чуть влажные волосы разметались по плечам, и пахло от нее чистотой и нежными благовониями. Джеймс радостно приподнялся ей навстречу, но неожиданно натолкнулся на ее холодный, ничего не выражающий взгляд. Она сухо кивнула ему, расцеловалась с отцом и присела у края стола, слушая рассказ Никиты Андреевича о происшествиях в царском стане. Всем своим видом она явно давала понять, что не желает помнить о тех мгновениях душевной близости, что возникли между ними во время путешествия.
Ее поведение взбесило Джеймса. Он мучительно сожалел об исчезновении отважной, искренней и такой родной и близкой девушки, рисковавшей и мужественно преодолевавшей трудности рядом с ним, и злился на отстраненную светскую красавицу, занявшую ее место. Ему казалось, что там, на нелегком пути через болото, он нашел нечто бесценное, и вот только что это сокровище было у него отнято. Оно исчезло, оставив в сердце мучительную пустоту.
Тем временем радостно возбужденный Никита Андреевич рассказывал, что боярин Нарышкин проходу ему не давал, все выпытывал, где же англицкие пушки, а среди дня к нему гонец прискакал, Лев Кириллович больше ни единого вопроса не задал, зато глядел с насмешкою и ходил гоголем. Он, Никита Андреевич, тогда совсем приуныл, решил, что пропал сэр Джеймс. В этот момент Фентон поймал лукавый взгляд Варвары, сообразившей, что Нарышкин все таки попался в их ловушку: перехватил подсунутые ему орудия и успокоился. Этот взгляд пробудил в Джеймсе надежду на возобновление недавней доверительности между ним и прелестной московиткой, но надежда тут же рухнула, поскольку в ее синих глазах вновь появился ледок. Такое отношение особенно больно задевало после того как в совместных испытаниях именно он был ее опорой, он поддерживал ее, рисковал жизнью, только чтобы она не плакала. И после всего - ни улыбки, ни доброго взгляда. Она показывает ему, что он был и остался для нее чужим и враждебным человеком. Как по-женски! Верно сказал великий Уильям: "О женщины, вам имя вероломство!". Он укоризненно воззрился на Варвару, обещая себе, что гордячка поплатиться за свою надменность, она сполна узнает, каково это - оскорбить небрежением Джеймса Фентона, сделать его игрушкой своего кокетства. Он добьется своего, она еще будет умолять его о взгляде, о поцелуе. Тогда он может и простит ей сегодняшнюю холодность, но никак не раньше. Занятый своими мыслями Джеймс почти не обращал внимания на рассказ боярина Опорьева, он услышал лишь как тот мечтательно протянул:
- Вот бы полюбоваться, какая рожа будет у Нарышкина, как он увидит наши пушечки!
Глава 17
Опухший со сна Лев Кириллович, накинув поверх исподнего шубу, выбрался из теплого походного шатра, хлебнул ледяного утреннего воздуха, передернулся и зевнул, мелко крестя рот. Белый клубчатый туман застилал пустошь. С голых деревьев окрестного леска капала талая вода. Лев Кириллович сладко почесал грудь, не глядя, принял у камердинера (название-то нынче какое ему дадено, раньше просто Гришкой был) чарочку водки, задумчиво выкушал оную, хрупнул чуть примерзшим огурчиком. Тепло побежало по жилам, разгоняя дремоту.