Страница 3 из 19
– Здравствуйте. Элеонора скончалась. Похороны в воскресенье. Приезжайте, – мужчина умолк, а через пару мгновений добавил: – И передайте Катерине. Пожалуйста.
Рудковски куда проще было уведомить тещу, чем передать сообщение лично дочери. Джозеф не хотел даже думать о том, что в разговоре с Катериной он может сломаться, ведь этот жест осушил бы скудные силы семьи.
Агата же не успела вставить и слова. Впрочем, слов и не находилось. Женщина опустила трубку, сползла на кресло и под шокированный взгляд Голдмана застыла в отчаянии.
– Моя дочь умерла, – прошептала миссис Бристоль, уткнувшись глазами в стену. Рафаэль, ни словом, ни жестом не выдав потрясения, уселся на ручку кресла и крепко прижал невесту к себе.
О жестокости Голдмана слагали легенды, но в этот момент он проникся сочувствием и мучительно думал, что сказать. Мужчина готовился к любой выходке Бристоль, а услышав бессильное: «Как я скажу Катерине?», – тотчас вызвался взять этот груз на себя.
Рафаэль прекрасно знал: ненависть за плохие вести перекладывают на гонца. Понимал Голдман и то, что ему уже некуда падать ниже, а вот Агату можно и поберечь.
В тот день мужчина лично поехал забрать Катерину с работы. Рудковски немало удивилась, когда вместо шофера Голдмана – невзрачного паренька, что заменял исчезнувшего после бала Бенджи, – она увидела за рулем самого Рафаэля.
– Какая честь! – съязвила девушка. Язвы ее однако давно звучали без злобы, посылаемой некогда Голдману.
Катерина правда старалась с ним подружиться и начать затеяла с приправленных шуткой улыбок – они ни к чему не обязывают, но вместе с тем топят лед замерзших сердец. К большому разочарованию Рудковски, в этот раз мужчина не разделил ее радости, но лишь сухо поздоровался и завел авто.
Всю дорогу до дома Рафаэль и Катерина хранили траурное молчание. Атмосфера казалась Рудковски отравленной. Голдман вел с собой внутренний диалог, признаваясь себе же: он боится. Боится передавать тревожную телеграмму, какая, вероятно, растопчет жизнь девушки.
Рафаэль то и дело поглядывал на Катерину через переднее зеркало в попытках выудить подходящий момент. Словно для таких новостей момент этот вовсе имелся и как будто именно он мог смягчить удар. Рудковски, напротив, пыталась доведаться, что могло повлиять на серьезность мужчины. Где же волчьи клыки, норовящие ухватить за живое? Где презрительная улыбка, хозяин которой изобретает новый укор? Вся эта бездейственность казалась девушке странной, но она не желала копать в душу Голдмана. Темнота еще с детства вызывала у Рудковски страх.
Когда машина остановилась у порога дома, Рафаэль понял: молчать больше нельзя. Впервые в жизни стараясь подобрать слова, чтобы не ранить чужие чувства, Голдман тихо сказал:
– Катерина, случилось страшное.
Рудковски обрадовалась: наконец выпал шанс поиграть в перебранку метафор!
– Не нашли, за что уколоть? – девушка засияла от удовольствия, и блеск отмытой машины не мог перекрыть лучей этой улыбки.
Впрочем, стоило Голдману повернуться к Рудковски лицом – выражение ее омрачилось. Мужчина выглядел так печально и смотрел с такой болью в глазах, что Катерина невольно вжалась в сиденье.
– Твоя мама, она…
Девушка округлила глаза, и Рафаэлю стало невыносимо жаль и ее, и себя. Голдман вскинул на плечи ношу посланца и в кои-то веки крушил чью-то жизнь непреднамеренно. Эта мысль заставляла черную душу его извиваться.
Наконец, утирая нос собственной слабости, мужчина сжал кулаки и сказал:
– Мне очень жаль, но твоя мать умерла. Завтра утром мы выезжаем на похороны.
Едва прозвучало последнее слово – Голдман вырвал ключи из замка зажигания, звучно шлепнул по ручнику и вышел из автомобиля. Пройдя пару шагов, Рафаэль сунул руки в карман и стал, как школьник, раскачиваться на стопе.
