Страница 75 из 88
Повертев в руках печенье, она добавила:
– Каждый колос пшеницы вобрал в себя частичку души покойника. А может, и его сгнившую плоть.
Тела умерших никто не хоронил, их приносили в Дом Блага. Так сказала тетка Галька, которая собственноручно омывала там трупы.
– А я думал, женщинам туда нельзя, – удивился Юра.
Настя поведала, что тела служили для каких-то целей.
– Для тайных обрядов, в которых участвуют только мужчины. – Она надкусила печенье и стала задумчиво жевать, словно смаковала частичку души мертвеца. – Вы сами узнаете все завтра.
До Явления оставалось два дня.
Следующим утром Юра битый час прождал Настю у ее дома, но она так и не вышла. Тетка Галька копошилась в огороде. Груди свисали чуть ли не до земли, как две здоровенные груши. Заметив его, она сказала:
– Иди отсюда.
Погода сегодня – ржаная каша, сожженная до черноты. Взбрызнутая кипящей водой и опаленная жарким дыханием печи. Небо, режущее глаза синевой, будто само выпило все осадки и теперь проявляло к васнянцам обжигающее безразличие.
В полдень отец сказал братьям, что пора идти. Мирон встречал их у храма, одетый в ту же просторную черную рясу, которая пахла затхлостью. Приблизившись к нему, Юра весь сжался, точно собака, ждущая удара. Липкий пот, перемешанный с прахом растений, который разносил горячий ветер, спекся в корку на коже. Сердцеведец, однако, не стал поминать прошлое.
– Ну же, смелее. Никто вас не укусит. – Приглашающим жестом он указал на распахнутую дверь.
Впервые переступая порог святыни, Юра чувствовал смесь возбуждения и страха. Торжественное ликование от того, что этот момент, наконец, настал. Но воспоминание о руке, лежащей в мешке, и Настин рассказ о ритуалах вызывали леденящий ужас, который сковывал все тело стальными цепями.
Юра произнес:
– Избавь, Васняна Честивая.
Внутри их встретила праведная тишь. Приятно холодила разгоряченные тела проповедная тьма. Создавалось впечатление, будто храм утопал в вечно длящейся ночи, но стоило глазам отдохнуть от яркого света, как они начали видеть.
Сам зал был небольшим. По обеим сторонам от прохода стояли деревянные стулья, именно здесь восседали старожилы Радив на сборах. К стенам примыкали кандила, напоминающие скелеты. Свечи погасили. Светлый участок был лишь в дальнем конце помещения – там, где под окнами расположился длинный стол. К нему Мирон и вел свою паству.
На столе лежало мертвое нагое тело.
Юра остолбенел. В лучах солнца, проникающих в окошки, гладкая бледная кожа будто светилась, рыжие волосы рассыпались по поверхности, маленькие груди торчали вверх, точно лисьи носики. Лицо покойной было все в веснушках.
Осознание пришло неожиданно и болезненно. Такое чувство, что на Юру с потолка обрушились камни. На столе находилась Настя, и она была мертва! Руки вытянуты вдоль тела. Лицо хмурое, словно девочка злилась, что мальчишки вот так смеют глазеть на нее, раздетую.
Комната опрокинулась на Юру – со всеми стульями, подсвечниками, с преподобной темнотой, скопившейся по углам. Он будто летел в пропасть, но стоило моргнуть, как пришедшая в движение комната вновь встала на свое место.
Какая ирония. Недавно Настя говорила, что никогда не попадет в Дом Блага. Как же судьба любит порой выставить напоказ нашу неправоту, подумал Юра и удивился этой стариковской мысли.
Настя была по-прежнему неотразима. Он впервые видел ее голой – такой униженной, оскверненной, но чарующей. Внезапно на него навалилась ярость, настолько безграничная, что душа закипела.
– Как вы могли убить ее?! – выкрикнул он, готовый броситься на Мирона, схватить за горло и душить, душить, душить.
Шея Насти имела жуткий синюшный цвет.
Суровый взгляд Мирона из-под кустистых бровей пригвоздил мальчика к месту. Он ответил таким ледяным тоном, что почудилось, будто в самой комнате наступили холода:
– Есть такая штука – долг судьбе. Вот она его отдала.
