Эпидерсия

Беседовали, прислонясь к хлипкому заборчику во дворе «сталинки» на Кирова, – все лавочки в округе оказались сломаны какими-то уродами. Алик выглядел обаятельным парнем, но он честно признался, что сидит на игле, и даже примерно не представляет, как обрести себя в новой жизни. Осуждён он был ещё при Брежневе, а вышел – при Ельцине. И чем теперь заниматься – идей не возникало даже в сладостных снах. Этим он мало отличался от миллионов сограждан, встретивших тектонические общественные сдвиги не в колонии, а на свободе. И не успевших стать ни рэкетирами, ни депутатами.

Беда зека-наркомана состояла в том, что после освобождения он оказался без семьи, без профессии и без малейших жизненных перспектив. И Валентин Яковлевич подталкивал Глеба к написанию проблемной статьи на данную тему, на основе судьбы экс-сидельца. Но как раз во время обсуждения этой идеи Митяй притащил милицейскую сводку, из которой следовало: у той самой «сталинки» на Кирова кто-то зарезал случайного прохожего. Главред побледнел, и бросился звонить начальнику уголовного розыска. И тот не для печати признался, что главный подозреваемый – наш потерянный интеллектуал Алик.

– Всё-таки парень из всех вариантов дальнейшей жизни выбрал возвращение на зону, – с сожалением отметил Глеб. – Мог бы не с помощью случайного прохожего, а через наши трупы. Считай, повезло. Хоть и прохожего – тоже жаль. Говорят, хороший был человек.

У корра тоже недавно убили друга на улице – ни за что. «Из хулиганских побуждений» – как было написано в милицейском протоколе. Поэтому Глеб как никто понимал, что поездка в одиночку домой к психу на «инопланетную паутину» – верх беспечности. Здесь Митяй прав. Но зачем вообще дергаться из-за сообщения, которое с самого начала выглядит как клиника?

* * *

– Не могу объяснить рационально, но у меня чуйка, что за этим звонком что-то стоит, – объяснил новостник, когда они в Глебом прыгнули в митяевскую «копейку».

Редакционная машина вечно занималась развозкой газет по киоскам, а такси было журналистам не по карману. Так что они передвигались по большей части на городском транспорте, а летом – на великах. Митяй являлся единственным обладателем личного авто среди коллег. То был подарок его отца-пенсионера, который приобрел «Жигули» на кровные лет десять назад, но так и не собрался научиться ими управлять. Сын пошёл дальше родителя, но и у него «копейка» всё время капризничала, и больше времени проводила в ремонте, чем на ходу.

В основе нынешней «чуйки» новостника лежал повальный интерес народа к аномальной ерунде, обозначившийся в смутные времена. Статьи про М-ский треугольник, йети в русской тайге и зелёных человечках на летающих тарелках шли на ура. Но Глеб справедливо полагал, что всему есть предел. Читатель – не идиот, и способен отличить игру в качественную мистику от пьяного бреда.

Но они всё равно неслись по улицам, сотрясая окрестности грохотом агрегатов.

– Куда хоть едем? В какой район? – поинтересовался юноша у старшего товарища, перекрикивая скрежет и тарахтение.

– Недалеко, в Заречье, – Митя сверился с бумажкой и прочитал адрес.

– Да это ж дом моей матери, – обрадовался молодой корр. – Останемся у неё пообедать, хоть какая-то польза от поездки. Интересно, кто это в нашем дворе сдвинулся?

Все районы в Залесске почему-то назывались с приставкой «за» – Заречье, Заозерье, Задолье, Задорожье. Было даже Забугорье, хотя во избежание опасных ассоциаций в советские годы его официально переименовали во Фрунзенское. Правда, в народе новое имя не прижилось вообще.

Заречье имело репутацию хулиганского портового квартала, хотя, конечно, ему было далеко до классических бандитских трущоб. Место как место – бараки вперемешку с «хрущевками», алкашей и наркоманов – в меру, гопников – тоже. Глеб чувствовал себя в родном районе спокойно, хоть после дембеля и съехал от матери. Но не ради безопасности, а чисто во имя свободы и самостоятельности, благо имелась такая возможность.

* * *

Дом, в котором Глеб прожил школьные годы, был длинной многоквартирной пятиэтажкой, выстроенной в начале 1970-х вдоль забора мебельной фабрики. «Контактер с инопланетянами» обитал в соседнем с родителями подъезде. На крыльце журналисты столкнулись с девушкой неописуемой красоты.

