Фараон (ЛП)

Когда все было готово, мы втроем уселись под платанами на берегу реки, а повара подали нам завтрак из жареной колбасы и хрустящего черного хлеба, горячего из глиняных Печей, который мы запили кувшинами свежесваренного пива и который я ни за что не променял бы на пиршество в доме фараона.

Как только солнце перевалило за Зенит, мы снова поднялись на борт и продолжили наше путешествие на север, к Мемфису. Но нам предстояло плыть еще почти два дня, и это был первый раз с тех пор, как Гуротас и Хуэй вернулись так неожиданно, что мне представилась возможность поговорить с ними о жизни, которую мы знали вместе так много лет назад. Особенно мне хотелось узнать, что стало с двумя молодыми принцессами, которых они взяли с собой в изгнание, спасаясь от гнева брата принцесс, фараона Тамоса.

Мы втроем сидели на кормовой палубе флагманского корабля, и мы были одни и вне пределов слышимости любого члена команды. Я обратился к ним обоим:

‘У меня есть вопросы к вам обоим, которых, я уверен, вы предпочли бы избежать. Вы помните, что я питал особую привязанность к двум прекрасным юным девственницам, которых вы, грубые негодяи, имели наглость похитить у меня, их покровителя, и Фараона Тамоса, их любящего брата.’

- Позволь мне успокоить твой ум, потому что я знаю, как он работает, этот похотливый ум Таиты.- Гуротас прервал меня прежде, чем я успел задать ему свой первый вопрос. - Они уже не молодые и не девственницы.’

Хуэй усмехнулся в знак согласия. - Однако с каждым годом мы любим их все больше, потому что они доказали свою несравненную преданность, верность и плодовитость. Моя Беката подарила мне четырех прекрасных сыновей.’

- И Техути родила мне единственную дочь, которая прекрасна настолько, что и не скажешь, - похвастался Гуротас, но я скептически отнесся к подобным заявлениям, потому что прекрасно знаю, что все родители имеют завышенное мнение о своих собственных отпрысках. Только много позже, когда я впервые увидел единственную дочь Гуротаса и Техути, я понял, что он поступил с ней очень несправедливо.

‘Я не ожидал, что Техути или Беката передадут мне твои послания.- Я старался не выдать своей тоски. - Шансы на то, что мы снова встретимся, были невелики, и, конечно же, их память обо мне поблекла с годами ... - они не дали мне закончить мое скромное заявление, прежде чем оба расхохотались.

- Забыть тебя?- Спросил Гуротас сквозь смех. - Только с величайшим трудом я убедил свою жену остаться в Лакедемоне, а не возвращаться с нами в Египет, чтобы найти своего любимого Тату.- Мое сердце дрогнуло, когда я услышал, как он в точности повторил мое домашнее имя. ‘Она даже не доверяла мне запоминать ее послания, поэтому настояла на том, чтобы я записал их на папирусном свитке и лично доставил тебе.’

- Папирус!- Воскликнул я с восторгом. - Где же он? Отдай его мне немедленно.’

- Пожалуйста, прости меня, Таита.- Гуротас выглядел смущенным. - Но он был слишком громоздким, чтобы тащить его с собой. Мне пришлось подумать о том, чтобы оставить его в Лакедемоне. Я в ужасе уставился на него, пытаясь подобрать слова, чтобы наказать его так строго, как он того заслуживал. Он позволил мне еще немного помучиться, а потом не выдержал и ухмыльнулся. ‘Я знал, что ты подумаешь об этой идее, Таита! Так что он у меня в седельных сумках, которые лежат внизу, в моей каюте.’

Я ударил его в плечо сильнее, чем это было необходимо. - Принеси его сейчас же, негодяй, иначе я никогда не прощу тебя. Гуротас спустился вниз и почти сразу же вернулся с объемистым свитком папируса. Я выхватил его у него из рук и отнес на носовую палубу, где я мог быть один и без помех. Осторожно и почти благоговейно я сломал печать и развернул первый лист, чтобы прочесть приветствие.