Юра ощутил, как со всех сторон повеяло ошеломляющим духом тоскливой безнадеги. Он безропотно опустил голову. Рядом всхлипывал Тишка, не в силах вымолвить хоть слово. В лучах света игриво танцевали пылинки.
Из-под стола Мирон достал длинные кнуты, какими обычно погоняли лошадей, и передал их мальчикам, третий хлыст оставил себе. Обходя стол по часовой стрелке, он похлопывал кожаным ремешком по ладони.
– В каждом из вас сидят пороки: в одном – трусость, в другом – гнев.
Половицы постанывали от тяжелых шагов. Крупной фигурой Мирон на мгновение затмевал свет и восставал над братьями темным силуэтом. От него пахло потом и бесцеремонной властью.
– Любому человеку необходима эмоциональная разрядка. Если чувства переполняют его и вот-вот выплеснутся через край, это не сулит ничего хорошего.
Затем он сказал:
– Когда мальчик желает девочку, но не может ее заполучить, он ощущает неудовлетворенность. – Мирон встал в изголовье стола. – В нем рождается боль.
Он резко ударил кнутом по животу покойницы, а братья вздрогнули. Из Юриных глаз покатились слезы, заливая лицо, но даже сквозь них он видел длинную ярко-красную полосу, оставленную на коже ремнем.
– Эту боль нужно выпустить наружу, – закончил Мирон.
Его тучное тело проплыло мимо ребят подобно черному судну.
– Если дела мужчины идут из рук вон плохо, дохнет скотина, ломается телега или происходит черт знает что еще… – Голос набирал силу. – Если жена отказывает в утехах, а мужчину переполняет злость на соседа, в нем возникает боль.
Описывая полукруг, кнут взлетел ввысь и с жужжанием опустился меж грудей девочки, еще не до конца созревших. Удар рассек кожу, и по сторонам разлетелись брызги крови, похожие на мелких мошек.
– Эту боль нужно выпустить наружу.
Юра готов был лишиться чувств. Где-то в горле, глубоко в грудной клетке, появилась ужасная опухоль, почти камень, который нельзя ни проглотить, ни выплакать вместе со слезами. Мирон продолжил:
– Когда старик чует приближение смерти, слышит ее поступь и сетует на то, что не успел завершить дела… – Раскатами грома голос разносился по залу. – В нем возникает боль.
Наставник огрел труп несколько раз, и все это время воздух гудел от рассекающего его кнута. Кровоточащие раны чавкали и причмокивали. Юра обнаружил, что окна тут заляпаны багряными точками, под столом пол покрывали засохшие красные разводы. Мухи, напившиеся крови, радостно бились о стекла.
Мирон в неистовстве наносил один удар за другим, пока Настина левая рука не отделилась от тела чуть выше локтя. Сознание Юры помутилось. Помещение стало теснее, чем обычно, словно пространство вокруг сузилось.
– Мужчинам нужна возможность сбросить напряжение.
Сбросить напряжение, выпустить пар, дать волю злости, эмоционально разрядиться.
– Им сложнее себя сдерживать, разве нет? – От усилий Мирон громко сопел. – Им нужно нечто такое, во что можно направить всю свою спесь. Всю душевную боль.
«Коли нет во мне боли, то я жесткое серебро», – сказала Васняна. Объясняя эти слова, Мирон поучал, что в каждом человеке гнездится боль, которая и делает его человеком, но в то же время это недуг, способный затмить разум, подтолкнуть к низким поступкам.
Указав кнутом на Тишку, он изрек:
– Трусость – это такой же недуг. – Кончик хлыста уставился на Юру. – Гнев – тоже недуг. Как и от любой боли, от них нужно избавиться, пока не стало поздно.
Мирон подошел к дрожащим детям, склонился над ними и проговорил:
– Ведь коли нет во мне боли, то я жесткое серебро.
Своими большими руками он подтолкнул их к столу.
– Бейте.
Но ребята не двигались.
– БЕЙТЕ!
Переглядываясь и постанывая, братья поочередно начали кромсать хлыстами тело, которое корчилось и извивалось под градом ударов. Юра вкладывал в руки всю силу, какую имел, всю свою свирепость. Он словно обратился в пристанище страстей, а они разбухали в его нутре, пока, наконец, не излились наружу, точно кипящая лава из жерла вулкана. Досада, отчаяние, вязкая горечь и клокочущая злость завладели его существом, и мальчик уже не контролировал себя.