Страница 19 из 139
Через несколько минут Пауль, расплатившись, вышел из зала, надел пальто, на мгновение замешкался, снял с вешалки шляпу и прошел на улицу. Вскоре покинул ресторан и Курт Вольфганг. Он удовлетворенно взглянул на свою шляпу, смахнул с нее невидимые пылинки. Шляпа принадлежала Паулю — такого же фасона и цвета. Пауль ушел в шляпе Вольфганга, под подкладкой которой лежали материалы, нужные курьеру, прибывшему из Центра.
Оставив машину на привокзальной площади, Курт торопливо зашагал к перрону. Вскоре его высокая, сутуловатая фигура затерялась в толпе дипломатов и журналистов, встречающих германского посла.
На открытой платформе гулял холодный ветер, мела поземка, и под ногами ползли мутно-белые змейки, то замирая, то ускоряя свой бег при новом порыве колючего ветра. Встречающие поеживались от пронизывающего холода, дамы плотнее запахивали меховые шубки, притопывали славянскими сапожками, входившими в моду, мужчины старались поглубже засунуть замерзшие руки в карманы пальто.
— Ого, Курт, вы всегда знаете, в какой момент появиться! — воскликнул кто-то из журналистов, увидев Вольфганга. — Что касается меня, то я торчу здесь, как дежурный по станции. Дьявольски промерз и обязательно сегодня напьюсь, как только передам информацию.
— Зачем ждать, — усмехнулся Вольфганг. — Начинайте сейчас. Хотите? — Курт вытянул из кармана маленькую плоскую флягу, обшитую кожей, отвернул металлический колпачок и протянул приятелю. — Советую! Настоящий «Камю», — сказал он.
Фляга опустела быстро, охотников погреться нашлось немало.
— Господа, мы забыли оставить благородному Санта Клаусу, который принес нам этот чудесный нектар! — воскликнул последний, допив оставшийся на дне коньяк.
— Вы думаете, вам хватило бы канистры? — отшутился Вольфганг. — Не беспокойтесь, я заранее о себе позаботился.
— Что вы думаете, Курт, о графе фон Мольтке? Как-то он поведет себя? — спросил британский корреспондент, тот, что допивал последние капли «Камю». — Говорят, вы самый информированный человек в Варшаве.
— Я бы поставил вопрос иначе, — возразил Курт. — Как намерен себя вести фельдмаршал Пауль фон Бенкендорф унд фон Гинденбург? — Он назвал полное имя германского президента. — Все зависит от этого.
Берлинский поезд, замедляя ход, приближался к платформе. Разговор оборвался. Толпа колыхнулась, придвинулась к краю перрона. Вдоль платформы озабоченно пробежал Юзеф Бек — из министерства иностранных дел. Глядя на семенящего Бека, Вольфганг подумал: «Как удивительно точно походка определяет характер человека! Услужливый и суетливый…» Недавний разведчик, сотрудник польской «двуйки», Юзеф Бек энергично пробивал себе дорогу на дипломатическом поприще. Сейчас он спешно отдавал какие-то распоряжения подчиненным. Потом вдруг выпрямился, преобразился и степенно, преисполненный чувства собственного достоинства, зашагал к международному вагону. В зеркальном окне многие заметили лицо нового германского посла.
Представительный, со сдержанной улыбкой, Гельмут фон Мольтке сошел со ступенек вагона, поздоровался с первым советником, замещавшим его все это время в Варшаве, обменялся рукопожатием с Юзефом Беком, сказал ему несколько слов, которых Курт не расслышал. Подчеркнуто вежливо фон Мольтке поздоровался с представителями дипломатического корпуса — их церемонно представил ему первый советник. Невзирая на холод, посол стоял на перроне с обнаженной головой. Подняв шляпу, он поприветствовал остальных и сквозь расступившуюся толпу встречающих проследовал к легковой машине, сопровождаемый вспышками магния суетившихся перед ним репортеров.
Корреспондент агентства Рейтер, улучив удобный момент, спросил:
— Господин посол, что бы вы хотели сказать, вступив на польскую землю?
Фон Мольтке ответил заранее подготовленной и ничего не значащей фразой. Тем не менее его дипломатичная фраза появилась во всех газетах.
