Необоримая стена

– Лизонька, доченька моя… – начала, было, тетя Маша, как вдруг Лиза вздрогнула и быстро взглянула на нее.

Эти слова вызвали у нее совсем свежие ассоциации. Так мама всегда начинала серьезный разговор. Вот и теперь эти слова тети Маши кольнули ее сердце из недавнего прошлого, заставив глаза повлажнеть. Тетя Маша заметила это, но все-таки продолжала:

– Послушай меня, доченька. Посмотри на себя. Как исхудала, как высохла. Нельзя надрываться столько. Давай бросим все это и поедем ко мне в деревню. Поживешь там немного, оклемаешься, душу свою полечишь. Работать там будешь, я уже говорила с председателем колхоза. Он дал добро, что бы ты в конторе работала, бухгалтеру подсобляла. Откормлю тебя, отпою молоком парным, а там видно будет: захочешь, обратно вернешься. Воздух там целебный, тишина – первое дело для успокоения души.

Лиза не в силах была ни о чем говорить и поэтому только молчала, непрерывно глядя на тетю Машу. Та, истолковав это, как колебания, еще упорней стала ее уговаривать, приводя разные примеры из своей жизни и жизни своих родных и знакомых. Но Лиза все молчала и, наконец, не выдержав, тетя Маша воскликнула:

– Ну не молчи, Лизонька, скажи мне что-нибудь.

Лиза чувствовала, что ее душа находится в очень неустойчивом состоянии. Противостоять кому-либо или чему-либо она сейчас не могла, и она согласилась, сказав каким-то низким и хрипловатым от долгого молчания голосом:

– Поедем, теть Маш, куда скажешь, только подальше отсюда. Я не могу больше здесь находиться, здесь пахнет смертью, здесь одни враги…, поедем скорее.

Тетя Маша обрадовалась и сразу радостно запричитала:

– Вот и умничка, вот и славная девочка, вещи только соберем и поедем. Вот умница, вот хорошая моя…, завтра же и поедем.

В деревне никто не знал о том, что Лизин отец враг народа и на это тетя Маша тоже возлагала большие надежды. Она сказала, уезжая в Москву, что хочет взять к себе племянницу, так как та заболела, и нуждается в покое и здоровом питании. А теперь выходило, что она ее и вовсе удочеряет.

Когда они приехали в деревню, никому не пришлось доказывать, что девушка больна. Увидев ее, односельчане все, как один восклицали:

– Что, так плоха? А как это для жизни? Ну, уж очень худа – одни глаза.

Лиза была очень удивлена, но тетя Маша, не дав ей долго удивляться, быстро провела ее в дом, и закрыла дверь.

Три дня Лиза ничего не делала, просто сидела в саду на скамейке. Был уже конец марта. Снег еще лежал, но был уже не тот, что в январе, а грязноватый, похожий на соль крупного помола. Прилетели грачи, и днем сад не был уже таким тихим, как зимой. Синицы и воробьи прыгали по еще голым веткам, смешно крутя головами, и вносили суету в мудрое молчание безлистого сада. Все это вместе действовало умиротворяюще и Лиза, в самом деле, на некоторое время забывала о суровости жизни и предавалась грезам, которые так давно не посещали ее.

Лизе очень не нравилось, что тетя Маша просила никому ничего не рассказывать об аресте отца. Это казалось ей предательством, ведь она знала, что он ни в чем не был виноват, но, немного поразмыслив, она, согласилась с тем, что лучше будет, все-таки, не говорить об этом. На том и порешили.

На четвертый день она сама попросила тетю Машу отвести ее на работу. Та сразу согласилась. Председатель колхоза с нетерпением ждал, когда Марья Васильевна привезет свою племянницу, так как дела колхоза шли «в гору», бухгалтерия разрасталась, а грамотных людей в помощь бухгалтеру взять было не откуда. Он тоже не стал исключением и прошелся насчет ее худобы и бледности, усомнившись, скорее для порядка, позволит ли ей здоровье работать в бухгалтерии. Потом он нахмурился и, покачав головой, с сожалением и искренним сочувствием, сказал, что все смертны, но жизнь продолжается, и что некогда долго горевать – надо строить социализм на селе.

