Деррида

Долгое время у семьи Деррида было мало денег. Они охотно брались за подработки, чтобы свести концы с концами, например Маргерит занималась переводами, а Жак принимал экзамены в Высшей коммерческой школе. Но с конца 1960-х годов, когда Деррида стали приглашать в США и он начал вести курс для американских студентов в Париже, появился достаток. Деррида получает хорошую зарплату в Йеле, затем в Ирвайне и Нью-Йорке, которая прибавляется к той, что есть у него во Франции, а также к авторским гонорарам, хотя он обычно не спешил их требовать. Конечно, за лекции ему платят все лучше. Однако Деррида все же не тот человек, которому важны деньги: в его жизни они никогда не были стимулом. Теперь ему не нужно обращать на них особого внимания, и этого ему достаточно. Часто он даже не осведомляется о финансовых условиях участия в том или ином мероприятии. Тратя по нескольку недель на подготовку какого-нибудь выступления на конференции, он нередко делает это бесплатно. В США он порой удивляется завышенным требованиям некоторых представителей French Theory, не таких известных, как он. В университетах, где он преподает, он никогда не просит прибавки. Это не презрение и не наивность, просто говорить о деньгах и тем более торговаться не в его правилах.

«Он ненавидел подсчеты и дележ счета после ужина в ресторане, – вспоминает Пегги Камюф. – Обычно именно он за всех платил». Он предпочитает сложить все в уме до того, как принесут счет. Ему не нравилось, когда другие настаивали, чтобы заплатить за него, поскольку его пригласили, особенно если это были люди моложе его и менее обеспеченные. Дэвид Кэролл вспоминает: «Это был самый щедрый человек из всех, кого я встречал, щедрый на время, на силы, на помощь, на советы, а также на деньги»[1118]. Алан Босс также вспоминает, как однажды вечером сказал ему: «Но Жак, не может быть так, чтобы каждый раз была ваша очередь платить».

Он всегда был очень щедр со своими детьми. Но также он был щедрым с людьми, которые в тот или иной момент жизни попали в затруднительное положение. Оказывая услугу, он делает это скромно и деликатно. В течение нескольких лет он как мог помогал Жос Жолье, бывшему работнику издательства Flammarion, к роману которого «Ребенок с сидячей собакой» он написал предисловие. Деррида никогда не бросал его в тяжелые периоды. Его элегантность в отношении денег представляет собой своего рода суверенность.

Большую часть времени он придерживается определенного порядка, пусть и не совсем аскетического. Но есть в нем и более веселая, более средиземноморская сторона, которую в повседневном обиходе он пытается забыть. И только в поездках случается так, что он позволяет себе выражаться свободнее, особенно когда хочет произвести впечатление на молодых женщин. В этих случаях он может пошиковать, потратиться на дорогие гостиницы и эфемерную роскошь. Это он, возможно, унаследовал от своей матери, главной страстью которой был покер. И хотя Деррида, видимо, не был настоящим игроком, он не без удовольствия заходит в казино или делает вылазку в Лас-Вегас во время одной из своих поездок в Калифорнию. Разве он не признался в интервью El Pais, что главная черта его характера – определенная легкость?

Особые отношения у Деррида с чтением. Маргерит рассказывает, как однажды в Расса, когда она погрузилась в чтение «Блеска и нищеты куртизанок», Жак посмотрел, что она читает, и бросил ей: «Да у тебя, видно, целая жизнь впереди!». Самому ему было сложно заняться «необязательным» чтением.

Давно уже я чувствую, что это какое-то несчастье – иметь все меньше возможности читать так, чтобы это чтение не было связано с каким-то текстом, который я пишу, не было избирательным, отсеивающим, беспокойным и беспокоящим чтением. Читаю я обычно небольшими урывками, чаще всего непосредственно за письмом, прививая письмо к тому, что читаю. Но чтение, в которое погружаешься как в поток, я ощущаю, что все больше его лишаюсь. И это действительно лишение[1119].

В книгах, над которыми Деррида работает, можно увидеть «следы насилия карандашных отметок, восклицательные знаки, стрелки, подчеркивания»[1120]. Читать – это уже работа, первый этап письма.

