Страница 13 из 32
– Но вы, Мэннинг, должны поехать со мной, – сказал он. – Прежде я был довольно-таки развязным малым и любил общество неизвестных мне людей, но после болезни превратился почти что в барышню. При встрече с незнакомцами меня бросает то в жар, то в холод, как происходит, надо полагать, с прекрасным полом.
Итак, всё было решено: в субботу после обеда мы отправлялись на Хоуп-Фарм, где мистер Холдсворт собирался прогостить неделю или десять дней, если тамошний воздух и образ жизни окажутся для него подходящими. Руководить строительством он мог из Хитбриджа, а я по мере своих сил замещал бы его в Элтеме. Чем меньше дней оставалось до субботы, тем сильнее я беспокоился о том, как блистательный мистер Холдсворт поладит с тихими и старомодными Хольманами и понравится ли семье священника молодой человек, не раз бывавший на континенте и перенявший многие иноземные привычки. Желая подготовить своего патрона к предстоящей встрече, я то и дело рассказывал ему какой-нибудь незначительный случай из жизни на Хоуп-Фарм.
– Мэннинг, – сказал он однажды. – Вижу, вы боитесь, что для ваших друзей я недостаточно хорош. Выкладывайте всё как есть, дружище!
– Нет, – смело ответил я, – вы хороши, но я сомневаюсь в том, что их и ваши добродетели окажутся одного сорта.
– Стало быть, вы уже успели усвоить, что две добродетели разных сортов, каждая из которых видит истину по-своему, могут разойтись друг с другом сильнее, чем добродетель и в меру раскрывшийся порок, ибо последний часто бывает к истине равнодушен?
– Полагаю, всё это метафизика, и такие разговоры могут вам повредить.
– Если человек изъясняется словами, которых вы не понимаете, толкуя о том, чего не понимает он сам, это и в самом деле метафизика. Кажется, такое определение дал ей великий шут?[13]
– Этого я не знаю. Знаю, однако, что вам лучше лечь в постель. А ещё я хотел у вас спросить, в котором часу мы завтра отправимся. Я должен буду пойти к Хепуорту, чтобы он отослал те письма, о которых мы говорили.
– Дождёмся утра. Тогда и увидим, – ответил мой патрон.
Вялость и нерешительность его тона свидетельствовали о чрезмерной усталости, и я поспешил удалиться. Следующий день выдался именно такой, каким и надлежало быть погожему июньскому дню. Солнце оживило мистера Холдсворта и подкрепило его силы, вместе с которыми к нему вернулось желание ехать: теперь ему не терпелось отправиться на Хоуп-Фарм поскорее. Я опасался, что мы прибудем слишком рано, когда нас ещё не ждут, но с той неукротимой энергией, которой преисполнился в то утро мой начальник, решительно ничего нельзя было поделать. Мы подошли к пасторскому дому прежде, чем на тенистой стороне деревенской дороги успела обсохнуть роса. У закрытой боковой двери лежал, нежась на солнце, спущенный с цепи огромный пёс Пират. То, что дверь заперта, меня удивило: летом она обыкновенно бывала распахнута с утра и до вечера. Но и теперь её затворили лишь на щеколду, отодвинув которую я заглянул внутрь. Собака наградила меня взглядом, сочетавшим подозрительность с доверчивостью. Комната оказалась пустой.
– Ума не приложу, где они, – сказал я своему спутнику. – Но вы пройдите и сядьте: вы, должно быть, устали с дороги.
– Вовсе нет. Этот сладкий ароматный воздух лучше тысячи микстур, а в комнате душно и пахнет золой. Скажите лучше, что мы предпримем.
– Заглянем в кухню и спросим у Бетти, куда ушли хозяева.
Мы обогнули дом и вошли на скотный двор в сопровождении Пирата, которым, очевидно, двигало чувство долга. Бетти мыла кастрюли из-под молока в холодной ключевой воде, которая, журча, стекала тонкой струйкой в каменную лохань. В такой прекрасный день почти вся кухонная работа делалась на свежем воздухе.
– Ах, надо же! – воскликнула Бетти. – А хозяин с хозяйкой в Хорнби. Не думали они, что вы придёте так рано. У миссис Хольман есть в городе кое-какие дела. Вот она и решила, что сходит туда, а к обеду вернётся.
– К обеду нас разве не ждали?
– И ждали, и нет. Хозяйка сказала, что, ежели вы не приедете, мы обойдёмся холодной ягнятиной, а если приедете, то приготовим цыплёнка и грудинку. Пойду-ка я займусь этим, а то грудинка варится долго.
– Филлис тоже ушла? – спросил я, бросив взгляд на мистера Холдсворта, который тем временем уже успел завязать дружбу с Пиратом.
– Нет. Она где-то тут, недалеко. Может, в огороде, горох собирает.
– Идёмте туда, – сказал мистер Холдсворт, вдруг прекратив играть с собакой.