Рудковски никогда не видела Голдмана столь растерянным. Не увидела и теперь – глаза застелило слезами. Кое-как она доползла до комнаты, заперлась на ключ и не выходила ни на зов Грэйс, ни на просьбы мужчины обсудить время выезда. В конце концов, Рафаэль вежливо попросил девушку не опаздывать, пожелал доброй ночи и ударил себя по лицу, осознав неуместность сказанного.
Катерина не отозвалась. Голова была спрятана между подушками. Рудковски беззвучно рыдала, не ведая, где она и какой сейчас век.
Утром двинулись в путь. Голдман с Агатой сидели сзади, и мужчина то и дело сжимал хрупкую руку невесты в крепкой своей. Катерина ехала на переднем сиденье, не меняя ни позы, ни выражения лица. В отражении зеркала Рафаэль замечал ее искривленные горестью губы, нахмуренный от скорби лоб и намокшие щеки. От осознания того, что Рудковски боролась со всем одна, мужчине делалось больно. Притом он мало что мог поделать.
По пути останавливались лишь однажды – для заправки. Никто не просил о перекусах – все насытились новостями.
Уже через пятнадцать часов достигли места. Впрочем, Катерина отказывалась в это верить. Дом, обтянутый серостью, не был ее приютом. Ее – тот, который девушка сохранила в памяти: с семейными перепалками, шутками друг на другом и въедливым запахом маминой стряпни.
Джозеф встретил путников у порога. Он помог шоферу с сумками и, окинув Голдмана изучающим взглядом, подошел к дочери. Катерина припала к его груди, а когда наступило время пройти в дом, отпрянула и оставила вместо себя на потертой рубашке отца мокрое пятно.
Шофер отнес багаж в гостиную, и мистер Рудковски рассказал, где кому разместиться. Никто ни словом, ни жестом не выдавал напряжения в отношениях. О былых размолвках не шло и речи, словно тысячи ссор и два злосчастных десятилетия стерли резинкой. Кроме того, отчего-то всем думалось: если молчать о проблемах, включая причину приезда, трагедия перестает быть реальной.
– Вы, наверное, голодны, – ради приличия спросил Джозеф. – Там на плите макароны по-флотски.
Блюдо являлось единственным кулинарным шедевром, который умел стряпать мистер Рудковски. Когда Элеонора подолгу отсутствовала – к примеру, лежала в больнице с Меланией – или раз в десять лет подхватывала простуду, Джозеф, как настоящий вожак, обеспечивал девочек пропитанием. Всегда одним, но при этом не менее вкусном, чем в первый раз.
Гости вежливо отказались, хотя Катерине – абсурдная мысль в их обстоятельствах – подумалось: они многое упускают.
– Пап, а где Мелания?
Девушку смущал факт, что сестры нигде не было. Обычно именно Мелани встречала Рудковски у порога. Малышка сбивала сестренку с ног, засыпая вопросами, а после весь день неотступно следовала за Катериной. Впрочем, так ли много обычного в их приезде?
– Играет за домом, – отрезал Джозеф, и дочь, кивнув, поспешила на выход. – Катерина! – крикнул мужчина вдогонку. – С тех пор как… Мелания не сказала ни слова. Ничего от нее не добиться. Едва соглашается есть.
Сердце девушки сжалось. Она уже взрослая, и ей легче встретить боль, но малышка… Нужно скорее ее отыскать.
Мелания сидела в куче песка, рассыпанной у гаража, и с усердием лепила из него фигурки. Она не поднимала головки, и Рудковски осторожно, чтобы не напугать сестру, подошла ближе. Девушка понимала: Мелания заметила гостью, но продолжает настырно игнорировать ее присутствие. Тогда Катерина присела рядом и взяла малышку за руку.
Ручка Мелани теперь не была такой крохотной, как в те дни, когда девушки виделись в последний раз. Рудковски нежно сжала запястье сестры и тихо сказала:
– Привет, малыш.
Мелания не ответила. Она даже не сделала вид, будто услышала зов. Катерина смутилась, но тут же решила: может, девочке просто надо привыкнуть?
Уже через пару минут малышка аккуратно сложила формочки для фигурок в корзину, а после – с жестокостью, поразившей Рудковски, – разбила поделки и пошла прочь.
– Мелани! – окликнула сестру девушка. Малышка не остановилась, но Катерина не думала отступать. – Мелания, куда ты бежишь? Пожалуйста, подожди меня.
Сестренка немного замедлила шаг, однако все еще продолжала идти. Рудковски, давая девочке фору, плелась позади и аккуратно выуживала, что у бедняжки – кроме очевидного – произошло.