Страница 2 из 114
Вспоминая сейчас свое «юношески безоговорочное восхищение Толстым — не только великим художником, но и философом», Янка Брыль говорит о том, что поправки в него «вносила прежде всего сама жизнь с панским гнетом и народным революционным отпором, сама западнобелорусская действительность», в которой он «жил и искал свою стежку». Не так ли «сама жизнь» властно диктует свои «поправки» и героям его рассказов, убеждая в том, что нельзя «лечить народ от голода вегетарианством»?
История характера, развитая в рассказах Янки Брыля, есть история духовного пробуждения к борьбе, высвобождения из-под власти чарующих слов и прекраснодушных иллюзий, хоть и вырастают они подчас, «словно колос на мусорной куче». Только устремленность добра и наступательная человечность достойны стать программой жизнедеятельного гуманизма. Взывая к действию, она по плечу герою социально активному, цельному и убежденному. Такими героями стали для Янки Брыля «непокорные, славные, родные хлопцы», творившие в годы Великой Отечественной войны ту «партизанскую быль», которой современная белорусская проза обязана многими и лучшими обретениями.
«Верхнего, внешнего блеска у этого человека очень немного. Зато сильна корневая система, — в народе, из которого он вышел в большой свет — бывший работяга-бедняк, боевой партизан, хороший, душевный товарищ…» О героях партизанских рассказов писателя лучше всего сказать словами этой записи из книги «Горсть солнечных лучей». Не показной, «внешний блеск» слепит в них, но властно притягивает к себе именно та невидимая с налета, скрытая «корневая система», что множеством разветвлений уходит в глубинную толщу народа, насыщаясь его социальным и нравственным опытом, проникаясь его трудовой моралью. Неуловимые движения души интересны Янке Брылю ничуть не меньше, чем открытое самоотречение подвига: в малом прорастает большое, небывалое открывается в обыденном, суровая реальность рождает героическую легенду. Как и в самой жизни, в ней побеждает человечность, выстраданная и выстоявшая в ужасах гитлеровской оккупации, среди жестокого насилия фашистских карателей. Этой человечностью всегда одухотворен ратный и гражданский подвиг героев Янки Брыля, даже в тягчайших испытаниях сумевших сохранить нерастраченными свои «души высокие порывы», — верность боевому побратимству, открытость в дружбе, готовность к большой, настоящей любви… «Много можно увидеть за полтора-два часа на киноэкранах. Несравненно больше картин и образов смещается в минутах одиноких ночных раздумий» (выделено мною. — В. О.), — писал Янка Брыль в одном из рассказов конца 50-х годов. Характерное это признание многое объясняет в его поэтике.
В самом деле: сюжетная динамика действия, броский монтаж событий — не стихия таланта Янки Брыля. Если уж прибегать к языку кино, Янке Брылю куда ближе замедленная съемка скрытой камерой, объектив которой предельно приближен к сокровенному в душе человека, чутко фиксирует ее мельчайшие переливы. Недаром его всегда влечет проза, построенная по образным законам лирического исповедания, где, собственно, не происходит ничего значительного, если говорить о внешнем мире событий. И в то же время происходит так много во внутреннем мире души…
«— Вас когда-нибудь били по обнаженному сердцу?..
Или слышал это где, или читал — не знаю, не помню. Но это в последние дни — очень мое…
Вот что такое лирическая проза…»
В неисчерпаемости ее исследовательских возможностей писателя по праву мог укрепить и опыт собственного творчества, знающий примеры успешного преодоления сопротивляемости реального жизненного материала лирико-романтической манере письма.
Так было на подступах Янки Брыля к теме социалистических преобразований родного края, борьбы за новый, колхозный путь западнобелорусской деревни. Сложная и противоречивая действительность первых послевоенных лет, которая в западнобелорусских условиях знала и накал классовых столкновений, и драматизм социальных коллизий, не сразу далась поэтическому восприятию писателя. Подчас оно явно довлело над раскрытием доподлинных социальных конфликтов и идейно-нравственных коллизий, вело к упрощенным художественным решениям. Но в целом такие решения оказались все же неприемлемыми для чуткого к жизни и требовательного к себе писателя. В новой для него теме он напряженно искал свои мотивы, свою интонацию, снова и снова примеряясь к замыслу повести «В Заболотье светает» (1951).
