Великий крестовый поход

Дома подводного города содрогнулись как от землетрясения. Хрустальный купол над дворцом разбился и распался дождем из тысяч сверкающих осколков. Камни стен задрожали и начали вываливаться. И увидев, как рассыпается в прах то, что стояло с тех самых пор, как растаял Великий Лед, Тауно содрогнулся.

Он увидел, как вдалеке появился его отец верхом на касатке, имевшей отдельное заполненное воздухом помещение во дворце, которую никто другой не посмел бы оседлать. Царь имел при себе только трезубец и был облачен лишь в собственное достоинство и величие, но каким-то образом все расслышали его голос:

– Ко мне, народ мой, ко мне! Быстрее, пока все мы не умерли! Не спасайте других сокровищ, кроме детей своих – скорее, скорее, скорее, если вам дорога жизнь!

Тауно тряс Ринну и Ракси, пока они немного не пришли в себя, и велел им присоединиться к остальным. Царь, разъезжая вокруг и собирая воедино свой объятый ужасом народ, успел лишь хмуро сказать ему:

– Ты, полусмертный, чувствуешь это не более чем мой конь. Но для нас эти воды отныне запретны. Для нас свет будет сверкать, колокол греметь, а голос – произносить проклятия до самого Конца Света. Мы должны спасаться бегством, пока у нас еще есть силы, и искать новый дом очень и очень далеко отсюда.

– Где мои братья и сестры? – спросил Тауно.

– Они далеко от города, – ответил царь. Его голос, только что гремевший, стал мрачным и безжизненным. – Мы не можем их дожидаться.

– Зато я могу.

Царь сжал ладонями плечи сына.

– Я рад этому. Эйян и Ирии нужен кто-то постарше Кеннина, дабы опекать их. Мне неведомо, куда мы направимся – быть может, вы позднее отыщете нас, а быть может… – Он потряс своей золотой гривой, и лицо его исказилось мукой. – Уходим отсюда! – крикнул он.

Оглушенные, потрясенные, обнаженные, почти без инструментов или оружия, люди моря последовали за своим повелителем. Тауно застыл на месте, стиснув рукоятку гарпуна, пока они не скрылись с глаз. Рухнули последние камни царского дворца. Лири превратился в развалины.

3

За восемь прожитых в море лет прекрасная Агнете родила семерых детей. Это было меньше, чем родила бы за такое же время русалка, и, возможно, невысказанное презрение морских женщин не в меньшей мере помогло ей вернуться на землю, чем притягивавший ее вид бревенчатых домиков с тростниковыми крышами или колокола маленькой церкви.

Хотя морской народ, подобно прочим нелюдям, не знал смерти от старости (словно тот, чье имя они не произносили, подобным образом возместил им отсутствие бессмертной души), жизнь его имела и суровую сторону. На них охотились акулы, косатки, кашалоты, скаты, морские змеи и десяток разных видов хищных рыб; те же существа, на которых охотились они сами, тоже зачастую были опасны. Коварство ветра и волн могло стать для них смертельным, равно как и ядовитые зубы и шипы. Холод, слабость и голод уносили многих, особенно в юном возрасте, и они были вынуждены считаться с тем, что выживают лишь немногие из родившихся детей. Королю повезло – возле его дома было лишь три могилы, на которых никогда не позволяли умереть морским анемонам.

Четверо его оставшихся детей встретились среди руин Лири. Их окружал хаос обломков дворца, а в отдалении виднелись остатки домов поменьше. Сады уже начали увядать, стада рыб – разбегаться, а крабы и омары копошились в кладовых, словно слетевшиеся к трупу на берегу вороны. Местом их встречи оказался участок перед главными дверями дворца. Увенчивавший их ранее альбатрос лежал с разбитыми крыльями, статуя лорда Эгира упала лицом вниз, а над ней возвышалась улыбающаяся статуя леди Рэн, некогда завлекавшей мужчин в свои сети. Вода сильно похолодела, а поднятые штормом волны пели городу Лири поминальную песнь.

Дети подводного царя были обнажены, как это принято у морского народа кроме тех дней, когда начинаются фестивали, – зато у каждого имелся нож, гарпун, трезубец и топор из камня или кости, дабы отгонять прочь те опасности, что уже кружили в отдалении, все теснее смыкая кольцо. Никто из них не выглядел в точности как морской житель, но старших троих отличали высокие скулы, раскосые глаза и безбородость их отца. Хотя мать и научила их датскому языку и некоторым датским обычаям, все они сейчас разговаривали на языке морского народа.

