Дали туманные

Почувствовав толчок, Красноморов оглянулся и с удивлением вытащил из рукава полушубка стрелу.

Все разом вспомнили про полон. Борислав повернул "мышонка" и включил взревевший двигатель на полную мощность. Всадники пытались загнать толпу пленниц в лес. Видно было, как мамаи взмахивают короткими руками, в которых в свете восходящего солнца что-то сверкало. И еще видны были раскрывавшиеся в беззвучном крике рты и женщины оседали в снег, а меж телами плясали неистово конские копыта.

- Как тут стрелять-то? - рассеянно спросил Каманин. - Своих ведь побьем.

- Матюгальник дайте! - прохрипел Красноморов, наклоняясь к черной дыре люка.

Кто-то сунул ему в руку жестяную конусообразную трубу и Василий, поднеся ее узким концом ко рту, заорал, срывая голос:

- Бабы! Ложись немедля! Лицом в снег! Стрелять будем!

Женщины и дети неуверенно переглядывались, не понимая до конца, к ним ли относится этот приказ. Потом покорно опустились на истоптанный снег.

- Головы не поднимать!

Мамаи вскидывали коней на дыбы, бросая их копытами на лежавших. Всадники, свесившись, пытались дотянуться до пленниц резаками. И тогда Красноморов поднял Ванниковский лазер и повел лучом, держа прицел метрах в двух над землей. Мамаи, нелепо взмахивая руками, падали. На заднем плане повалились, обрушивая снег, срезанные лучом ели.

Вновь перед глазами Василия открылась страшная картина - посеченные, бесстыдно оголившиеся женские тела; располовиненные лучом, еще дымящиеся и распространяющие зловоние горелой кожи и тлеющей овчины трупы мамаев. Над поляной стоял сплошной крик - голосили женщины, которые с свалке живых и мертвых не могли отыскать или дозваться своих детей.

Несколько женщин вырвалось из толпы.

- Догони их, родненький! Детей малых увели!

Из сбивчивых объяснений ВАсилий понял, что часть мамаев еще при появлении "мышонка" похватала детей и, перекинув их через седла, скрылась в лесу. И тут Василий обратил внимание на цепочки конских следов, ведущих к только что образовавшемуся завалу.

Красноморова обуяла знакомая уже ярость и стремление крушить и уничтожать врагов, всех до единого. Но спустя мгновение он сообразил: всех-то нельзя смешать с землей, надобно захватить хотя бы несколько полонян - иначе как узнаешь намерения мамаев? Догонять удравших - едва ли из этого выйдет что-либо путное. "Мышонок" - по лесу не ходок. Снегоступы - слишком медленно. И в конце концов вряд ли мамаи смогут выбраться из округи - снегу навалом, а поселений да расчищенных трактов нет. Поплутают и выйдут как миленькие. Или... Туда им и дорога. Детей вот до боли душевной жаль... И женщин успокоить надобно.

- Никола, пройдись с парнями по следу, - попросил Василий.

- Дак, Василий Егорыч... - замялся Каманин, не хуже Красноморова видевший безнадежность затеи.

- Надо, Никола, - Василий показал глазами на скопившихся у машины, тоненько голосящих женщин. - Дети у них пропали... Раненых в машину, - громко распорядился он. - Да не бойтесь вы... В тесноте, да не в обиде.

Погрузили только самых обезноживших. Остальным соорудили волокушу из еловых лап. С беличанками поделились одеждой. В поддоне машины откопали тряпье, чтобы замотать ноги - мамаи погнали полонян в ночных рубашках да босыми. И двинулись в Город - в разоренное Беличье возвращаться не было смысла.

"Мышонок" сразу оторвался от пеших. Борислав сидел в башенке, готовый отразить возможное нападение притаившихся в оврагах мамаев. Василий находился рядом с водителем. За его спиной испуганно перешептывались и всхлипывали беличанские женщины.

17

Притихший, как думалось вначале, не успевший еще пробудиться от позднего по случаю воскресенья утреннего сна Город на самом деле был парализован ужасом. Когда взорвались топливные склады, многие горожане выбежали на улицы - подозревали, что Красноморов сдержал свою угрозу, обещая адресовать своим мучителям могущественный посыл.