Никто из тех, кого я знаю, не может нарисовать иероглиф так художественно, как моя любимая Техути. Она изобразила "Сокола со сломанным крылом", который является моим иероглифом, так что он, казалось, был наделен собственной жизнью и улетел с раскрашенного листа папируса сквозь туман слез, наполнивший мои глаза, и попал прямо в мое сердце.

Слова, которые она написала, тронули меня так глубоко, что я не могу заставить себя повторить их другой живой душе.

На третье утро после того, как наша флотилия покинула стоянку у города Луксора, она достигла места всего в двадцати лигах вверх по течению от крепости гиксосов Мемфиса, стоявшей на обоих берегах Нила. Там мы причалили к берегу и разгрузили колесницы. Конюхи подогнали лошадей и рассортировали их по упряжкам,а возничие пристегнули их ремнями.

Мы втроем провели последний военный совет на борту флагмана Лакедемон-ского флота, во время которого еще раз детально обсудили наши планы, рассмотрев все возможные непредвиденные обстоятельства, с которыми мы могли столкнуться во время штурма Мемфиса, затем я быстро, но горячо обнял Хуэя и Гуротаса и призвал благословение и милость всех богов на каждого из них, прежде чем расстаться. Я отправился со своей упряжкой колесниц к верховьям Красного моря, чтобы преградить путь отступления гиксосов из Египта, в то время как остальные продолжали свой путь на север, пока не оказались в состоянии начать свой последний штурм крепости вождя гиксосов Хамуди.

Когда Гуротас и Хуэй достигли гавани под городом Мемфисом, они обнаружили, что Хамуди уже покинул ее и поджег корабль, пришвартованный у каменных причалов. Завеса черного дыма от горящих кораблей была видна даже мне и моим колесничим, ожидавшим на границе Египта в Суэце за много лиг отсюда. Однако Гуротас и Хуэй прибыли вовремя, чтобы спасти от огня почти тридцать гиксосских галер, но, конечно, у нас не было достаточного количества экипажей, чтобы укомплектовать эти ценные корабли.

Вот тут-то и вступил в игру мой эскадрон колесниц. Всего через несколько часов после того, как мы заняли наши посты на границе Египта с Суэцем и Синаем, мы усердно трудились, собирая сотни беженцев, бежавших из обреченного города Мемфиса. Разумеется, каждый из них был нагружен своими ценностями.

Эти пленники были тщательно отсортированы. Стариков и немощных сначала освободили от всех их владений, а затем отпустили бродить в Синайскую пустыню, после того как им было приказано никогда больше не возвращаться в Египет. Молодых и сильных связали в отряды по десять человек, и я повел их обратно к Мемфису и Нилу, все еще неся с собой свои пожитки и тех соотечественников, которым разрешили идти дальше. Что касается мужчин, то эти пленницы, как бы ни были они знатны, обречены на короткую жизнь, прикованные цепями к гребным скамьям наших галер, или трудящиеся, как вьючные животные, в полях на берегах Нила; в то время как молодые женщины – те, что не были слишком уродливы, – будут отправлены служить в публичные дома, а остальные найдут себе работу на кухнях или в темницах больших особняков нашего Египта. Они полностью поменялись ролями, и с ними поступят так же, как поступали с нами, египтянами, когда мы были в их власти.

Когда мы достигли города Мемфиса с этими скорбными рядами пленников, шедших впереди наших колесниц, мы обнаружили, что он находится в осаде легионов Гуротаса. Однако колесницы - не самое эффективное средство для прорыва осады, поэтому мои лихие возничие спешились и принялись рыть туннели под стенами, чтобы выкопать ряд брешей, которые позволили бы нам выманить Хамуди и его разбойников из их угрюмого укрытия в городе.