Огородик Хольманов был в той поре, когда обильный урожай овощей и фруктов – ещё не данность, но уже предчувствие. За этим клочком земли хозяева, пожалуй, ухаживали не так рьяно, как за прочими своими владениями, и всё же он казался ухоженнее большинства фермерских огородов: по обеим сторонам гравийных дорожек пестрели цветы, старая стена, защищавшая насаждения от северного ветра, почти скрылась от глаз за зеленью плодовых деревьев не самого плохого сорта. На откосе, ведущем к рыбному пруду, тесно и словно бы наугад, безо всякого плана, расположились большие клубничные грядки, малиновые заросли и розовые кусты. От главной дорожки тянулись нити, к которым подвязан был горох. Над ним, склонившись, хлопотала Филлис. Как только шуршание гравия под нашими ногами достигло её слуха, она выпрямилась и с секунду неподвижно стояла, ладонью заслонив глаза от солнца, а затем медленно к нам приблизилась, слегка раскрасневшаяся от видимого смущения. Никогда прежде мне не случалось видеть мою кузину смущённой. Пожав ей руку, я представил своего спутника:
– Вот мистер Холдсворт, Филлис.
Она подняла на него глаза и снова их опустила, зардевшись ещё ярче: приветствуя её, джентльмен снял шляпу и поклонился – такая галантность была на Хоуп-Фарм в диковину.
– Отца и мамы нет дома. Они огорчатся. Вы обещали написать, Пол, но не написали.
– Во всём виноват я, – сказал мистер Холдсворт. Он прекрасно понял Филлис, как если бы она выразилась яснее. – Я не вполне ещё расстался с привилегиями больного, одна из которых – право быть нерешительным. Вчера вечером ваш кузен спросил меня, в котором часу мы отправимся, но я колебался.
Теперь же, очевидно, колебалась Филлис, не знавшая, что с нами делать. Желая помочь ей выйти из затруднения, я взял у неё до половины наполненную корзинку, которой она всё ещё не выпускала из рук, и спросил:
– Вы уже закончили собирать горох? Мы могли бы остаться и помочь вам.
– Если угодно. – Обратившись к мистеру Холдсворту, она прибавила: – Но, должно быть, вас это утомит, сэр?
– Ничуть. Это возвратит меня на два десятка лет назад, когда я собирал горох в саду своего деда. Полагаю, мне будет разрешено съесть несколько горошин, пока я тружусь?
– Конечно, сэр. Но, возможно, вам больше хотелось бы клубники? Некоторые ягоды уже поспели. Пол мог бы вас проводить.
– По видимости, вы мне не доверяете, но позвольте заявить вам, что я превосходно умею рвать горох и буду бдительно следить за тем, чтобы ни один неспелый стручок не попал в корзину. Если я берусь за работу, моё начальство обыкновенно остаётся мною довольно.
Такие полушутливые речи были непривычны моей кузине. Обвинение в недоверчивости смутило её, и поначалу она словно бы хотела оправдаться, но предпочла промолчать. На протяжении следующих пяти минут мы все в деловитом молчании собирали горох. Затем мистер Холдсворт поднялся:
– Боюсь, я вынужден забастовать, – произнёс он немного устало. – Я оказался не так силён, как мне представлялось.
Его признание мгновенно вызвало у Филлис прилив раскаяния: он в самом деле стал бледен, и она принялась упрекать себя за то, что позволила ему ей помочь.
– Это было так беспечно с моей стороны! Я не знала… Вернее, я думала, вас это и вправду развлечёт… Мне следовало предложить вам чего-нибудь поесть, сэр! Ах, Пол, мы нарвали уже довольно. До чего это было глупо с моей стороны забыть, что мистер Холдсворт недавно болел!
Залившись краской, моя кузина торопливо повела нас к дому. Как только мы вошли, она придвинула мистеру Холдсворту тяжёлое кресло с мягкой обивкой, и тот устало в него опустился. Двигаясь с бесшумным проворством, Филлис принесла из кухни небольшой поднос с вином, водой, пирогом, домашним хлебом и свежесбитым маслом. Пока гость ел, она стояла рядом и обеспокоенно за ним наблюдала. Питьё и пища вернули цвет его обескровленному лицу, и он принялся, смеясь, извиняться за то, что напугал нас. Тогда Филлис, словно устыдившись своего столь простодушно выказанного участия к незнакомцу, вернулась под власть холодной застенчивости, которая обыкновенно охватывала её в компании неизвестных ей людей. Принеся прошлонедельную газету, которую мистер Холдсворт прочитал пятью днями ранее, она тихо вышла. Он, поддавшись апатии, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, будто хотел уснуть.
13
Речь идёт о Вольтере. Широко известны два его афоризма: «Когда слушающий не понимает говорящего, а говорящий не знает, что он имеет в виду – это философия»; «метафизика – это когда слушающий ничего не понимает и когда говорящий понимает не больше».