Под утро завяли, окончательно погаснув, обесточенные светляки. И это наполнило души горожан мрачными и тревожными предчувствиями. Битву же на городской окраине наблюдали те, кому удалось забраться повыше, - с крыш да с пожарной каланчи. Большинство горожан видело "мышонка" впервые в жизни и появление боевой машины, плывущей над землей, многих повергло в состояние, близкое к обмороку.

На главной улице "мышонок" был встречен женщинами. Василий высунулся по пояс из люка.

- Васечка! - услышал он взволнованный голос Микеши. - Все ли живы, Васечка?

Красноморов показал на кузов "мышонка".

- Там раненые. Бабы да детишки...

- В лечебницу вези! - крикнула Микеша, вскакивая на подножку и держась руками за скобы трапа.

На улицы высыпали молчаливые горожане. Василием владело какое-то мрачное, ранее им не испытанное чувство. Приветствуя рукой горожан, он сознательно разыгрывал лицедейство, навсегда - это он отлично понимал - прощаясь с простодушным прошлым. Он перестал быть одним из горожан, пусть даже умным, уважаемым, немного чудаковатым, слегка простоватым и недотепистым Василием Красноморовым, который прожил в полусне, не желая видеть, что творится вокруг, свои тридцать семь лет. Теперь само существование Города было поставлено на карту. Страшно было подумать, что произошло бы, если мамаи поганые напали при Букрееве. От Города, как и от Беличьего, могли бы остаться лишь остовы обгорелых строений. Недавнее судилище на площади представлялось Красноморову нелепой комедией, детской шалостью на фоне безвинно пролившейся крови и искалеченных судеб.

Лицо Василия, возвышавшегося над крышей "мышонка", с плотно сжатыми губами и затвердевшими скулами казалось непроницаемым и угрюмым.

Осторожно петляя по улицам, "мышонок" подплыл к лечебнице. На крыльце уже стояли лекари во главе с толстым Петрушиным, облаченным в белый фартук костоправа.

- Вот ведь какое дело, Василий Егорыч, - сказал Петрушин и скорбно опустил уголки рта.

Василий с Бориславом осторожно вынимали раненых беличанок из машины и передавали их на руки помощникам Петрушина. Около "мышонка" образовалась толпа. При виде очередной жертвы мамаев дружно охали.

- Что случилось-то, Василий Егорыч? - решился спросить Петрушин.

- Мамаи напали на Беличье. Все пожгли и порушили. Эти вот только и остались в живых...

- Мамаи... - покатилось по толпе. И женщины, еще не зная толком, кто такие мамаи, закричали пронзительно тонкими голосами.

- Все, кажется, - Борислав Балашов залез внутрь "мышонка".

- Нет, не все, - сказал Красноморов. - У нас еще в поддоне покойник. Распорядитесь, куда отнести, Иван Демьяныч, - обратился он к Петрушину.

Тот послушно кивнул и жестом подозвал двух подручных.

Толпа вновь заголосила.

- На площадь давайте! - крикнул Красноморов горожанам и занял место в машине.

- На площадь-то зачем? - полюбопытствовал Борислав.

- С народом объясниться надобно.

Городская площадь, где накануне хотели растерзать Красноморова, заполнялась людьми. Толпа росла. Из переулков выходили все новые и новые группы людей. Все молчали.

Красноморов перепрыгнул с брони "мышонка" прямо на помост, с которого еще не успели убрать клеть. На Василия уставились сотни глаз. Он понял, что каждое его слово будет воспринято как откровение.

- Горожане! - громко крикнул Красноморов, сознательно отбросив привычное обращение: "Господа". - Братья! Сестры! Все мы родня друг другу. Все мы люди одного большого поселения, над которым нависла страшная беда, каковую народу нашему еще не доводилось переживать. Захватчики из чужих земель, мамаи проклятые, сожгли все как есть Беличье. Не осталось там ни одного целого дома и ни одного живого хозяина, - Василию пришлось замолчать - его голос заглушили причитания.

- Несчастные поселенки в одну ночь лишились не только крова, но также и отцов, мужей, а некоторые и детей...