Страница 17 из 25
— Я слушал бой разведчиков, — сказал он, садясь на лавку. — Надо подбросить десятка два автоматчиков в помощь.
С ординарцем Мишей Семенистым было послано приказание Карпенко отправить на подмогу разведчикам двадцать автоматчиков и впустить фашистов в деревню утром после завтрака.
Дед посматривал на часы и вопросительно вскидывал глаза на штабных работников.
— Мабуть, разведчики их отогнали? Тогда зря. Пошлите к ним, пусть демонстрируют, что тикают. Пусть заманивают. Нужен бой.
Пока посыльные пробирались лесом к разведчикам, пока передали им приказание, а те вновь завязали бой, времени прошло порядочно. Партизаны в Кодре начали готовиться к обеду, и, когда он был готов и костры были потушены, неожиданно на батальон Кульбаки наткнулись гитлеровцы. Они не пошли там, где их ждали. Они ударили с запада.
Так в два часа пополудни завязался кодринский бой. Рота командира Вислого развернулась и приняла на себя удар гитлеровского батальона. Вражеские грузовики подъехали и к домику лесника на южной стороне деревни. Но здесь их ждала засада. Пулеметный шквал из-за пней, выстрелы из бронебойных ружей командира взвода Зезюлина делали свое дело. Машины начали гореть, а фашисты, соскочив с них, залегли. Здесь зародился второй очаг кодринского боя.
Выслушав доклад ординарцев, Дед и Руднев вышли из хаты и стали прислушиваться к бою.
Минуты три Ковпак и Руднев молча слушали звуки боя. Потом Дед спросил:
— Что будем делать?
— Карту! — крикнул Руднев в окно штаба.
Командир и комиссар углубились в карту, изучая обстановку. Из докладов командиров батальонов они твердо знали, что полк противника, начавший преследование в Крымке, полностью подошел к Кодре и теперь с двух направлений ведет наступление.
— Они будут теснить нас, — сказал Руднев. — Пусть, первые полчаса или час боя им потом выйдут боком.
— А что ты предлагаешь? — спросил Ковпак.
Руднев оглянулся.
Карпенко, командир роты автоматчиков, и Ефремов, командир другой роты, стояли неподалеку.
— Вот они, — указал Руднев, — должны изменить обстановку и определить боевой успех дня.
Грохот боя эхом перекатывался по лесам. Пули чаще и чаще визжали над головами собравшихся во дворе штабного дома. Пуля свистела, свист ее длился бесконечно долго, словно целую вечность, и многие инстинктивно пригибали голову. Только два человека — Ковпак и Руднев — не кланялись им.
— Исход боя, — сказал Ковпак, — решит обычная хитрость. То, что не сделают два батальона, сделают две роты. Основные силы будут в резерве.
— Дерзость сейчас, — сказал Руднев, — куда полезнее всякого долго обдумываемого решения.
— Гляди, — сказал он, — гляди на карту. Да зачем тут карта — вот, гляди, опушка, — указал Дед палкой на южную окраину деревни в направлении домика лесника. — Веди свою роту для удара во фланг, рассыпешься — и смелее. Понял?
— Ясно, — сказал Карпенко.
— Иди, — сказал ему Руднев.
Карпенко побежал через огород к сараям, где была размещена его рота. Через несколько минут он вывел автоматчиков к лесу.
— Ефремов, — позвал Дед, — иди ко мне.
Тот подошел и вытянулся перед командиром.
— Смотри, — и Дед, палкой указав на домик лесника, медленно отвел палку вправо на четверть горизонта. — Поведешь своих парней по лесу и ударишь по правому флангу противника. Больше смелости. Понял?
— Так точно, — ответил тот. — Можно выполнять?
— Давай, — сказал Дед. — Ни ранения тебе, ни смерти.
Исход боя зависел от этих рот. Если хоть одна из них станет действовать робко, бой может быть проигран.
Слева от дома лесника, где до этого все было тихо, вдруг наперебой застрекотали автоматы.
— Карпенко пошел, — сказал удовлетворенно Руднев. — Началось.
И точно подтверждая слова комиссара, издалека, справа, в глубине леса, заработали ручные пулеметы Ефремова.
— Ну вот, хороший день, Дед, — подмигнул Ковпаку Руднев.
— Коженков, давай тачанку! — крикнул Вершигора.