Так Лиза и попала в ту колхозную контору, у окна которой она сейчас сидела и смотрела, как петухи дубасили друг друга. Заканчивался май месяц. Все цвело, птицы пели, солнце грело уже по серьезному. Над цветами порхали бабочки. Не смотря на вечную колхозную запарку, у Лизы, иногда, выдавалась свободная минутка, как сейчас. И всегда. В такие минуты она любила смотреть в окно, в котором была видна деревенская улица, поле и лес вдалеке.

Глава 3

Олег проснулся внезапно, будто с него сдернули сон, как теплое одеяло. Он всегда так просыпался, если не считать тех дней, когда бывал в состоянии, именуемом, как «с бодуна» после вечеринок с друзьями. Тогда вставать приходится тяжело, заставляя себя, разлепляя глаза, тряся головой. Но такие дни случались не часто, и вводить их в какую бы то ни было систему, не стоит. В обычные дни он еще минуту-другую лежал с закрытыми глазами, а затем, открыв их, глядя в потолок, начинал копаться в памяти и анализировать свои сны. Он любил толковать свои сны и считал, что он в этом что-то понимает.

В детстве сны представлялись ему художественными фильмами или мультиками, которые не зависели от его переживаний. Ему казалось, что их показывают, как по телевизору, какие-то невидимые люди, которые знают когда какой фильм пустить. Но, взрослея, он начинал понимать, что со снами не все так просто, и что они представляют собой какое-то интересное природное явление. Он стал относиться ко снам уважительней, что вызывало насмешки со стороны его друзей. Но Олега это не смущало, он всегда был самостоятельным и если чем-то увлекался, то не слушал ни чьих уговоров и отговоров. Он стал покупать в магазинах сонники и собирать любую информацию, какая ему попадалась о снах. Современная специальная литература по сомнологии – науке о снах, ему не нравилась, так как она изобиловала специальными малопонятными терминами, которые придавали снам технический материальный вид. И напротив – сонники, особенно древние, делали из снов непостижимые и увлекательные сказки, от которых веяло волшебством и космической бездной.

Заканчивая школу, он составил свой сонник, основанный на его собственном опыте и ассоциациях. Друзья уже не очень-то посмеивались над ним, а частенько просили, конечно, втайне от других, истолковать тот или иной сон. И он никому не отказывал. Довольно часто его толкования попадали в точку, и к нему «приклеилось» уважительное прозвище: астролог, что, честно говоря, было не совсем точно, зато говорило о его связи с космосом, в которую все как-то быстро поверили. Окончив школу, Олег, не раздумывая, пошел в армию.

Не смотря на свое необычное увлечение и прозвище, он вовсе не был хлюпиком, годным только для сидячей бумажной работы. В свои восемнадцать лет он выглядел великолепно: рост сто восемьдесят пять, вес семьдесят пять килограммов, фигура пусть не как у Поддубного, но и не как у Густава из старенького чешского мультика. В общем, девушкам он нравился, а это был самый крутой показатель в его возрасте. Если добавить ко всему сказанному еще и то, что он был природным блондином с голубыми глазами, то необходимость продолжать объяснения отпадает сама собой.

Олег иногда задавался вопросом: в кого же он такой уродился? Откуда эти белые волосы и голубые глаза, ведь ни у отца, ни у матери даже в родне не было ничего подобного, не говоря уже о них самих. Этот вопрос всегда оставался без ответа, а сомневаться в верности матери отцу никогда не приходило в голову ни самому Олегу, ни кому бы то ни было из родственников. Все дружно приписывали это шутке природы. Сам отец никогда не относился к этому серьезно и часто безобидно шутил по этому поводу, а вот матери эта тема не очень нравилась и при разговорах об этом, она начинала заметно волноваться. Она безумно любила отца и сильно страдала оттого, что долго не могла родить ему ребенка, и когда, наконец, после долгого лечения, у нее родился Олег, она почему-то вместо, казалось бы, естественной в этом случае радости, выглядела скорее растерянной и подавленной. Видимо она не могла еще поверить в то, что преодолела-таки этот барьер и боялась, что все эти необычные, неизвестно откуда взявшиеся черты у ее сына, являются отклонениями от нормы.