Запах анисовых яблок

– Вы не подумайте чего… – сказал Грач, слегка заплетая языком. – Ведь наши с ней сердца уже в унисон… Я люблю её. И женюсь на ней. Она такая красивая! Сам бог мне её послал в эту волшебную ночь. Неужели вы ничего не понимаете и не оставите нас у себя?

Пришлось вмешаться. Я сказал Коленвалу, чтобы он сбегал ещё за одной, а я, пока он отсутствует, провожу Грача.

Грач обиделся. Сказал, чтобы я его не провожал. Я сунул ему денег на такси, и они со Снегурочкой растаяли «в тумане льдинкою».

Растянулись с Цезарем на железной кровати…

Коленвал не вернулся.

Я ушёл, как только забрезжил рассвет. В несуразных и разных ботинках без шнурков…

Через пару дней он зашёл ко мне на работу. Попросил на пиво. От самого одеколоном прёт… Какая большая разница между человеком и поэтом!

Дал ему червонец. А где он ночевал в ту ночь, почему не вернулся – так и не сказал.

Зато Грач о своей волшебной ночи всё до самого утра похмельного поведал подробно. Не буду пересказывать, замечу лишь, что он в то время женат ещё не был. А потом женился, но не на ней. А с ней у него ничего не получилось, потому что встреча их пришлась на суровое время года, а говоря проще, была зима и не было приюта.

Вспомнилось опять его, коленваловское:

Но о каком счастье речь? О каких множествах счастья? Я только одно счастье знаю – это когда пишется хорошо. Пишется и мечтается как мальчишке шестнадцатилетнему. Ещё классиками немецкой философии замечено, что счастье – это как раз минуты вдохновения, а до и после – рутина всё и ничтожество… Какого бога в небе Коленвал разглядеть хочет? Ясно какого. Бог у нас с ним один – вдохновение. И ему, поэту от бога, без нашего главного бога – вдохновения выть хочется. А что уж обо мне говорить!

Я веду параллельно с дневником три тетрадочки, куда заношу определения трёх слов: что такое жизнь, что такое любовь и что такое счастье. Мудрых изречений с годами собралось в них – отдельным сборником выпускай, толстенькая получилась бы книжица. Каких имён только нет!.. От Гомера до Коленвала… Но вот листаю тетрадь, в которой скопились сотни различных счастий, примериваюсь, и ни одно мне не подходит. Кстати, о счастье великие умы человечества знали и размышляли почему-то меньше, чем о любви и жизни (о жизни более всего, о жизни и смерти, точнее сказать).

Счастье…

А счастье, друзья мои, – это, оказывается, когда ничего не болит.

Чёрт с ними, с этими стихами, рифмами – тщетными попытками переплюнуть саму жизнь! Любая былинка, любой жалкий цветочек на тонюсеньком стебельке совершеннее и гармоничней всех вместе взятых стихов и поэм, созданных или ещё создающихся на Земле. Жалкие плагиаторы мы, копиисты жизни сущей и необъятной. Зарифмовать пытаемся её… Ох, как спина болит!

Болит, болит, болит… И никуда от этой проклятой боли не деться. И никакие мази, никакие таблетки не помогают. Разве что массаж… У Грача хорошо получается. Часа на три-четыре после него забываю о своей злосчастной холке, будто позвонки подменили. Но не бросишь ведь всё и не будешь лежать у Грача на диване от сеанса к сеансу и в больницу за тридевять земель ради массажа не потащишься.

Счастье… Счастье – это… Но я уже говорил.

По совету и протекции Грача сходил к специалисту, показался. Бородатый костолом долго испытывал меня на прочность – мял, ломал, простукивал, точно мои позвонки – это дверные кнопочки-звоночки, а он, гуляка припоздалый, не может дозвониться до жены своей, задремавшей в ожидании.

Сделали рентгеновские снимки.

Вы знаете, что такое кифоз? Вот и я не знал. Кифоз, переходящий в гиббус, как обмолвился доктор в кругу своих коллег.

Что такое гиббус, в словарях я не нашёл. А вот кифоз…

Горб – по-простому.