Я читаю с проектом в голове. Я редко читаю незаинтересованно… то есть я читаю активно, избирательно, слишком избирательно и недостаточно пассивно…

Я читаю слишком нетерпеливо, слишком быстро, и эта избирательная нетерпеливость стоит мне очень дорого: возможно, я допускаю много неточностей, многим пренебрегаю. Но очень часто, когда я открывал книгу с середины, именно благодаря этой нетерпеливости я тут же натыкался на то, что искал…

Я замечаю, что, когда пишу о литературном тексте, я начинаю читать его и что мое первое прочтение, состоящее из редких проблесков, содержит слишком много лакун… По существу, читать меня заставляет преподавание[1121].

Его всегда интересовали техники письма. Он охотно напоминает о том, что Ницше был первым западным мыслителем, у которого была пишущая машинка, тогда как для Хайдеггера настоящим могло быть только письмо от руки[1122]. Долгое время все тексты, которые для него важны, Деррида начинает писать пером, принимаясь за них по нескольку раз. Только когда текст наконец набросан, когда тон и исходная перспектива заданы, он садится за машинку. Все, кто слышал, как он печатает на своей маленькой «Оливетти» с международной раскладкой, а потом на электрической машинке, поражались его скорости. Хиллис Миллер рассказывает: «Однажды в Йеле мы пришли с Гарольдом Блумом позвать его на обед. Но уже в коридоре услышали стук его пишущей машинки, настолько быстрый, что мы побоялись постучать в дверь. Казалось, что его креативность связана с ритмом машинописи, как у многих американских писателей. Он действительно думал пальцами в тот самый момент, когда писал»[1123]. Но хотя Деррида печатает очень быстро, он работает небольшими периодами. После 15–20 минут он встает, чтобы пройтись, или же снова погружается в книгу: «Чем больше меня интересует вопрос или чем он сложнее, тем быстрее я делаю перерыв»[1124]. Важно само отношение к телу, поэтому рабочая поза не является для него малозначительной деталью.

Порой мне случается писать лежа, делать заметки в момент просыпания, после сна… Когда я пишу сидя, я руковожу своими мыслями, идеями, движением мыслей, которые всегда приходят ко мне, когда я стою, когда делаю что-то другое, иду, веду машину или бегу. Когда я бегал (сейчас я бросил), ко мне приходили наиболее организующие мысли, идеи. Бывало, что я бегал с бумагой в кармане, чтобы можно было сделать заметки. Потом, когда я садился за стол… я разбирался с этими мимолетными, беглыми, порой молниеносными моментами, которые всегда приходили ко мне на бегу, эксплуатировал их. Я очень быстро осознал, что хорошие идеи могут прийти ко мне, когда я стою[1125].

Лучшее описание его творческого процесса, вероятно, можно найти в статье, написанной вместе с Патриком Морие для газеты Libération:

Когда я берусь написать какой-то текст, у меня всегда больше всего проблем с тем, что я назвал бы тоном. Обычно я нахожу невыносимыми те тона, которые мне являются. Сложность письма всегда связана с позой, с вопросом «куда я себя поставлю?». Это не тот вопрос, который можно решить у себя в голове: нужно, чтобы нашелся адресат, для которого выбирается тон. Это и есть фоновая работа: какого адресата я придумаю для того, чтобы от меня требовался такой-то тон и чтобы я отвечал требованию? Что от меня требуется? Кто и что от меня требует?[1126]

1118

Rue Descartes. n° 45. P. 109.

1119

Derrida J. Points de suspension. P. 151.

1120

Derrida J. Entre le corps écrivant et l’écriture (entretien cité avec Daniel Ferrer) // Genesis, 2001. n° 17.

1121

Ibid.

1122

Derrida J. La main de Heidegger // Psyché. P. 435.

1123

Интервью с Дж. Хмллисом Миллером.

1124

Derrida J. Je necris pas sans lumière artificielle (entretien avec André Rollin) // Le fou parle.

1125

Genesis. 2001. n° 17.

1126

Mauriès P. Jacques Derrida, la déconstruction du monde // Libération, 8 août 1985.