Она говорит о своем и написана по-своему. И это «свое» несет в себе те идейно-художественные качества, которыми Янка Брыль обогатил свою повествовательную манеру, сблизив поэтическое видение жизни с ее социальным исследованием, лирическое отношение к герою — с психологическим анализом его характера. Становление нового строя души в условиях советской действительности, открывшей широкий простор для проявления творческих возможностей и духовных потенций вчерашнего раба земли, — так обозначила эта повесть найденный писателем поворот в колхозной теме. Дальнейшее углубление ее в творчестве Янки Брыля ознаменовала повесть «На Быстрянке» (1955).
Действие этой повести развертывается в год памятных решений сентябрьского (1953 г.) Пленума ЦК КПСС, принципиально вскрывших причины послевоенных трудностей в развитии сельского хозяйства, наметивших перед колхозной деревней новые перспективы экономического и культурного роста. Этим движением времени и проникается постепенно трепетная мысль молодого героя, не всегда еще умеющая найти верный ответ на множество неотложных и горьких «отчего». Следуя социальной правде жизни и психологической правде характера, Янка Брыль не спешит прояснить пытливое сознание юноши готовым ответом. Но исподволь приближает его к граждански зрелому пониманию тех истинных трудностей, которые расхоже относились подчас к «нетипичным» недостаткам: «это горькие нехватки в хате, это люди, в светлый день глядящие исподлобья…». Так говорит партизанский комиссар Аржанец, на личном опыте партийного работника зная, «что на деле означают слова «отсталый колхоз», что значит плохой председатель, незавидная МТС, что значит жить в ожидании, пока побогаче станет трудодень».
Типичная для Янки Брыля деталь, живописная и психологически точная, лирически озвученная и в то же время исполненная внутреннего драматизма: слушая своего старшего друга и наставника, Толя Клименок видит на белой льняной скатерти его «большие рабочие руки, должно быть, с застарелыми мужицкими мозолями». И с «почти сыновним чувством» думает о том, что «эти самые руки были когда-то в панских наручниках, потом сжимали партизанский автомат, листали странички школьных тетрадей и институтских учебников, когда он, учитель, обучал детей и заочно доучивался сам». Если Толя Клименок один из тех дорогих для Янки Брыля героев, которые привносят в его прозу душевное обаяние юности, то столь же близкий писателю Аржанец воплощает в повести суровую школу жизни, многотрудной судьбы, неотделимой от судьбы народной. Потому так привычно ему «думать по-государственному» и по-хозяйски желать, «чтобы лучшие времена пришли даже не завтра, а сегодня вот, вечером, сейчас». Потому, далее, и в убежденных словах его «о связи науки с колхозом, о любви к земле, о любви к простому человеку», о том, как высоко «надо поднять» колхозника, «чтобы деревенский хлеб никому не казался горек», ощутимо предчувствие тех больших общественных перемен и духовных сдвигов, которые вызревают в глубинах народной жизни и будут закреплены историческими решениями XX съезда партии.
В преддверии XX съезда КПСС этот новый и зрелый опыт народа по-своему выразили книги писателей, проникнутые заинтересованным вниманием к жизни колхозной деревни, стремлением конкретно, по-деловому разобраться в ее неотложных нуждах и острых проблемах. В ряду таких книг может быть названа и повесть «На Быстрянке». Как ни отличен ее лирический строй от очерковой поэтики В. Овечкина и В. Тендрякова, С. Залыгина и Е. Дороша, он рожден общим для деревенской прозы тех лет исследовательским пафосом, выразившим потребность литературы в углубленном и точном анализе действительности. Ни в чем ином, как именно в этом, и наставляет Аржанец своего юного друга: «Смотри на жизнь открытыми глазами, без очков и наглазников, изучай ее не со стороны, а из самой середки, слушай, что добрые люди говорят, смотри, что они делают, и подавай эту правду наверх, на-гора, как говорят шахтеры. Чтобы знали все, чтоб читали…»