То-то мама в последнее время мне всё: не сутулься да не сутулься. А как не сутулиться, когда болит! Бородатый спец открытия не сделал, сказав, что позвонки у меня как-то не так стыкуются. Грач говорил. Но что мне эта констатация, эти снимки?! Мне точно скажите – согнёт меня завтра в дугу или нет?

Вы можете представить себе сто зубов, и все они на спине, и все они разом болят?

Болей таких Коленвалу и не снилось. Только стихи между ними почему-то не случаются (помните у классика: стихи не пишутся – случаются?). И не случаются, и не пишутся, и не вычерчиваются, и не высиживаются. Знаю, Коленвал не о физических болях… Поэтому и не случаются. И ещё потому, что я случайная величина в литературе. Если не в жизни.

Самое точное определение, что такое жизнь, дал Брэдбери. Он сказал: жизнь – это одиночество.

Два дня прожила в старом кирпичном доме. Там тополь выше крыши, и после обеда солнце пробивается в комнату сквозь его густые ветви. Так что все стены комнаты покрыты шевелящимся узором листьев. Окно открыто, и слышно, как эти листья о чём-то настойчиво шепчут, так настойчиво, так бесконечно, что кажется – ещё немного и будет ясно, о чём.

После полёта со Штабс-Капитаном и акклиматизации у Грача, несмотря на кифозные боли, ходил на работу аккуратно. Запускали новое, серьёзное дело, в которое я впрягся со всей оставшейся во мне прытью.

В один из жарких в рабочем смысле слова дней в моём кабинете появилась Пацанка. А у меня звонки телефонные, сотрудники снуют. Она берёт с журнального столика свежую газетку, сидит скромненько. Я кручусь-верчусь, как веретено, не до гостьи. Да и она ноль внимания, газета жутко интересная. Я только и спросил: когда приехала? Сегодня, ответила она.

Первое письмо от неё я получил, когда вернулся от Грача домой. Письмо с кипой газет передала мне соседка, сообщив, что дожидается оно адресата не первый день.

Письмо большое. Убористый неженский почерк…

«…Я оттого оступилась, что не подозревала твоей недозрелости. В стихах ты кажешься всепонимающим. Не говорю, что ты хуже, чем я думала. Моя вина, что от радости и неожиданности встречи не в состоянии была заметить, что с тобой нужно было подумать о кружевах. О приличиях, чёрт возьми! И вот имею, что имею. Поделом. Тебя жалко. Твой идеальный мир в который раз не реализовался. Реальная жизнь в который раз оказалась не на уровне. На сей раз «благодаря» тому, что в ней существует женское одиночество, откуда к тебе вырвались раскинув руки, закрыв глаза, не запахнув халата. А тебе хотелось другого, чего-то романтического, поэтического, чего-то такого, чего ещё не было. Тебе хотелось вина по капельке, а на тебя – ливень. Ну и, естественно, отпрыгнул. А дальше… А что дальше? Ничего – одной историей больше, одной меньше. Я тебя очень хорошо понимаю. Меня понять (оправдать, простить) ещё проще. Да никто и не винит. Получила, что заслужила. В жизни нельзя без оглядки, следует считаться с правилами игры, если жизнь, как все утверждают, – игра. Без выдумок, без иллюзий не все умеют. «С иллюзиями ближнего обращайся как со своими собственными», – учили меня умные одинокие женщины.

Так жизнь обращается в игру. А я не игрок. И не игрушка. По крайней мере, не хочу быть игрушкой. И если подумать не по-игрушечному, ты такой же, как всё остальное мужское племя. Вы внимательны, когда завоёвываете. Природный инстинкт, азарт – вот все ваши «чувства». А как завоевали, так что ж?.. Эгоисты, разве вы можете любить человека ради самого человека? Лишь единицы. Примитивизм в самой мужской природе. Если хочешь, чтоб мужчина тебя «разлюбил», – убеди его, что очень любишь, будь искренна, не оставляй тайны. Всё! После этого любая женщина, проходящая мимо, станет интересней и желанней тебя, будь ты хоть само совершенство. Механизм «любви» мужчины прост: изводи его, говори лишь пятую часть из того, что можешь сказать, и не дай бог убедиться ему, что он любим. Такая низкая ступень… Такая гадость, даже подлость… А правда, что в детстве ты был примерным мальчиком?»