За неделю до рождества, после вручения верительных грамот, Гельмут фон Мольтке устроил в посольстве большой дипломатический прием, на который получил приглашение и Курт Вольфганг. Посол, стоя рядом с супругой, встречал в вестибюле гостей. Курт не был знаком с послом и, здороваясь, назвал свою фамилию.
— Курт Вольфганг! — воскликнул фон Мольтке. — Я уже слышал о вас в Берлине… Мне очень приятно передать вам привет от господина Теодора Вольфа. Надеюсь, мы будем с вами успешно сотрудничать…
Теодора Вольфа заслуженно считали первым публицистом в Германии. Он был главным редактором влиятельной газеты «Берлинер тагеблат», и его воскресные передовицы неизменно привлекали внимание читателей не только в Германии. Обычно газета выходила тиражом в полтораста тысяч экземпляров, но ее воскресное издание с передовицами Теодора Вольфа раскупалось почти вдвое больше. Половина воскресного тиража шла за границу. Воскресную «Берлинер тагеблат» читали во всей Европе — промышленники, дипломаты, политические деятели, военные. К голосу Теодора Вольфа прислушивались редакторы газет, журналисты-международники. Естественно, что новый посол граф фон Мольтке был заинтересован в хороших отношениях с газетой, и прежде всего с ее корреспондентом в Варшаве.
Но Курта интересовала и другая сторона дела. Секретарем главного редактора Теодора Вольфа в редакций «Берлинер тагеблат» работала молодая журналистка Ильза Штёбе, связанная с организацией, к которой принадлежал и он — Курт Вольфганг… Конечно, то, что Теодор Вольф передал Курту привет через графа фон Мольтке, не обошлось без участия Ильзы Штёбе. Не исключено, что именно Ильза и подсказала главному редактору мысль — познакомить нового посла с варшавским корреспондентом… Молодец Ильза!
Под именем Пауля в Варшаву приехал Григорий Беликов.
Было у него немало и других псевдонимов, его называли по-разному.
Прожитую жизнь Беликову заменяли легенды, тщательно продуманные и глубоко запавшие в память. Было их по меньшей мере столько же, сколько имен-псевдонимов.
Только в Центре, в секретных анкетах, рядом с псевдонимом стояло настоящее имя — Григорий Николаевич Беликов.
Порой ему приходилось долго выполнять задания в подполье. Кто мог знать, что человек, носивший фамилию, записанную в паспорте, занимался в годы гражданской войны в России совсем другими делами. Только дома, в кругу друзей, которых он называл однокашниками, Григорий Беликов брал порой в руки гитару и негромко, словно только для самого себя, напевал старые, невесть кем сочиненные песни.
С песнями просыпались воспоминания, в памяти вставал заснеженный, туманный Петроград, поиски офицеров-террористов, встреча с солдатом-фронтовиком Спиридоновым, с поручиком Кушаковым, не посмевшим бросить бомбу в Ленина… И дневник-исповедь террориста, который Григорий переписывал в ночное дежурство в Смольном.
Все, все поднималось в памяти… Это уже не была легенда. Прожитая жизнь!
А потом — юг России, первая «немецкая роль» — мифического представителя германских оккупационных войск в тылу белых, а по правде — работа в штабе Антонова по заданию Дзержинского. Первые благодарности и ордена, которые Григорию так почти и не довелось поносить… И вот — новая командировка, затянувшаяся на много месяцев…
Перед отъездом Старик — так называли меж собой Яна Берзина — сказал ему на прощание:
— Вот такая у нас, брат, профессия… Мы не принадлежим ни себе, ни семье, никому, кроме дела, которому служим… Работа предстоит у тебя трудная: стоять на страже, знать все, что думает наш вероятный противник. Больше того — знать наперед, что может придумать враг. — Берзин сделал ударение на слове «может». — Я говорю о Гитлере и его окружении. Сейчас это главное. Считай себя начальником тайной передовой заставы…
Ян Берзин обнял Григория за плечи, посмотрел в глаза и отпустил.
— Желаю тебе успеха, Григорий! О семье не тревожься, все будет в порядке… Курту передай привет, скажи, что мы надеемся на него.
Григорий вышел из подъезда и зашагал по заснеженному бульвару на Красную площадь. Так делал он каждый раз перед отъездом. Теперь у него было новое имя…