– Привет, – кивнула Глебу красотка, улыбнулась и упорхнула.

– Привет, – озадаченно отреагировал юноша и вдруг понял, что это Лера, повзрослевшая и сказочно похорошевшая.

Даже Митяй – дважды разведённый и планировавший третий брак – восторженно присвистнул… Она была младше примерно на четыре года. Во времена глебова детства мелькала перед глазами почти каждый день. Но старшие ребята не обращали внимания на мелких девчонок, выпекавших куличи в песочнице и скакавших на резинках по горбатому асфальту двора.

– Хорошо, что вообще вспомнил, кто она такая, столько времени не видел, – удивлялся Глеб. – Но как же она изменилась, и какой стала!

Юноша прикрикнул, что она сейчас должна учиться в старших классах – в десятом или одиннадцатом. Ещё несовершеннолетняя. Но, с другой стороны, это и хорошо. Как успел убедиться Глеб, к двадцати за любой девушкой тянется такой шлейф «бывших», что выглядеть конкурентоспособно на их фоне просто невозможно. Во всяком случае, его такие сравнения напрягали.

Парень быстро перетасовал в уме список знакомых женщин, с которыми он был не прочь… Выкинул из него пару одноклассниц, успевших выскочить замуж, понизил рейтинг достачливой студентки консерватории, вспомнил кассиршу из подмага и младшую сестру одного своего приятеля. И с удивлением обнаружил, что бывшая соседка по двору в её современном образе прекрасной школьницы – на уверенном первом месте.

– А ведь с этим придётся что-то делать, – констатировал Глеб. – Ведь я не мальчик, чтобы вечно жить платоническими чувствами…

В этом месте поток мыслей пришлось прервать, поскольку они с Митяем решительно поднимались вверх по лестнице.

– А номер-то квартиры какой? – наконец поинтересовался юноша у своего напарника.

– Я же говорю – 77-й, это пятый этаж без лифта, – недовольно побурчал Митяй, который любил поболтать, и не одобрял, когда его собеседники уходили в себя.

– Ой, да я ведь знаю её почти как свою, – встрепенулся Глеб. – Там жил мой приятель Ромка. А может и до сих пор живёт. Мы с ним во дворе были товарищами по несчастью. Я – самый младший в компании, а он – вроде как блаженный.

– Блаженный? Сумасшедший что ли? Он в принципе адекватный? – в голосе новостника прорезались тревожные нотки.

– Не совсем, – замялся юноша. – Я сам давно его не видел, но моя мать рассказывала, что у Ромки некоторое время назад окончательно съехала крыша, и его сдали в дурдом. Потом подлечили и отпустили обратно. Он устроился звонарём в наш храм. У него не «белочка», а диагноз пожестче. Инопланетяне там точно не при чём. Хотя давай зайдём, раз пришли – не поворачивать же обратно. Может узнает меня, и скажет что-нибудь забавное. Хотя грех смеяться над убогими.

* * *

Лера, Ромка, двор у мебельной фабрики – ностальгия захлестнула Глеба. И он без колебаний отодвинул ногой вредного пса Бобика, сидевшего на коврике перед дверью, и втопил такой знакомый тугой звонок квартиры 77. И без запинки обратился к женщине в толстых очках, открывшей дверь:

– Здрасьте, Нина Ильинишна, это вы звонили в редакцию?

Глаза за толстыми линзами сначала испуганно сузились, а затем засияли от узнавания.

– А, Глебушка. Как хорошо, что ты пришёл, – запричитала ромкина мать, словно они в последний раз виделись вчера, а не много лет назад, в прошлой жизни. – Моему-то опять худо. Намедни напали на него прямо у дома, по голове дали и мозги, похоже, снова отбили. К врачу иди не хочет, глаза стеклянные – заперся у себя в комнате. Проходите, ребята – может хоть вы его образумите.

Из ромкиной комнаты доносились невнятные звуки, но на стук никто не реагировал.

– Открой, это я, Глеба, – увещевал юноша бывшего приятеля.

– Да тут не журналисты нужны, а психическая неотложка, – констатировал расстроенный Митяй. – Давай ломать дверь что ли. Может за ней уже бездыханное тело.