Мангазейский подьячий

— Аглаша, твоя задача — мыть посуду, болтать с другими слугами, смотреть, слушать, запоминать и никогда-никогда не совать свой нос туда, где нечего делать посудомойке! За тобой будут присматривать и, если тебе в голову придет мысль куда-то пошастать и где-то подслушать — то лучше сразу и сама помойся и завернись в саван.

— Но…

— Аглаша. Ты. Меня. Поняла?

— Да…

Ой, что-то терзают меня сомнения… Ладно. Теперь вторая часть Марлезонского балета.

— Пойдем.

Я взял девчонку за руку и повел за собой в комнату. Аглашка сначала послушно бежала следом, но у дверей притормозила:

— А… зачем?

Тот же вопрос молча стоял в округлившихся глазах остальной части моего «гарема».

— Отблагодарить ее хочет, — с некоторым сомнением прошептала Настя.

Аглашка уперлась окончательно:

— А можно… не надо? Я как-то… это… боюсь… Может, потом? В другой раз?

— Пошли, — потянул я ее, — Наказывать тебя буду. За самоуправство и без меня решили.

Остальные правильно поняли множественное число в слове «решили» и заподозрили, что их ждет то же самое. Только потом.

Аглашка растерянно посмотрела на меня. Я кивнул на кровать:

— Ложись.

— А… — она потеребила конец пояска, — Одежду… снимать?

— Не нужно. Ложись давай.

Девчонка обреченно вздохнула и легла. На спину, вытянув руки вдоль тела.

— На живот, — покачал я головой.

В глазах скоморошки плескался страх. Она не понимала, что я задумал, и явно напридумывала себе таких ужасов, что это само по себе было бы наказанием. Но я не остановился.

Подошел к Англашке — та зажмурилась — вытянул ее руки вперед и привязал к столбцам кровати косынкой. Вторая косынка ушла на ноги, теперь скоморошка лежала, вытянутая в струнку.

— Что… что ты будешь делать? — спросила она, испуганно кося глазом.

— Наказывать, — сказал я, и завязал ей рот платком.

После этого я… Подвинул к кровати табурет и сел на него, открыв недавно купленную книгу. «Повесть о бесноватой жене Соломонии, пять лет жившей одержимой и поругаемой бесами и спасенной святыми отцами Иоанном и Прокопием».

Когда до Аглашки дошло, что я с ней не буду делать НИЧЕГО — она издала такой вопль, что за дверью шарахнулись и кто-то упал. А нечего подслушивать!

Аглашка рвалась и рычала, явно желая задушить меня своими собственными руками покусать своими собственными зубами, чтобы отомстить за проведенный мною моральный террор. Кровать скрипела, как парусник в шторм, что, вкупе с рычанием и мычанием, создавало настолько жуткий звуковой фон… Я перевернул страницу и хихикнул, представляя испуганные лица остальных заговорщиц, воображающих невесть что. Хотя, чего их представлять — вон, сквозь стену просунулась голова Диты, с глазами настолько круглыми, как будто их циркулем чертили. Она ошарашено поглядела на происходящее — и упала, катаясь от хохота.

Но это бесовка. А остальным-то не видно!

Дождавшись, пока Аглашка успокоится и промычит что-то успокоительное сквозь платок, я повернулся к кровати и наклонился над ней:

— Аглашенька, подумай, пожалуйста и вспомни: не помнишь ли ты главаря разбойничьей ватаги, который примерно год назад умер или погиб, но об этом никто не знает?

У меня, между прочим, есть СВОЙ план разведки Дома.