Тауно, старший среди них, заговорил первым:

– Мы должны решить, куда держать путь. Смерть было трудно удерживать на расстоянии еще тогда, когда с нами был весь наш народ. Мы не сможем долго справляться с ней в одиночку.

Он был также и самый крупный из них, высокий, широкоплечий, с мощными от постоянного плавания мускулами. Длинные, до плеч, волосы, стянутые украшенной бисером ленточкой, были у него желтыми с едва заметным оттенком зелени, янтарные глаза расходились широко по обе стороны тупого носа и располагались высоко над тяжелыми ртом и челюстью. Кожа его покрылась загаром от частого пребывания на поверхности или на берегу.

– Почему бы нам не отправиться вслед за отцом и всем племенем? – спросила Эйян.

Ей было девятнадцать зим. Она тоже была высока для женщины и сильна силой, таящейся под четкими изгибами грудей, талии и бедер до тех пор, пока она не начинала крепко обнимать возлюбленного или метать острогу в развалившегося на берегу моржа. Кожа у нее была самой белой из всех детей Агнете, а рыжие волосы крыльями разлетались по обе стороны смелого сероглазого молодого ястребиного лица.

– Нам неведомо, куда они отправились, – напомнил ей Тауно. – Место это должно находиться далеко, ведь наш город стоял там, где были последние возле всей Дании хорошие рыбные угодья. И хоть морской народ, живущий в Балтийском море или вдоль побережья Норвегии, и сможет помочь им в пути, для всего населения Лири постоянного места нигде нет. Моря очень широки, сестра, и искать придется долго.

– Но мы, конечно же, сможем спросить, – нетерпеливо произнес Кеннин. – Когда они примут решение, то обязательно попросят кого-нибудь передать нам весточку. – В его глазах вспыхнул огонек, сделав их летнюю голубизну еще ярче. – Ха-а-а, вот подвалил случай побродить по свету!

Кеннину было шестнадцать зим, и ему только предстояло возмужать и ощутить, как угасает юношеский пыл. Он еще не вырос полностью, но видно было, что ему не стать ни высоким, ни широкоплечим. С другой стороны, по своему проворству он был ближе к морскому народу, чем его брат и сестры. У него были зеленовато-русые волосы, круглое и веснушчатое лицо, а тело раскрашено самыми яркими узорами, известными обитателям моря. На остальных украшений и орнаментов не было – Тауно находился в слишком подавленном настроении, Эйян всегда насмехалась над тем, скольких хлопот требует раскраска, а Ирия просто была застенчива.

– Как вы можете шутить… – прошептала Ирия, – когда… когда никого больше нет?

Братья и сестра подплыли к ней поближе. Для них она до сих пор оставалась ребенком, оставленным в колыбели матерью, на которую она все больше и больше начинала походить. У нее было маленькое худое тело с едва намечающимися грудями, золотистые волосы и огромные глаза над вздернутым носиком и слегка приоткрытыми губами. Она сторонилась шумных пирушек столь долго, сколь это было пристойно для дочери царя, и еще ни разу не уединялась с мальчиком, проводя каждый день долгие часы в куполе своей матери, перебирая некогда принадлежавшие Агнете сокровища. Она часто лежала на волнах, разглядывая зеленые холмы и дома на берегу, прислушиваясь к колоколам, созывающим христиан на молитву, а ближе к вечеру выбиралась на берег с кем-нибудь из братьев и бегала в сумерках по пляжу или за искривленными ветром деревьями, а при появлении людей безмолвной тенью затаивалась в вереске.

Эйян быстро и крепко обняла ее.

– В твоих жилах слишком много нашей смертной крови, – сказала старшая сестра.

Тауно нахмурился.

– И в этом ужасная правда, – сказал он. – Ирия слаба. Она не сможет плыть быстро или далеко без отдыха и пищи. Что, если на нас нападут морские звери? Что, если зима застанет нас вдали от теплого мелководья или же беглецы из Лири отправились в Гренландию? Не представляю, как мы сможем взять ее в любое путешествие.