Его ездовой, куривший вместе с ординарцами у стены, бросился через улицу к своей тачанке. Спустя минуту он подъехал к штабному домику.
— Поедем к бою, — сказал Вершигора.
Тачанка шла низиной, по которой выносили из леса раненых партизан. Коженков нахлестывал лошадь. Звуки боя на центральном участке постепенно ослабевали, тогда как на флангах они становились все слышнее. У крайней хаты стояли Базима и командир батальона Кульбака. Отсюда Базима руководил центральным участком боя. Батальон Кульбаки в начале боя принял на себя основной удар и сделал все, чтобы задержать фашистов и заставить их залечь на снегу в лесу.
— Что за оказия на флангах? — вместо приветствия спросил Базима.
Он был одет в ватную куртку и дрожал не то от холода, не то от возбуждения. Он не знал еще об ударах, нанесенных по флангам противника.
— Карпенко и Ефремов включились, — ответил Вершигора.
Дальше ехать пока нельзя было.
— Атака! — крикнул кто-то.
Это слово тут же передали по цепи. Никакой суеты — ковпаковцы стояли на своих местах. Некоторые посматривали на свои автоматы, словно видели их впервые. Ждали.
Гитлеровцы поднялись в атаку. В них никто не стрелял. Они что-то кричали, но из-за глубокого снега двигались медленно. Они были хорошо видны на белой поляне, в то время как сами не могли видеть партизан, скрывавшихся за деревьями. Ковпаковцы чувствовали себя уверенно на своей позиции. Они долго шли до этих лесов, много мерзли ночами на маршах и никак не могли упустить возможность по-настоящему сразиться.
Когда гитлеровцы выбежали на середину поляны, кто-то крикнул невнятное слово вроде: «Начинай!»— и грохот десятка автоматов и пулеметов оглушил лес. Петрович стоял за сосной и стрелял короткими очередями. Цепь атакующих остановилась. Несколько солдат упало, и тогда невесть откуда взявшийся высоченный Кульбака закричал своим высоким голосом:
— В контратаку поднимайсь!
Точно вскинутые пружиной, бойцы выбежали из-за деревьев и, стреляя на ходу, устремились к противникам. Те, очевидно, не ожидали ответной атаки и остановились. И тогда с бугра, с исходного рубежа гитлеровцев, бросились на ковпаковцев десятка два овчарок.
Собаки уже обогнали своих солдат. Лежавший слева между сосен пулеметчик ударил по ним. Штук шесть собак остановились и, сев на задние лапы, стали с визгом зализывать раны, но несколько прорвались и, рыча и воя, наскочили на партизан, с ходу кидаясь на груди и плечи. Это были страшные схватки людей с животными. Ковпаковцы, обегая места, где происходили эти схватки, продолжали наступление. Собак добивали ножами и пистолетами. Бойцы устремлялись за своими и вливались в контратакующие цепи. Фашисты отпрянули вправо, но их снова встретили пулеметчики Ефремова.
— Здесь картина ясная, — сказал Вершигора. — Поедем в деревню.
По пути он взял двух раненых. У крайней хаты тачанка остановилась. Один из командиров отчитывал бойца, называя его трусом и мерзавцем.
— За что ты его так? — спросил Петрович.
— А как же, новичок, вот и оставил позицию, — ответил командир. — Пулемет оставил. Хорошо, что другой подхватил.
Потом проехали в знакомую низину.
— Знаете, это легко сказать — «он трус», «он несмелый человек», — сказал Петрович. — Попробуйте сразу стать храбрым. Ведь храбрость не что иное, как опытность. — И он, подумав, добавил: —Только изучение поведения врага и его уловок, знание своего оружия, помноженное на чувство человеческого достоинства и гражданского долга, делает людей на войне смелыми.
Мы уже поднимались в гору, когда Петрович повернул свою бороду в нашу сторону, улыбнулся и сказал:
— Вот почему все мы уверены, что самый храбрый среди нас — Ковпак.
Раненые сидели молча. Санитарки наскоро перевязали их еще в лесу, и они отправлялись в санчасть. Петрович снял шапку. Вытаскивая из своих карманов собранные им документы гитлеровских солдат, он складывал их в шапку и наполнил ее доверху. Потом он задумался.
— Нужен хотя бы один живой фашист, — сказал он сердито.